Этот незнакомый монах-доминиканец – она знала, что его зовут отец Ксавье, что его связь с Никласом Вигантом началась давным-давно и что ее отец был убежден, что обязан ему своим благосостоянием, – уже уехал, однако этот факт, вместо того чтобы улучшить ситуацию, только ухудшил ее. Он внес раздор в ее дом и оставил его после себя, как дурной запах. Никлас и Терезия Вигант дошли до того, что стали принимать пищу по отдельности; то есть Никлас и Агнесс сидели за столом одни, в то время как Терезия, похоже, вообще ничего не ела и уходила из комнаты, как только туда приносили еду. Однажды Агнесс застала мать врасплох и увидела, как та незадолго до обеда прошла в кухню и, давясь, быстро проглотила что-то. Это зрелище было и пугающим, и отталкивающим и напомнило ей бродячую собаку, поспешно глотающую отбросы. Терезия подняла взгляд и заметила Агнесс, стоявшую на ступеньках лестницы, и, когда девушка увидела ее полный ненависти взгляд, ее чуть не вырвало. Однако, по крайней мере, Терезия с тех пор больше не рассказывала сказки, что она неделями просто не могла ничего есть, так как у нее горло перехватывало при виде лицемерия и лжи, поселившихся под крышей ее дома.

Церковь в Хайлигенштадте[26] находилась далеко от дома ее родителей; туда нужно было идти добрый час через весь город, через ворота Нойтор и по ухабистой дороге до собственно Хайлигенштадта, где многие дома были окончательно заброшены, а на других еще были заметны темные отметины от больших паводков. Ей всегда было легко найти конюха или кого-нибудь еще из челяди, кто мог бы проводить ее туда вместе с горничной и терпеливо ждать у входа в церковь, пока Агнесс не закончит свои бесплодные попытки найти успокоение в молитве. При этом провожатый не должен был всем рассказывать, какие странные вылазки предпринимала дочь хозяев. Она не хотела думать о том недоверии ко всем слугам, которое разбудил в ней случай с процессией в Гумпендорфе; усилие, требовавшееся от нее, чтобы заговорить с одним из молодых людей в ее доме, и так было очень велико.

Она могла бы попросить Киприана проводить ее, но ей не хотелось, чтобы он узнал о разобщенности и безысходности ее мыслей, о которых он и без того уже подозревал. Тот факт, что из всех домов Божьих она стремилась именно в церковь в Хайлигенштадте, а не в какую-нибудь другую в пределах города, не говоря уже о ее приходской церкви, был связан именно с Киприаном, а также с любопытствующим взглядом священника церкви Святого Иоанна Крестителя, ее прихода, который только сейчас поразил ее и которому, без сомнения, ее мать уже давно рассказала на исповеди все, что касалось ее мнимой дочери.

Она заметила, как в ее мысли проникла бессильная ярость – против отца, который с момента посещения отца Ксавье казался совсем другим; против матери, наказывавшей ее, Агнесс, за сам факт ее существования, о котором Агнесс никого не просила. Вздохнув, девушка открыла глаза, услышала шорох своего платья и тихие шаги худого юного священника, который, казалось, чувствовал себя в своей церкви еще более неловко, чем его растерянная посетительница, и, судя по всему, никак не мог найти в себе достаточно мужества, чтобы заговорить с юной дамой и спросить ее о причине ее печали. Молодой священник получил образование и знал, что рыцарь Святого Грааля был спасен благодаря полному сострадания вопросу, так же как и то, что уж ему-то точно не хватит смелости, чтобы сыграть роль Парсифаля по отношению к этой юной даме. Когда Агнесс пришла сюда в первый раз, здесь служил другой священник; пол в Церкви был все еще подпорчен наводнением, и пары лет, прошедших со времени ужасного наводнения, оказалось недостаточно, чтобы уничтожить запах затхлой воды, ила и гниющих водорослей, въевшийся в штукатурку и чудившийся ей даже сегодня. Дверь за алтарем тогда была открыта, будто кто-то приглашал ее войти…

В возрасте десяти лет Агнесс Вигант, окутанная любовью своего отца, убедившаяся в неизменной холодности своей матери и взволнованная дружбой с Киприаном, в первый раз услышала историю о том, как из преступления, совершенного по причине искреннего усердия, выросла катастрофа, полностью поглотившая церковь Хайлигенштадта.

– Но ведь она же не ушла под землю, – возразила она тогда.

– Я знаю, – ответил Киприан. – Но чуть было не ушла. И кроме того, многие дома в Хайлигенштадте, Хюттельдорфе и Пенцинге[27] накрыло наводнением, и утонули столько людей, что трупы доплывали до самого Прессбурга. Потому все считали, что церковь действительно исчезла с лица земли, и прошли месяцы, прежде чем жители Хайлигенштадта осмелились вернуться.

– А кто-нибудь видел черную рыбу, ту, с горящими глазами?

Киприан пожал плечами.

– А злую женщину, превратившуюся в камень?

– Агнесс, это же было обыкновенное наводнение. Оно еще никогда не случалось на Троицу. А когда черное озеро поглотит церковь, это произойдет на Троицу.

– Расскажи мне еще раз!

История была следующей: там, где сейчас лежат Вена и ее города-спутники, в языческие времена размещалось крупное поселение; в нем находилось святилище – источник, считавшийся святыней, которой язычники поклонялись и которую прикрывал крупный камень. Святой Северин приказал засыпать источник и опрокинуть камень, хотя его умоляли оставить святыню в неприкосновенности – люди и без этого кощунства перешли бы в новую веру, принесенную миссионером. Северин, знавший о могуществе символов, остался глух к их мольбам и приказал воздвигнуть на развалинах святилища христианскую церковь.

Однако источник продолжал бить и под землей, и в головах обращенных. Сам того не желая, святой Северин создал еще более могущественный символ, способный устоять под натиском времени, пожаров, войн и землетрясений, поскольку он находился в умах и сердцах людей. Разлившийся источник образовал огромное черное озеро, в котором плавали черные рыбы, чьи горящие глаза, казалось, видели ад.

– За алтарем церкви находилась запертая дверь, ведущая вниз, прямо к черному озеру, – сказал Киприан. – Ключ от нее был только у приходского священника. Но как-то вечером он забыл запереть дверь. Во время службы одна богатая дама заметила это и, так как была любопытна, а месса нагоняла на нее тоску, прокралась к двери и проскользнула внутрь, когда священник поднимался к кафедре, а присутствующие склонили головы в молитве.

– И там оказалось черное озеро! – прошептала Агнесс.

– Да, там оказалось черное-пречерное озеро. И на берегу там лежала черная-пречерная лодка. Женщина села в лодку и поплыла через озеро; но неожиданно она забеспокоилась, потому что черные-пречерные рыбы подплывали все ближе и ближе к ее лодке и смотрели на нее, и тогда она повернула к берегу, чтобы выйти из лодки.

– Но она так и не вышла на берег, – перебила его Агнесс. Ее глаза возбужденно горели. – Потому что была проклята!

– Кто рассказывает историю: ты или я? – улыбаясь, спросил Киприан.

– Злая женщина начала кричать, – продолжала Агнесс. – Вот так: «И-и-и-и-и-и-и-э-э!»

Киприан поспешно заткнул уши и огляделся, боясь, что сейчас в дверь войдет няня Агнесс и начнет ругать обоих. Однако Киприан не знал, что в это самое время няня сама получала головомойку за какую-то провинность, дошедшую до слуха Терезии Вигант, и дети остались без присмотра.

– Священник и прихожане услышали ее крики. Они уставились друг на друга. Каждый знал, о чем думает другой: «Вот оно, случилось – черное озеро нас всех проглотит!» Однако время шло, но ничего не происходило, крики становились все тише, и священник взял себя в руки. Он высоко поднял просвиру и стал спускаться по длинной лестнице, а за ним последовали прихожане. Они молились и громко пели…

– …но было уже слишком поздно…

Агнесс и Киприан посмотрели друг на друга. Киприан рассказывал эту историю по меньшей мере раз пять. Дети засмеялись.

– Она превратилась в камень! – одновременно завопили они. – А-а-а-а-а!