– Суждение это спорно, как ни смотри, но что несомненно, так это то, что я головорез: люблю резать глотки, а посему пошевеливайся!

– Пожалуйста, молю вас, не причиняйте мне зла! Не надо!.. Я… О боже! Не режьте меня! – Трясясь всем телом, госсекретарь неловко отступал в тень дерева. – Право, вы не должны меня калечить! Пролить кровь священника – страшный смертный грех!

– Я тебя заприметил еще пятнадцать минут назад, ангельский котик! – зашипел (или зашипела?) мужчина (или женщина?). Его (или ее) сморщенные ярко-красные губы и набрякшие пурпурные веки искривились в тусклом свете. – Тебя и эту ужасную тряпку у тебя на голове! Ты позоришь честных извращенцев!

– Что?

– Как смеешь ты разгуливать здесь? Выискиваешь маленьких мальчиков. Да еще, гад ползучий, священником вырядился? Какая мерзость!

– Но, право, мадам… мистер… Простите, не знаю, как обращаться к вам…

– Ты что, оскорблять меня вздумал, змеиная рожа?

– Клянусь честью, нет! – Левый глаз Пиза бешено завращался. – Я только хочу вам сказать, что вы не знаете…

– Я все отлично знаю! Такие, как ты, мерзавцы, всегда носят с собой что-нибудь лакомое на случай, если вдруг кто-то подвернется. Раскрывай свои карты, падла поганая!

– Деньги? Вам нужны деньги? Ради бога, возьмите все, что у меня есть! – Госсекретарь начал копаться в карманах, извлекая из них сложенные банкноты. – Вот-вот, берите!

– Что брать, уж не это ли дерьмо? Сейчас я вспорю твои карманы, а потом начну тебя резать. – Монстр-гермафродит теснил Пиза в самую тень. – Только пикни, и я отрежу тебе губы, ясно, хорек вонючий?

– Смилуйтесь! – заскулил госсекретарь. – Вы же не знаете, кто я…

– Зато мы знаем! – раздался позади него глубокий голос. – Броуки и вы, командир Игрек, обезоружьте этого бандита немедленно!

Престарелый выпускник Уэст-Пойнтской военной академии и пожилой, крепко сбитый верзила из Бруклина тотчас набросились на налетчика. Один из них вырвал у него из рук бритву, другой схватил его за ноги, спутанные широкой цветастой юбкой.

– Попалась, ублюдская шлюха! – завопил Манджекавалло.

– Теперь не уйдешь! – закричал Броукмайкл, срывая седовласый парик, возвышавшийся над нарумяненной морщинистой физиономией уличного грабителя.

Винни Бам-Бам, обнаружив, что перед ним мужчина, а не женщина, как решил он было поначалу, принялся молотить остервенело отвратительную фигуру, свалившуюся наземь.

– Зловонный кусок подгнившего сыра! – ревел он.

– Отпустите его, командир! – распорядился Хаук. – Пусть сматывается отсюда!

– С какой стати его отпускать? – воспротивился Броуки Второй. – Этого мерзавца следует упечь за решетку.

– Но перед этим – переломать ему его ублюдские ноги! – заявил якобы почивший в бозе директор ЦРУ.

– Не собираемся ли мы выдвинуть против него обвинения, джентльмены?

– Что?.. – Броукмайкл отступил назад.

Манджекавалло вздернул резко голову, отчего его парик съехал набок, прикрыв бакенбардой нос, а глаза – рыжими прядями.

Броуки Второй обратился к бывшему директору ЦРУ:

– А ведь в этом есть резон, командир, как вас там…

– А ведь, возможно, он и прав, – откликнулся Винсент и последний раз поддал преступнику коленом под ребра. – Вон отсюда!

– Эй, ребята! – ухмыльнулся тот во весь рот и, сорвав с себя парик, швырнул его оземь. – Не хотите ли пойти ко мне? Мы смогли бы устроить настоящий бал!

– Катись, пока мы не передумали!

– Ухожу, ухожу! – Мошенник в развевающейся юбке перебежал лужайку и исчез в толпе.

– Боже мой!.. О! Боже! – причитал сбоку от Хаука Уоррен. Он лежал на земле, уткнувшись лицом в траву и обхватив голову руками. – Благодарю вас!.. Благодарю!.. Если бы не вы, меня могли бы убить!

– Почему бы вам не встать и не посмотреть, захотите ли вы жить? – произнес Хаук тихо и, запустив руку в карман, вытащил магнитофон.

– Что?.. Что? Почему вы так говорите? – Сев с превеликим трудом, Уоррен Пиз увидел справа от себя увешанную наградами военную форму, а затем, к несказанному своему ужасу, разглядел и лицо стоявшего рядом с ним человека. – Броукмайкл!..

И тут Маккензи включил магнитофон. Зазвучал голос Броукмайкла:

«– Я говорю о государственном секретаре! Это в связи с его заданием моя „смертоносная шестерка“ находится сейчас в Бостоне!.. Знай, этот Пиз с глазами алкоголика катит на тебя бочку!..»

– Речь-то идет не о таком деле, с которым можно было бы обратиться в суд, не так ли, господин секретарь? – спросил насмешливо генерал Броукмайкл, пока Хаук выключал магнитофон. – Вы решили принести нас в жертву: старого солдата, который так и обречен до конца жизни оставаться под подозрением, хоть и был реабилитирован, и его подразделение, состоящее из прекрасных молодых людей. Мы ведь людишки столь мелкие, как и Мак, присутствующий здесь, что с нами можно не считаться. Мак не принадлежит к числу моих ближайших друзей, но он не заслуживает того, чтобы его сбросили в Арктике на плавучую льдину.

– О ком это вы?

– Ах да, я не представил вам Мака. Это бывший генерал Маккензи Хаукинз, дважды лауреат почетной медали конгресса. Сперва вы пытались… ну, скажем так, нейтрализовать его, а потом, когда у вас ничего не вышло, приказали моей группе похитить и переправить мятежного генерала в место, которое следовало определить по ходу дела, – несомненно, где-то на Крайнем Севере.

– Скажу откровенно, я не в восторге от знакомства с вами, господин секретарь, – сказал Хаук. – Простите меня, но руки я вам не подам.

– Но то, что вы затеяли, безумие! Чистейшее безрассудство! На карту поставлено слишком многое! Под угрозой наша безопасность, ударная сила нации!

– И единственный способ привести все в порядок – избавиться от недовольных, не так ли? – сказал Маккензи. – Вместо того чтобы аргументировать свою точку зрения, вы предпочитаете устранять неугодных, которые, скажем так, на вполне законном основании обратились в суд.

– Вы переворачиваете все с ног на голову! Имеется еще много чего – экономические расчеты, расходование фантастически огромных финансовых ресурсов… А также – о боже! – моя яхта, членство в столичном клубе, годовое собрание выпускников нашего класса и, наконец, заслуженный мною тот образ жизни, для которого и был я рожден! Вы не желаете ничего понимать!

– Я все понимаю, вонючая падаль! – изрек Винсент Манджекавалло, выступая вперед в слабом свете фонарей. – И, в частности, собственно то, что хоть кое-кто и смог бы вам помочь, однако рассчитывать на это не стоит: ведь от вас уже никому нет никакой пользы.

– Кто вы? Я видел вас раньше, слышал ваш голос, и это все, что я знаю…

– Думаю, из-за этого чудовищного маскарада и родная мать не узнала бы меня, да пребудет она в мире в Лодердейле! – Винни сорвал свой рыжий парик и присел на корточки перед государственным секретарем. – Хэлло, хмырь, как чувствуешь себя? Может, твои приятели из загородного клуба взорвали не ту яхту, а?

– Манджекавалло!.. Нет-нет! Всего несколько дней назад я лично присутствовал на панихиде по вас! Вы уже в ином мире! Вас нет среди живых! Я не верю тому, что вижу!

– Может, вы и правы, что не верите, великий дипломат, а может, и нет. А вдруг все это – дурной сон, ниспосланный вам тем злом, что скопилось в вашей насквозь прогнившей душонке? Или же я просто вырвался из объятий Морфия?..

– Морфея[184], командир Игрек! Морфея!

– Да, именно из его объятий… Я явился из царства мертвых по ту сторону реки, чтобы терзать тебя! Терзать человека, возомнившего себя наивысшим существом и искренне полагающего, будто то, что входит в его желудок, выходит из него в виде ванильного мороженого! Да, падла, я побывал среди рыб и привел теперь сюда с собой акул, которые относятся ко мне с уважением, чего ты никогда не делал.

– А-а-ах! – пронзил внезапный вопль ночь и пронесся над публикой, толпившейся у залитого огнями Мемориала Линкольна. Госсекретарь с проворством рептилии вскочил на ноги и с истошными криками помчался прочь.