Одно мне ясно: если Винни не заплатит мне завтра, посмотрим, какую работу мы начнем через три дня. Ах, этот чертов итальянец.

— Фрэнки, дорогой, разве я не забочусь о тебе? — спрашивает он меня по крайней мере раз в месяц.

А я ему:

— Еще бы, лучше родной матери.

Что правда, то правда. Деньги он мне подкидывает без всяких оформлений и наличными. Но если этот макаронник хочет, чтобы я работал на его новостройке, пусть раскошеливается. Пятьдесят баксов в день. Да можно ли на это прожить? А мне еще на детей надо. Я не могу себе позволить с бабой переспать, вот до чего дошло.

Пиво кончилось, и заныли плечи. Пришлось подняться и растереть их „Бен-Геем". Я и себе плеснул глоток. Взглянув снова на часы, я прилег и закрыл глаза. Когда я проснулся, было только два. В телепрограмме не было ничего, кроме мыльных опер. Ни одной баскетбольной игры до осени. Лето будет долгим. Бейсбол я терпеть не могу. Особенно „Янки". С тех пор как ушел Регги Джексон, это не команда, а дерьмо. Если они вернут Регги и удержат этого бешеного Билли Мартина, у них есть шанс победить и вернуть себе место в таблице.

Захотелось чего-нибудь пропустить, и я решил сходить в бар. Меня снова прошиб пот. Я включил кондиционер, прыснул в лицо одеколон для бритья и надел чистую белую рубашку и брюки.

Уже на полпути к бару я сообразил, что надо посмотреть, сколько у меня денег. В портмоне оказалось семьдесят пять долларов. Из бара доносилась музыка. „Загляни на минутку" всегда был битком набит в любое время дня. Черт, пол-Бруклина безработные. Когда я вошел, все было тишь да гладь. По пятницам вечером туда не продерешься. Этот небольшой кабак, выступающий прямо из стены, лучший в Бруклине. Многие из черных, особенно те, кто недавно сюда переехал, считают зазорным ходить в этот кабак. Все эти педики и черные юппи разодеты в тряпки от Гуччи да Ив Сен-Лорана. Разъезжают на БМВ в черных очках-консервах. И все на одно лицо. В полупальто Поль Стюарт. От них прямо мутит. Это точно, что в „Загляни на минутку" нескольких человек пристрелили, но я хожу туда два года и ни разу не сталкивался ни с чем таким.

Я сел за стойку и заказал „Джека Дэниэла", надеясь, что не столкнусь с Джимми, но, видать, слишком многого хотел. Только я успел покрутиться на табурете и оглядеться вокруг, Джим уже тут как тут.

— Братишка, — говорит и хлопает меня по плечу. А оно у меня болит от укладки растреклятых полов. — Как делишки?

— Ничего, брат, сам знаешь. — Я сделал глоток. — Бьюсь. Хочешь жить, умей вертеться. — Люблю с Джимми потрепаться.

— Вот и я верчусь, парень. Работа есть работа, как на это ни смотри. Ты последние дни Шейлу не видел?

Я покачал головой и одним махом покончил со стаканом. Мне стало так хорошо, что я заказал еще. Больше четырех я себе не позволяю. А когда с наличными туго, я пью пиво, а не то покупаю пинту, иду домой и там поддаю и смотрю телевизор. Просыпаюсь, когда программа уже кончилась или передают утреннюю молитву.

Джимми сел на табурет рядом со мной.

— Эта сука должна мне сотнягу, а я едва жив. Мне на опохмелку двадцатку надо. У тебя не найдется до конца недели, а, братишка? Гад буду, если не отдам, ты же меня знаешь.

Я уж давно понял, к чему Джимми клонит. Впрочем, у него всегда одно на уме. Но этот жиртрест — мой кореш со школьной скамьи. Мы дразнили его, потому что у него с пятнадцати лет были седые волосы. А сейчас у него вся голова седая. Из-за этого к Джимми всегда клеились бабы, но старше. Я ему тогда страшно завидовал.

— По-настоящему понимаешь, что это такое, когда имеешь дело с тридцатилетней. Особенно с рожавшей. Эти умеют задать жару!

Когда он особенно расходился, я врезал ему по шее. Мне еще тогда только сны снились. Однако, надо сказать, все эти бабы дорого ему обошлись. По последним данным у Джимми пять или шесть детей во всех пяти районах Нью-Йорка. Он всегда был дубиной. Только в этом мы и не схожи. Я вылетел из школы не потому, что был тупицей. Просто мне надоело, что все ко мне лезут. В семнадцать лет я начал почитывать словарь, так что, став постарше, не производил впечатление слабоумного, но дошел я только до буквы К. В словаре до хрена мудреных слов. Нынче Джимми делает то, чего от него и ожидали: бьет баклуши. Вообще-то он поторговывает наркотиками, но это так, ерунда. Скажу только одно: он не такой подонок, как другие зверьки. Он всучивает свою дрянь не детишкам и девчонкам, а только настоящей наркоте, которая без этого не живет. А поскольку героин нынче не в моде, Джимми пробавляется „кокой". Мне говорили, что ее теперь курят. От Джимми я знаю, что он этим не злоупотребляет, должно быть, так оно и есть, поскольку этот засранец такой же толстяк, как и раньше.

Джимми склонился над стойкой, положив двойной подбородок на толстенный кулачище.

— Купи мне выпить, Фрэнки.

Я только глянул на него.

— Если бы у тебя была настоящая работа, ты бы, мудозвон, не клянчил бы выпивку.

— Ради Бога, Фрэнки, кончай. Не сегодня. Я чертовски устал, мне надо идти, а у меня колотун. Я придушу Шейлу, если увижу ее.

Я вытащил двадцатку и сунул ему.

— Чего будешь пить?

— Чивас, братишка. Спасибо.

Я заказал выпивку, и получив ее, он одним махом все выпил.

— Ты видел повторные игры, старина? Что ты об этом думаешь?

— Ты прекрасно знаешь, Джимми, что я никогда не пропускаю повторные игры. Ты, как всегда, задаешь идиотские вопросы. Лейкеры надрали задницу Филадельфии.

— Да, а Никам бы парочку Каримов.

— Ну, Никам нужно не только это. Вот если бы Хью отделался от этого ублюдка-центра, у них был бы шанс выиграть. Он блефует и боится прыгать. Ты его когда-нибудь видел в рекламе? То-то! Галф и Вестерн должны бы себе это на ус намотать. Им бы сделать из него модель 1982. И набрать молодых парней, у которых по ночам стоит.

— Н-да, Л.А. прихватил бабки и смотал, не так ли?

Я промолчал. Не люблю, когда несут что ни попадя, лишь бы нести. Повторные игры — уже дело прошлое, а настроение у меня было не баскетбольное. Эта баба так и не шла у меня из головы, и готов побиться об заклад, когда я взглянул на бутылки позади бара, она восседала на „Уайт Лейбле". Вот так дела! Именно сейчас мне все это никак не нужно. Избави Боже! Только не сейчас. У меня прорва других дел. Хотя, чего греха таить, немного повеселиться с такой кралей было б неплохо.

— Ну, до скорого, старина, — бросил Джимми, соскальзывая с табурета.

Я кивнул.

Разделавшись с третьим стаканом, я решил, что надо отнести Пэм денег. А отсюда пора сваливать. Я дошел до банка, снял оставшиеся сорок долларов и добавил двадцатку. Что-то — лучше, чем ничего. Дорога к новостройке, где жила Пэм с ребятишками, шла через парк. Терпеть не могу эти новые микрорайоны, и мысль, что мои дети растут в таком месте, приводила меня в бешенство. Трясись черт знает куда, и никому до тебя дела нет. Только пацаны сидят и всем видом показывают, что клали они на всех. Я так же по-идиотски вел себя, и вот куда меня это привело.

Я толкнул стальную коробку двери и насчитал три пулевых отверстия в пуленепробиваемом стекле. В подъезде воняло мочой. Стараясь не дышать, я вошел в лифт. В углу валялись скомканные пеленки, от них несло, рядом каталась пустая бутылка „Фандерберда", а в луже мочи стоял старый телевизор. Неужели я действительно жил здесь шесть лет тому назад? Тогда, правда, было далеко не так плохо. Похоже, все здесь становится хуже год от года, и никому до этого дела нет. Пэм могла бы найти что-нибудь получше; уж слишком она прижимиста. Сто девяносто восемь долларов за такое? Моя комната, по крайней мере, чистая. Как я знаю от Дерека, она работает по ночам в какой-то брокерской конторе; кажется, с компьютером. И что она делает со всеми этими деньгами? Ума не приложу. И что еще впереди? Если с одним из ребят случится беда, она первая удивится.

Она открыла, точнее, заполнила собой дверь.

— Как жизнь? — спросил я. — Вот, решил заскочить и принести денег.