– С вашего разрешения, лучших лошадей запрягли в другой экипаж, ваше преподобие.

– Боже милостивый!

Служащий предпочел промолчать в ответ на эту реплику. Мельхиор скривился.

– Наш римский пассажир?

– Уже находится в экипаже.

– Ну хорошо. Я ничего не забыл?

– Информация для двора, ваше преподобие.

– Придумай что-нибудь. Непредвиденные обстоятельства, имеющие отношение к предстоящему объединению христианских церквей, или что-то в этом роде.

– Уже сделано, ваше преподобие.

– Должен ли я поставить где-нибудь печать?

– Вот здесь, ваше преподобие.

Секретарь указал на кучку песка и постарался придать себе такой укоризненный вид, какой был позволителен в данной ситуации.

Мельхиор Хлесль схватил другой листок бумаги и пробежал взглядом уже составленный его секретарем документ. Как и всегда, литеры официального шрифта были безупречны, а сама бумага – гладкой и без клякс. Епископ Мельхиор огляделся в поисках сургуча.

– Вот, ваше преподобие.

С другой стороны стола к нему придвинули черно-красную палочку и горящую свечу. Епископ капнул пару раз под текстом, сжал руку в кулак и впечатал перстень в еще теплый сургуч, после чего поставил отпечаток на последней странице письма. Верхушка горки песка стекла вниз.

– Подпись, ваше преподобие.

Епископ Мельхиор нацарапал внизу «t Мельхиор Хлесль episcopus», что испортило внешний вид остальной части письма. Перо так скрипело, что мороз по коже шел.

– Проследи, чтобы оба были отправлены сегодня же.

– Так точно, ваше преподобие.

Епископ Хлесль обошел стол и, тяжело ступая, вышел из комнаты. Секретарь поднял исписанный листок кончиками пальцев и подул на подпись Мельхиора. Епископ остановился у большого глобуса, размещавшегося недалеко от двери и на сегодняшний день вполне оправдывавшего потраченные на него деньги, поскольку фантазия картографа в том, что касалось фауны и флоры в морях и неизвестных регионах света, играючи отменяла все законы природы.

– И прибери этот свинарник. – Епископ махнул рукой в сторону кучки песка.

– Разумеется, ваше преподобие.

– Это я просыпал. Мне очень жаль.

– Ничего страшного, ваше преподобие.

Епископ резко развернулся. Глобус неожиданно оказался у него на пути. Через несколько мгновений, наполненных поспешными и просто акробатическими движениями, епископ Хлесль уже стоял на пару шагов ближе к двери, потирал ушибленное колено и опирался на гобелен. Треснувший глобус лежал на полу, четверть поверхности Земли отделилась от него, как кожура от апельсина. Морские змеи, левиафаны и недостаточно одетые морские девы возвышались над мирозданием в опустевшем пространстве рабочего кабинета епископа Мельхиора.

– И это безобразие тоже уберите, – приказал епископ.

– Как будет угодно вашему преподобию.

Во дворе епископского дворца стоял экипаж. Дорожный сундук был уложен, кучер сидел на козлах, ожидая приказов епископа. Монах замедлил шаг. Подойдя к экипажу, он сделал глубокий вдох и только затем распахнул дверцу.

Его пассажир занимал самый темный угол кареты и был закутан с ног до головы.

– Ты! – произнес епископ Хлесль. – А я уж надеялся, что никогда тебя больше не увижу.

Пассажир ничего не ответил. Епископ Хлесль сел в экипаж. Карета дернулась и покатила в ночь, прочь со двора.

– Мы могли бы привести тебя к нему, дорогой друг, – заявил Папа Климент.

У кардинала де Гаэте перехватило дыхание.

– Он здесь, в Латеране?[59]

– А где же еще? Мы не разрешали ему никуда отлучаться. Де Гаэте обменялся взглядом с кардиналом Мадруццо.

Как и обычно, по лицу немецкого кардинала с легкостью можно было прочитать его мысли. Например, в данный момент он думал: «Всемогущий Боже, благодарю Тебя за святую простоту его святейшества!»

– С каких пор?

– Точно, – ответил Папа.

Кардинал де Гаэте настоял на том, чтобы получить возможность беседовать с его святейшеством в отсутствие обоих священников. Два переводчика стояли в углу зала с надутым видом. Де Гаэте набрал в легкие побольше воздуха и заорал:

– С каких пор?!

– С тех самых пор, как он пришел и открылся нам.

Старый кардинал перегнулся через подлокотник папского трона и поцеловал перстень не ожидавшего этого понтифика, импозантные брови Папы Климента, который никак не решался сделать окончательный выбор между растерянностью и удовлетворением, поднимались и опускались. Наконец он остановился на выражении умеренной формы последнего.

– Мы могли бы пойти к нему прямо сейчас?

– Сразу после вечерни?

Кардинал Мадруццо выглянул в одно из высоких арочных окон. Послеполуденное солнце все еще освещало восточную сторону дворца. Он стиснул зубы. Кардинал де Гаэте, напротив, казался воплощением хладнокровия.

– Я благодарю великого первосвященника за то, что он позволил нам показать свое смирение в уроке терпения.

Ирония эхом отразилась от стен помещения. Но до Папы Климента эта ирония не дошла.

– Точно.

Де Гаэте посчитал про себя до десяти.

– Или мы можем пойти туда прямо сейчас?!

– А!

Папа Климент встал. Вокруг зашуршали одеяния, когда все посетители разом склонились в глубоком поклоне. Папа окинул собрание доброжелательным взглядом и приветственно помахал рукой опустившим головы людям.

– Усердие должно быть вознаграждено, мой дорогой друг, – заявил Папа Климент.

– Благодарю вас от всего сердца, святой отец.

Папа просиял.

– Точно.

Кардинал де Гаэте стиснул зубы и подавил улыбку, превращавшую его черепашье лицо в крокодилье. Он сделал сколько шагов вслед за Папой, но затем остановился.

Кардинал Мадруццо, как и остальные присутствующие, склонился в глубоком поклоне и рассматривал мозаику пола.

– Пс-с! – яростно прошипел кардинал де Гаэте, и этот звук эхом отразился от стен огромного зала для аудиенций.

Мадруццо вздрогнул, выпрямился и последовал за улыбающимся и кивающим Папой и своим коллегой с побагровевшим лицом в глубины Города ангелов.

После долгой ходьбы мимо приветливых придворных склоняющихся в поклонах монашек через просторные анфилады комнат, пол в которых был выложен сверкающим паркетом, а на настенных фресках играли солнечные блики, два смущенных кардинала и один Папа, становящийся все более доброжелательным и усердным, достигли наконец помещения, из которого доносились булькающие звуки и стоны.

Папа Климент распахнул дверь помещения.

За стенами Латерана полуденное солнце пылало так жарко и настойчиво, что можно было подумать, будто на дворе август, а не начало марта. Возможно, обоим кардиналам тоже так показалось. Смрад Вечного города донесся до них и вынудил кардинала Мадруццо вытащить носовой платок и закрыть им рот и нос.

Рубаха прилипла к телу кардинала де Гаэте. За все время, пока они шли из Латерана, он не произнес ни единого слова и молча потел, потому что знал: стоит ему открыть рот – и он заорет во все горло.

– Неужели он действительно показал нам кастрата, делавшего распевку? – наконец глухо спросил Мадруццо сквозь платок, все еще не веря в происшедшее.

Лицо кардинала де Гаэте почти почернело от бешенства.

– Мы отошлем сообщение отцу Ксавье, – сдавленно произнес он. – Он должен знать, что мы сели в лужу.

Крохотное окошко рывком отворилось. «На Андрея уставились два глаза, горящих в темноте. Он попробовал улыбнуться из-под капюшона.

– Опять? – невежливо спросила фигура по ту сторону монастырских ворот.