— Я не могу вот просто так взять и все забыть. Граф убит, фабрика сгорела, Одетта в бегах, как загнанный зверь, бомбы разрушают наши дома…

Спартак тяжело переживал все последние события, но больше всего ему было больно за Одетту, ставшую дичью в бесчеловечной охоте. В любую минуту она могла угодить в капкан.

— Ты думаешь о ней, — догадалась Лена, — и я тоже. Вчера вечером, когда я поехала на вокзал ее встретить, я ее едва узнала.

— А знаешь, пока я принимал ванну, мне вдруг вспомнился один случай. Это было много лет назад. Я случайно встретил Одетту в Форли на ярмарке. Там была одна цыганка, которая предложила ей погадать. Одетта — я прекрасно это помню — протянула ей руку и обещала дать пять лир, если та предскажет ей счастье. А цыганка вдруг нахмурилась и говорит: «Я ничего не вижу, прекрасная синьора». И еще добавила: «Благослови вас господь». Одетта тогда подняла ее на смех: вот, мол, какая дура, могла бы что-то наболтать и получила бы деньги. А теперь я думаю, что цыганка прочла у нее на ладони ее ужасную судьбу, — рассказал Спартак, отпивая небольшими глотками горячее какао.

— В такие трудные минуты единственным утешением служит мысль о том, что это не навсегда, что все в конце концов наладится, — попыталась ободрить мужа Лена. — Давай подумаем и вспомним обо всем хорошем, что у нас есть в жизни. У тебя двое прекрасных здоровых детей, жена, которая тебя любит, хорошая работа, а скоро будет и долгожданный диплом…

— Главное, у меня есть ты, любовь моя. Ты, как никто, умеешь помочь в трудные минуты. И еще должен сознаться, что я уплел все твое чудное печенье, какого больше нигде не найдешь при нынешней-то нищете. Чего же еще требовать от жизни? — прервал он ее, стараясь обратить разговор в шутку.

— А ведь и вправду все могло бы обернуться куда хуже, — вздохнула Лена.

— Все могло бы быть куда лучше, — возразил Спартак, снова помрачнев. — Например, могло бы не быть войны, наш дорогой дуче мог бы просто сдохнуть от разрыва сердца…

— Ш-ш-ш! Не говори так громко, а то дети проснутся! И вообще перестань упоминать фашистов в нашем доме.

— Неужели мне даже наедине с тобой нельзя душу отвести?

— А толку-то что? Тебя они хотя бы предупредили заранее, чтоб не зарывался. Значит, делай выводы, сиди и не высовывайся. Тем более что пока ты отсутствовал, они прислали тебе письмецо. — Лена вынула из кармана халата повестку в военную комендатуру, призывавшую его исполнить свой священный долг перед родиной.

Спартак прочитал повестку и замолк.

— У тебя есть почти месяц, чтобы подготовиться и пустить в ход все свои связи, — принялась уговаривать его Лена.

— Какие связи? — Спартак был серьезно озадачен.

— Ты знаком с влиятельными людьми, они тебя уважают и, конечно же, в помощи не откажут. Ты не пойдешь на войну. Я не хочу остаться вдовой. Второго такого замечательного мужа, как ты, мне никогда не найти. — Глаза Лены вспыхнули. — Так что давай-ка ложись поскорей, выспись хорошенько, а уж завтра, с утра пораньше, начинай действовать.

— И ты думаешь, я смогу заснуть после такой новости? — проворчал Спартак и тут же, неожиданно для себя, широко зевнул.

— А я добавила тебе в какао щедрую порцию валерьянки, — хитро подмигнула Лена. — Уснешь как миленький, дорогой мой муженек.

Спартак действительно крепко проспал всю ночь и на следующий день проснулся к обеду, чувствуя себя окрепшим и бодрым. Подобного ощущения у него не было уже давно. Он решил безотлагательно последовать совету Лены.

Явившись на призывной пункт, Спартак получил назначение в штаб при казарме, расположенной неподалеку от его дома. Таким образом он смог по-прежнему заниматься делами, получил наконец свой университетский диплом и перевез семью подальше от авианалетов в родной дом в Луго, где жили его родители.

Там он в третий раз стал отцом. Лена родила дочку, которую назвали Маргеритой[53], потому что она появилась на свет весной, когда луга за городом были, как снежинками, усыпаны белыми ромашками.

В сорок четвертом году прямое попадание бомбы уничтожило старинный особняк в Болонье. Но новый пеньковый завод в Равенне продолжал работать на полную мощность под рачительным попечением счетовода Торелли. Так как еды не хватало, Лена вместе со свекровью занялась выращиванием кур. Семье Рангони и их друзьям не пришлось страдать от голода.

Конец войны и падение фашизма Спартак отпраздновал, напившись до беспамятства. А потом вновь взялся за работу.

Лена выглянула во двор, привлеченная неистовым поросячьим визгом и пронзительными криками обеих своих дочерей.

— Ну, что вы натворили на этот раз? — закричала она, еще даже не зная, в чем дело, но не сомневаясь, что дети учинили какое-то очередное безобразие.

Джованни, уже почти достигший школьного возраста, соорудил из валявшихся на дворе щепок нечто вроде повозки с упряжью, в которую и запряг одну из свиней. Обезумевшая со страху свинья носилась по двору, перебирая короткими толстыми ножками и изливая весь свой ужас и протест в отчаянном визге. Миранда, внимательно следившая за сложными приготовлениями к задуманной младшим братишкой игре, завидев мечущуюся по двору свинью, принялась кричать, словно в повозку запрягли ее самое. Маргерита, к тому времени едва научившаяся передвигаться ползком, последовала примеру старшей сестры, выкрикивая во все горло единственное знакомое ей слово: «мама».

Лена вихрем подлетела к сыну, стащила его с повозки и наградила парой звонких оплеух.

— Ты что, совсем сдурел? Свинью хотя бы пожалел, что она тебе сделала? — С этими словами она освободила измученное животное от упряжки.

Джованни расплакался не столько из-за полученных шлепков, сколько оттого, что у него отняли новую игрушку. Миранда принялась прыгать вокруг него, хлопая в ладоши и напевая:

Маргерита продолжала надрываться что было мочи.

— Нет, это не дети, а просто племя дикарей, — попрекнула их мать.

Тем временем Джованни, обидевшись на дразнилку Миранды, ухватил сестру за косы и стал дергать изо всех сил. Миранда отбивалась, брыкаясь и визжа. Маргерита, уцепившаяся за ноги матери, в неразберихе получила пинок, заставивший ее заголосить еще громче. Залаяли привлеченные шумом собаки, куры раскудахтались, а петух, растревоженный суматохой, выдал паническое «кукареку», негодующе потрясая багровым гребнем и бородкой. Лена в отчаянии схватилась за голову.

— Господи, помоги мне! Я схожу с ума, — воскликнула она.

В этот момент во дворе появился Спартак на своем мотоцикле.

— Что за шум? — спросил он.

Невообразимый гвалт смолк как по мановению волшебной палочки. Все взгляды обратились на него. Даже собаки затихли и подошли поближе, держась, впрочем, на почтительном расстоянии и приветственно виляя хвостами.

Спартак прислонил мотоцикл к столбику ворот и, наклонившись, подхватил на руки перепачканную землей, заплаканную Маргериту, а потом подошел к жене.

— Привет, любовь моя, — он поцеловал ее в щеку. — Наши детки весь день так себя ведут?

— Да, примерно в этом духе, — устало кивнула Лена. — Но все-таки ужин готов.

— А они, поели?

— Конечно. К тому же еще совсем недавно они были вычищены скребницей и блестели, как зеркало. И вот, полюбуйся, на что они теперь похожи, — улыбнулась она.

Финни вышла во двор, и Спартак передал Маргериту ей на руки. Миранда подошла к отцу, глядя на него обожающим взглядом.

— А тебе чего? — спросил он.

— А меня, папочка! Меня поцелуй, — умоляюще попросила Миранда тоненьким голоском.

— Поцелуй и карамелька для тебя, поцелуй и карамелька для Джованни, — объявил Спартак, чье сердце всегда переполнялось гордостью при виде детей.