— Чего же он хочет, этот Пьетро Бедески? — спросила старая дама.

— Из-за него попала в беду одна из моих прихожанок. Честно говоря, она славная девушка. Она впала в грех, но намерена искупить свою вину.

— Выйдя замуж за Пьетро? Я правильно понимаю? — насмешливо предположила Лена.

— Видите ли, с тех пор, как ваши предприятия в Форли перешли в другие руки, молодой человек потерял работу. Бедные дети попали в трудное положение, и Пьетро смиренно просит вашей помощи.

— Другими словами, ему нужны деньги. Ну, разумеется, чего же еще. Только вот что я вам скажу: все наши предприятия, монсеньор, а не только те, что в Форли, перешли, как вы выражаетесь, в другие руки. Вернее, другие прибрали их к рукам.

— Это очень жестокие слова, позвольте вам заметить, — насупился священник.

— Это всего лишь правда, монсеньор. Поэтому передайте моему внучатому племяннику, что все запасы семьи Рангони исчерпаны до дна. Нет больше ни денег, ни прибыльной работы. Ни для кого. А главное, передайте моим родичам, чтобы они больше не подсылали ко мне послов с прошениями, — раздраженно проговорила старая дама, глядя на него непреклонным взглядом.

Этот Пьетро Бедески всегда был бездельником и, пользуясь родством, понемногу приворовывал. Священник понял, что сделал неверный шаг.

— Я лишь хотел помочь двум несчастным детям, попавшим в беду, — сказал он извиняющимся тоном.

— И попрошу вас больше не вмешиваться в дела моей семьи! — неумолимо добавила Лена.

Монсеньор Сальвати ушел, кипя от негодования и призывая громы небесные на голову старой грешницы.

— Неужто жизнь меня мало била? — с горечью пробормотала старая дама, когда осталась одна, словно услыхав мысли священника.

Маддалена чувствовала себя обессилевшей, ей хотелось лечь в постель. Она позвала сиделку, чтобы та проводила ее в спальню.

Маддалена уснула, едва донеся голову до подушки. Сон ее был кратким и беспокойным. Она проснулась в ту самую минуту, когда сиделка склонилась над постелью, чтобы ее разбудить.

— Приехал из Милана синьор Кортезини. Он говорит, что вы его ждете, — объявила медсестра.

— Ну, конечно! А ну-ка быстро помоги мне встать. Ты проводила его в гостиную? Подай мне карминовое платье да сходи на кухню, пускай ему предложат перекусить, пока я одеваюсь.

От сильного волнения ее охватила дрожь.

Сиделка поняла, что речь идет об очень важной встрече. Вместе с обычной голубой пилюлей от болезни Паркинсона она дала хозяйке успокоительное.

— Не надо нервничать, синьора. Сейчас лекарства подействуют. Вы, главное, не волнуйтесь, я помогу вам одеться, — приговаривала она, стараясь успокоить старую даму.

— Ты должна меня и причесать тоже. И еще я хочу попудриться.

— Хорошо, хорошо, только, ради бога, не надо так волноваться.

Появившись в гостиной, Маддалена Рангони выглядела спокойной и элегантной. Только едва заметное дрожание головы выдавало ее внутреннее напряжение.

— Дорогой мой друг, мне очень жаль, что я заставила вас ждать, — начала она.

— Ни о чем не жалейте, дорогая синьора. Радость от встречи с вами искупает любое ожидание, — галантно ответил ювелир, коснувшись губами руки Лены.

Они знали друг друга не менее тридцати лет. Маддалена поддерживала добрые отношения еще с отцом Роберто Кортезини. Ее никак нельзя было назвать страстной любительницей драгоценностей, напротив, украшения мало ее интересовали, но ей нравилось при случае делать дорогие подарки, и ювелирная фирма Кортезини всегда была на высоте ее ожиданий.

— Итак, кто начнет, вы или я? — спросила Маддалена, усаживаясь в любимое кресло и приглашая ювелира занять место напротив. Кошка, до этой минуты прятавшаяся под диваном, вылезла и, вспрыгнув на колени хозяйке, свернулась клубочком.

— Я всегда уступаю дорогу дамам, — усмехнулся ювелир. — Но сначала позвольте мне вручить вам вот это, — с этими словами он протянул ей небольшой футляр, который вынул из кармана.

— Это мне? — растерянно переспросила она.

— Это вам, — подтвердил он.

У нее в руках оказалась шкатулочка светлого дерева с тонкими розоватыми прожилками. Откинув крошечный золотой крючочек, Лена открыла ее. На кремовой бархатной подушечке покоилась ее роза, шедевр работы Тиффани, который кто-то перехватил у нее на аукционе.

— Не может быть! — ахнула Лена. — Неужели это вы были моим конкурентом?

На глазах у нее выступили слезы, она принялась тихонько гладить вновь обретенный талисман кончиками задрожавших пальцев.

— Я получил недвусмысленные указания. Мне было поручено выкупить эту брошь за любую цену и передать вам, — объяснил Кортезини.

— То есть вы хотите сказать, что кто-то потратил все эти миллионы, чтобы вернуть мне мою розу? — Она была поражена и растерянна.

— Именно так, синьора, — подтвердил ювелир.

— А к подарку не прилагалось письма или записки? — взволнованно спросила она.

— Командор[20] Антонио Мизерокки ничего такого мне не передавал, — ответил Кортезини, открывая имя дарителя.

— Тоньино! — воскликнула старая дама, продолжая поглаживать драгоценность, и по ее щекам тихо заструились слезы. — Ну, конечно, только он один мог проявить такую щедрость и деликатность. Милый, добрый старый дурак, — прошептала она. — В который раз он сумел застать меня врасплох.

— Командор Мизерокки позвонил мне и сказал, что это украшение очень вам дорого. Он поручил мне приобрести его для вас.

— Решил еще разок побаловать меня на старости лет, — растроганно вздохнула Маддалена. — Как он поживает, мой дорогой Тоньино?

— Иногда прогуливается по улице Монтенаполеоне в сопровождении слуги, потому что ноги отказываются ему служить. Но спина у него все еще прямая и голова по-прежнему ясная.

— Я хочу немедленно его поблагодарить, — решила старая дама.

Ювелир улыбнулся, поднялся и молча вышел из комнаты, пока Лена набирала номер.

Семья собралась в гостиной, на втором этаже виллы в Котиньоле. Лица у всех были напряженные, а взгляды растерянные. Здесь была и Миранда, старшая дочь, вдова Джулиано Серандреи, сын Джованни с женой Бьянкой и младшая дочь Маргерита с мужем Бруно Гуаральди. Был, наконец, и внук Лены Спартак, листавший журнал со скучающим видом. Сама Лена уютно устроилась в своем любимом кресле, укрыв ноги пледом. Кошка, как всегда, лежала, свернувшись калачиком, у нее на коленях.

Старая дама неторопливо обвела всех взглядом. Миранда, несмотря на безупречный грим, тщательно уложенные волосы и элегантное платье цвета фуксии, выглядела старше своих шестидесяти лет. Джованни сидел возле старинного трюмо с видом побитой собаки, словно желая спрятаться с головой в глубоком кресле. Его жена Бьянка демонстративно не захотела сесть и стояла у окна, повернувшись ко всем спиной, как будто больше всего на свете ее интересовало то, что сейчас происходило на центральной площади Котиньолы. В пятьдесят лет она все еще была хороша собой и выглядела от силы на сорок. В семье ее иронически, но не без зависти называли адвокатессой, причем не только из-за профессии, но и за то, что она отважно взялась за управление компанией, доверенной ей свекром, и блестяще справлялась с этим делом до тех самых пор, пока предприятие не втянулось в махинации международных финансовых корпораций. Тогда Бьянка решительно отказалась участвовать в интригах, в которых погрязли все остальные члены семьи. Она хорошо знала законы и придерживалась строгих нравственных принципов.

— То, что вы делаете, — объявила она родственникам, объясняя свой отказ, — противоречит закону и профессиональной этике. Все это непременно обернется против вас. Я в этом не участвую.

Она покинула директорский пост и с тех пор вела только частную практику. И все же в этот день Бьянка тоже пришла на семейный совет, стараясь не подавать виду, насколько беспокоит ее стремительно ухудшавшееся положение дел.