— Слушай, я буду рад подвезти вас попозже, а не то ночуйте здесь, места полно, — сказал отец.

— Нам завтра рано вставать, но можешь подвезти нас до парома.

В этот момент он заорал во всю глотку: нападающего уделали у самых ворот; придурок даже не шелохнулся. Ребятишки носились вокруг дома; я постоял, потом подошел к искусственному камину. Там стояли фотографии четырех Кристининых ребятишек — от грудного возраста до сегодняшнего дня. Интересно, а где же фотографии моих детей?

— Джерри, как там с обедом? — крикнул отец.

Первый тайм подходил к концу; придурок по-прежнему дрыхнул.

— Мы уже накрываем на стол, Феликс.

Зора поднялась и пошла в столовую со своим недопитым стаканом. Она предложила помочь, но мать сказала, что ничего не нужно. Игра накалялась, но я сел за стол, потому что Кристин и Зора завели разговор, в котором мне хотелось принять участие. Дарлин сидела молча с отсутствующим видом; кто знает, слышит ли она хоть что-нибудь. Зора не говорила, а трещала; такого я никогда не слышал.

— Я бы хотела, чтобы черные перестали наконец беспрерывно ныть и валить все на белых. — Зора отхлебнула глоток. — Я хочу сказать, что сейчас у нас гораздо больше возможностей, чем раньше. Но мы ужасно любим сентиментальничать.

Я отлично понимал, что Кристин даже не слыхивала такого мудреного слова. Я-то его знал. А почему я не принял этого на свой счет, даже сказать не могу. Вообще-то доля правды в этом была. Я никогда еще не слышал таких высказываний Зоры, но решил не вмешиваться, а просто послушать. Кстати, я заметил: каждый раз, ставя что-нибудь на стол, мать подозрительно поглядывала на Зору.

— Но я никого не знаю с дипломом колледжа, — сказала Кристин.

— Знаешь, — бросила Зора, допивая виски, — мне бы хотелось, чтобы мы нашли в себе мужество осуществить наши мечты. Уж слишком многие из нас зациклились на том, чего у нас нет и быть не может. А сколько энергии уходит на жалость к себе! Вот если бы эту энергию направить на что-то дельное… Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Кристин только кивнула, пытаясь постичь смысл Зориных слов.

— Чтобы идти вперед, нужен настоящий план.

Мать внесла большую миску с пюре. Она поджала губы и, отправляясь на кухню, покачивала головой. Кристин и Дарлин будто не замечали ее.

— Что ты называешь настоящим планом? — спросила Дарлин. Она явно очнулась.

— Ты знаешь, как готовят строительные чертежи, план здания. Мы должны осмыслить и спланировать то, что хотим сделать, и приступить к исполнению. По-моему, многие из нас отступают, не видя немедленных результатов. Но, как сказал Конфуций, „все длится дольше, чем думаешь".

— Кто? — спросила Кристин.

Мать с ошалелым видом стояла у стола, прижав ладони к губам. Она тяжело вздохнула и предложила:

— Может, теперь сядем за стол?

Стол был заставлен большими деревянными мисками и блюдами с едой.

То, что говорила Зора, было вполне резонно, и я сам был не прочь задать ей несколько вопросов. Но мне не хотелось, чтобы они подумали, будто раньше мы с ней не говорили на эти темы. Поэтому я промолчал.

Все уселись за стол, отец произнес благодарственную молитву и предложил всем наполнить стаканы. Я взглянул на Зору; похоже, она даже не помнит, что я здесь.

— Только половину, мне уже достаточно.

— Так ты хочешь сказать, что, по-твоему, положение черных сегодня не связано с расизмом? — спросил я. Говоря эту чушь, я улыбался, да и Зора одарила меня своей потрясающей улыбкой. Я готов был проглотить эти оранжевые губки.

— Я этого не говорила, Фрэнклин. Я только хочу сказать, что нельзя вечно за все винить белых. Конечно, многие из нас — жертвы, но, думается, в наших жизненных неудачах повинны и наши родители.

Мать так провела ножом по тарелке, что меня передернуло. Она в упор посмотрела на Зору и отправила вилку с едой в рот. Похоже, ей хотелось что-то сказать, но она кипела негодованием. Зора задела ее больное место.

— В каком смысле? — спросил я.

— А в том, что относись они к нам иначе, у нас развились бы не страхи, а уверенность в себе и в своей способности построить нормальную жизнь. Вот и все.

Швырнув вилку на стол, мать вскочила и крикнула:

— Да заткнись ты, наконец! — взяв в горсть пюре, она швырнула его Зоре в лицо.

Все, даже я, подпрыгнули от неожиданности и уставились на мать, как на безумную. У меня из глаз искры посыпались. Я даже заморгал, не веря, что все это происходит на самом деле. Зора отодвинулась от стола; казалось, она в шоке. Не успев подумать, я бросился к матери с поднятым кулаком, но отец схватил меня за руку.

— Не надо, сынок. — Он повернулся к матери. — Джерри! Тебе обязательно надо сделать что-то неслыханное, да? Не можешь успокоиться, пока не разрушишь все до основания. Так, что ли? Что это ты о себе возомнила, швыряя пюре человеку в лицо? Да это просто невыносимо! — Он бросил свою салфетку на стол и поднялся. Отец буквально кипел: ноздри его раздувались, он облизывал губы, словно хотел плюнуть в нее или сделать что-то в этом роде. В жизни не видел его таким. Он смотрел на нее сверху вниз, как на бешеную собаку, которая только что укусила его, и пытался решить, надо ли ее ударить. Я ушам не верил, услышав от него такое: ведь подобные штучки она выкидывала не впервые.

— Эта девица слишком много болтает, как и все эти дряни, которых Фрэнклин приводил домой, надеясь, что они мне понравятся. Все они одним миром мазаны, а эта побывала в колледже и думает, что знает все на свете. Накося — выкуси! Я не намерена слушать в собственном доме, что, по ее мнению, хорошо или плохо для черных, не такая уж она умная!

— Джерри, заткнись! — крикнул отец. Он все еще стоял так, будто вот-вот что-нибудь выкинет.

Мальчишки прикрывали рот, давясь от смеха, а Кристинин придурок жевал как ни в чем не бывало.

— Мама! — воскликнула Кристин. — Зора ничего плохого не сказала, а даже если бы и сказала, что тут такого. Она может иметь свое мнение, и что это ты о себе возомнила? Ни с того ни с сего швыряешь человеку в лицо еду только потому, что у тебя другое мнение. Это просто черт знает что такое!

От изумления у меня отвисла челюсть. И Кристин туда же!

Мать повернула к ней голову.

— Угомонись, Кристин. Из-за тебя весь сыр-бор и разгорелся.

— Да заткнитесь вы все! — взвизгнула вдруг Дарлин. Она заплакала, швырнула свой пустой стакан в стену и бросилась прочь, хлопнув дверью.

— Извинись перед Зорой, Джерри, — сказал отец. Он все так же стоял над ней, готовый взорваться. — Мне надоело ждать.

Зора сидела не шевелясь.

— Не за что мне извиняться. Я сказала то, что хотела. — Мать взяла вилку и как ни в чем не бывало стала есть.

— А я говорю, извинись, Джерри!

Она только покосилась на него, продолжая жевать. Отец схватил ее за руку, вилка упала на стол, и мать с недоумением посмотрела на него, будто размышляя, не сбрендил ли он. Мне ужасно хотелось, чтобы он врезал ей при всех. Это доставило бы мне огромное удовольствие, но я понимал, что этого не будет. Мать вырвала у него руку, и отец отступил, как это и бывало всю жизнь. Но все же сегодня он превзошел самого себя.

— Оставь ее, папа, — сказал я. — Мать не может извиниться, потому что она — дрянь, и ничего с этим не поделаешь. — Я с ненавистью посмотрел ей в глаза. — Пюре в лицо моей любимой? Благодари Бога, что он удержал меня, ясно?

Она снова отправила вилку в рот и жевала с таким видом, будто не слышала меня. И как только он выносит ее?

— Простите, Зора, — сказал отец, закурил сигарету и допил виски.

Зора все еще не пришла в себя; я повел ее наверх и слышал, как все повскакали и обступили мать. Она же явно не в себе; почему ее никогда не показывали психиатрам, ума не приложу. В жизни не встречал никого, кому бы доставляло такое удовольствие причинять людям боль, особенно своим детям.

— Мне очень жаль, бэби, — сказал я Зоре, когда мы вошли в мою бывшую комнату. — Я же предупреждал тебя, что будет какая-нибудь мерзкая выходка.