Насколько допускал это страх, Уоррен Пиз, государственный секретарь, был доволен и даже восхищен собою. При виде священника, который буквально рычал на шофера такси из-за платы за проезд от гостиницы «Хэй-Адамс», у него мгновенно созрел план. На встречу он явится переодетым! Если его не устроит то, что увидит он или услышит, ему никто не помешает незаметно удалиться. Разве кто посмеет допустить в общественном месте какую бы то ни было грубость по отношению к священнослужителю? Подобное просто неприемлемо с нравственной точки зрения и, что не менее важно, привлекало бы внимание публики.

Не ходить на свидание Пиз не мог, несмотря на то, что наговорил он этому ужасному адмиралу, систематически представлявшему ему счета за свои поездки для встречи с людьми по заданию государственного департамента. И хотя госсекретарь знал, что этот лихоимец никогда никуда не ездил, никаких деловых встреч ни с кем не имел и соответствующих заданий от департамента не получал, Пиз затеял с ним перебранку по телефону не для того, чтобы вздрючить адмирала, а лишь в надежде выяснить, что тот знал обо всем этом деле… и откуда. Ответы на оба эти вопроса, весьма туманные, настолько встревожили Уоррена, что он отложил все намеченные у себя на вечер аудиенции. Раздобытый им священнический воротничок отлично подошел к черному костюму, предназначавшемуся для официальных похоронных церемоний, и был удачно дополнен рыжеватым париком.

И вот он бродил сейчас среди толпы у Мемориала Линкольна, а у него в ушах звенели слова адмирала.

– Господин секретарь, мой старый товарищ просил меня передать вам кое-что, что могло бы облегчить для вас разрешение вашей самой серьезной проблемы, охарактеризованной им как кризис.

– О чем это вы? Государственному департаменту приходится буквально ежедневно сталкиваться с десятками кризисов и, поскольку время мое ценится в Вашингтоне чрезвычайно высоко, я надеюсь, что вы поясните немного, что именно имеется вами в виду.

– Боюсь, я и сам толком ничего не знаю. Мой старый товарищ дал понять, чтобы я не совал нос куда не следует, и не стал вводить меня в курс дела.

– И все же давайте-ка поподробней, моряк.

– Он сказал, что это как-то связано с группой исконных жителей Америки – не знаю, кого он так величает, – и с какими-то военными сооружениями, а какими именно, понятия не имею.

– О боже мой! И что же еще он сообщил?

– Он темнил, ссылаясь на то, что все это чрезвычайно секретно, он просил дать вам понять, что можно найти такое решение, которое позволило бы потереть воском ваши лыжи.

– Что-что сделать?

– Натереть воском ваши лыжи… Откровенно говоря, господин секретарь, я не очень-то разбираюсь в зимних видах спорта, но коль уж вы согласны выслушать мнение военного человека, эта закодированная фраза означает скорее всего, что вы смогли бы достигнуть своей цели значительно быстрее, если бы немедленно встретились с ним. Это-то, собственно, и должен был я передать вам.

– Как зовут его, адмирал?

– Если я назову вам его имя, то невольно окажусь как бы втянутым в дело, к которому не имею никакого отношения. Я выступаю лишь в роли связующего звена, господин секретарь, и не более того. Он мог бы выбрать еще дюжину таких же отставных военных, чего я и хотел бы всею душой.

– А я мог бы выбрать сколь угодно представленных вами к оплате счетов и выяснить, что за уютные путешествия совершаете вы постоянно на дипломатических самолетах! Ну, как вы на это смотрите, морской волк?

– Но я ведь всего только передаю сообщение, господин секретарь! Все, что происходит, меня не касается!

– Не касается, говорите? Но почему я должен вам верить? Может быть, вы один из участников этого гнусного заговора.

– Какого еще заговора? Скажите, Христа ради!

– Ишь о чем размечтались! Вам бы, конечно, хотелось, чтобы я рассказал вам все. А вы же накропали бы впоследствии книгу, как все эти так называемые прекрасные, бескорыстные слуги народа, несправедливо наказанные лишь за то, что они не делали ничего больше других, занимавших те же посты и не гнушавшихся прикрываться коллективным мнением.

– Ни черта не понимаю!

– Имя, морячок! Имя!

– Чтобы вы тоже написали потом книгу и впутали меня в эту историю? Нет уж, увольте!

– Ладно, раз вам совершенно не жалко моего времени, можете продолжать. Итак, когда и где этот анонимный монстр желает со мной встретиться?

Адмирал объяснил ему.

– Вот и отлично! Я уже забыл все, что услышал от вас. А теперь, морячок, забудьте и вы. И никогда мне больше не звоните, разве лишь в том случае, если надумаете сообщить мне, что не намерены далее консультировать нас и посему расторгаете с нами контракт.

– Послушайте, господин секретарь, я не хочу никаких осложнений. Клянусь честью!.. Я поговорю с дружком президента Сьюбагалу, и он вам скажет…

– Поговорите с Арнольдом? Нет, ни слова ему об этом! Никогда не говорите с ним, а не то он включит вас в свой реестр! Внесет ваше имя в этот ужасный список неблагонадежных лиц!

– С вами все в порядке, господин секретарь?

– Да, со мной все в порядке, только не звоните, никогда не звоните Арнольду Сьюбагалу! Если не хотите, конечно, чтобы он включил вас в свой реестр! В этот ужасный, кошмарный список лиц, подлежащих ликвидации!.. Петля на шею – и на мачту! Или как вы там еще выражаетесь, глупые морские волки!

С удовольствием вспоминая, как он отбрил эту ужасную пиявку, Пиз сладко улыбнулся сверх всякой меры накрашенной маленькой старой леди, с обожанием взиравшей на него, когда он приближался к клену, возле которого была назначена встреча. Место не столь уж удачное для тайного свидания, так что выбор его едва ли свидетельствовал об озарении Маккензи Хаукинза, он же – Повелитель Грома, вождь нечестивого племени уопотами. Там было довольно темно, но, возможно, оно и к лучшему, был вынужден все же признать Уоррен. И в каких-то ста футах оттуда расхаживала публика, что тоже было недурно: такое скопище народа позволяло чувствовать себя в относительной безопасности. Понятно, этот маньяк Хаукинз принял подобные меры предосторожности исключительно ради себя, государственный же секретарь его мало заботил. Конечно, размышлял Уоррен, вокруг можно было порасставить сколько угодно солдат для захвата Хаука. Но такого рода шоу никак не входило в планы окружения президента: было бы ужасно, если бы вдруг появилось сообщение для прессы о том, что они расставили ловушку для кавалера двух почетных медалей конгресса!

Пиз скосил глаза и в скудном свете под деревом взглянул на часы. Он явился в положенное место примерно на тридцать минут раньше срока. Прекрасно, прекрасно! Сейчас он отойдет в сторонку и подождет того человека, с которым ему предстояло встретиться. И понаблюдает оттуда.

Уоррен обошел вокруг дерева и остановился, раздраженный тем, что маленькая старая леди с грубо нарумяненными щеками явно стремилась привлечь к себе его внимание.

– Благословите меня, святой отец, ибо я грешна! – молвила она высоким вибрирующим голосом, преграждая ему путь.

– Да, да, хорошо… Vox populi[183] и все в том же духе. Что-то в душе вашей не так, как следует, это уже сама судьба…

– Я хотела бы исповедаться, отец! Я должна сделать это!

– Думаю, ваше стремление весьма похвально, но место это вряд ли подходит для такой цели. И, кроме того, я спешу.

– В Библии говорится, что в глазах господа и пустыня может быть храмом божьим, если дух грешника возжелает того.

– Прочь, пустомеля: я же сказал, что спешу!

– А я говорю, чтобы вы сунули зад за дерево.

– Ладно-ладно, вы прощены за все, что бы вы ни сделали… Что-что вы сказали?

– Вы же слышали меня, ангельский котик! – зашептала безобразная старая карга грубым низким голосом и, вытащив из складок своей одежды опасную бритву, раскрыла ее со щелчком. – Марш за дерево, или же вам можно будет не давать обет целомудрия!

– Боже мой, да вы же не женщина, а мужчина!