– Кайзер совершенно раскис!

– Господи, да неужели в его кунсткамере нельзя найти какой-нибудь другой дерьмовый орех, которому он станет поклоняться? Да каждую неделю из его коллекции что-нибудь да пропадает, а тут ему непременно захотелось вернуть именно этот орех! Как будто он сам не отдал его посмотреть известному нам итальянцу!

– Нет, речь идет не об орехе.

– Но я специально…

– Речь теперь уже идет не об орехе. Теперь ему нужен Джованни Ското собственной персоной.

– Если это его устроит, он может вместо Ското подвесить за яйца его помощника. – Верховный судья ткнул пальцем в сторону Андрея, и у того сжалось сердце. – Ското удрал, и, бьюсь об заклад, не раньше, чем вчера. Если бы вы не требовали у него денег, он, возможно, не стал бы сбегать, не правда ли, мой милый Розмберка?

– Но он больше не хочет подвешивать Ското за яйца! – вскричал его собеседник.

– Нет?

– Нет, он хочет увидеть один из его колдовских трюков. Верховный судья молчал целую вечность, прежде чем протянуть:

– Что-о-о?!

– Его императорское величество простили алхимика, – простонал Розмберка. – И поскольку его императорское величество из-за своих гневных высказываний впали в еще большую меланхолию, нежели прежде, они желают, чтобы алхимик развеселил их своими кунштюками.

– А что на это говорит доктор Гваринони? – спросил совершенно сбитый с толку Лобкович.

– Лейб-медик кайзера говорит: «Тащите сюда этого алхимика, вы, проклятые идиоты, или я ничего не могу гарантировать».

Двое придворных уставились друг на друга. Затем перевели взгляд на Андрея. И если бы Андрей за последние три дня питался не только водой, он бы непременно наделал в штаны.

– Ни единого заклинания для вызова самого крошечного демона?

– Ни единого размытого изображения будущего в зеркале?

Розмберка и Лобкович тащили Андрея через коридоры Градчан, увидеть которые Андрей никогда и не надеялся. Стражи вытягивались, когда они спешили мимо них; слуги подобострастно кланялись и прижимались к домам; их отражения скользили по поверхностям зеркальных залов, гладко отполированных пилястров и дорогих застекленных витрин по бокам и, казалось, двигались с их скоростью. Раненая голова Андрея пульсировала в такт его торопливым шагам.

– Нет, – простонал он.

– Ни одного фокуса?

– Вовсе не обязательно устраивать настоящее волшебство.

У Андрея возникло чувство, что реальность иногда уплывает от него и остается в облицованных керамикой, мрамором, деревом или позолоченных комнатах, которые они проходили. Розмберка и Лобкович с удивительной скоростью ввергали его в пучину безумия. Он был слишком напуган, чтобы помешать этому.

– Ну, я знаю «Три дырки на один болт», – запинаясь, произнес он.

Лобкович так резко затормозил, что Розмберка и Андрей едва устояли на ногах. Старичок протянул руку вверх и схватил Андрея за воротник.

– Ты что же это, хочешь устроить оргию перед глазами кайзера, маленький засранец? – прошипел он.

– Нет-нет, – испуганно забормотал Андрей, – мы просто ее так назвали. Если сказать «Три колпачка для одной кегли», никому не будет интересно.

– Кто такие «мы»?

– Мы. Рыцари улицы. Я хотел сказать – уличные крысы…

– Он говорит о том сброде, который живет на улице, и у которого нет ни родителей, ни дома, ни хлеба, ни приличных манер, и который промышляет тем, что обворовывает и обманывает почтенных бюргеров, – объяснил Розмберка.

Лобкович моргнул.

– А, так ты об этой игре, – понял он. – Мне она известна под названием «Три монашки и отец настоятель». – Он неожиданно захлопнул рот и покраснел.

– Лично мне эта игра неизвестна, – заявил Розмберка.

Лобкович снова куда-то потащил Андрея.

– Вперед, вперед! – пыхтел он. – С кайзером нельзя играть в азартные игры.

– Особенно связанные с мошенничеством, – добавил барон.

– Так вы же вроде бы не знаете эту игру, мой дорогой Розмберка?

– Ну, я о ней слышал, – ответил тот и бросил убийственный взгляд на Лобковича поверх головы Андрея.

– Ну что еще? Что еще? Не напрасно же ты столько лет был ассистентом мастера Ското!

– Столько лет? – пронзительно вскричал Андрей. – Да он подобрал меня уже здесь, в Праге! И я ничего не делал, кроме как убирал за ним грязь!

Лобкович ударил себя ладонью по лбу и выругался, почти не замедлив движения вперед. Они как раз вошли в зал, чья ширина казалась больше, чем длина улицы перед домом Ското, и который протянулся так далеко, что звук их шагов отдавался сильным эхом, а потолок был таким высоким, что не уступал небу на улице. Они промчались через него галопом – с левой стороны показалась дверь на улицу. Барон и верховный судья провели Андрея через нее на лестницу, одна-единственная ступенька которой была больше, чем вся гостиная в доме на берегу Влтавы. Оба старых придворных, ни секунды не колеблясь, пошли в атаку на лестницу. Толстенький Розмберка свистел в ухо Андрею, как протекающий чайник.

– Может, стоит попробовать выпотрошить его прямо на глазах у кайзера? – предложил Розмберка, к которому дыхание вернулось только в конце лестницы. – Потому что он, похоже, ничего не умеет.

– Нет, – рявкнул Лобкович. – Не то чтобы мне было жаль этого каналью, но вид спутанных кишок лично меня не избавил бы от меланхолии.

Слова обоих стариков о пытке звучали в ушах Андрея набатом. Он, спотыкаясь, шел рядом с ними и был слишком охвачен паникой, чтобы ему пришла на ум мысль о побеге. Ему казалось, что на этом этаже они прошли точно такое же расстояние назад, что и на предыдущем – вперед. Будь ужас, овладевший Андреем, не таким всеобъемлющим, он бы, наверное, мог рассчитывать на неплохую возможность скрываться годами, если бы сейчас рванул прочь и углубился в покои дворца. Однако даже его инстинкты уличной крысы оказались замороженными; перед его мысленным взором выросла настоящая стена, к которой неслась и грозила расшибиться в лепешку его жизнь, и уличная крыса окоченела от страха.

– Кайзер будет требовать крови, если мы просто объявим ему о своей неудаче, – охал Розмберка. – Пожалуйста, не так быстро, Лобкович, у меня сейчас жила лопнет.

– Пусть лучше требует его крови, а не нашей, верно? – ответил Лобкович; из-за одышки голос его звучал сдавленно.

Андрея круто развернуло, мимо него промелькнули двойные створки парадных дверей, двое стражей вытянулись во фрунт, распахнули створки следующей двери с такой силой, что они стукнули о стену, и снова закрыли их, как только троица вошла в помещение. Неожиданно оба старика встали как вкопанные. Андрей попытался удержать равновесие. Розмберка рухнул на какой-то сундук и стал хватать ртом воздух, одновременно обеими руками обмахивая побагровевшее лицо.

– Все из-за дурацкого ореха! Я слишком стар для таких глупостей!

В комнате находились еще четыре человека. Один из них был высоким, худым и одетым во все черное, как испанцы, хотя и без свойственной им устрашающей элегантности. Вокруг его лысой головы был обернут кожаный ремень, с которого что только не свисало: длинная и тонкая кирка, металлические шпатели, ножницы с крошечными лезвиями и гораздо большими кольцами. Прямо перед его носом болтался отполированный металлический диск, на который он косил глаза. Длинная эспаньолка выглядела, как еще одна неестественная подвеска с непонятной медицинской функцией. Двое других были внешне ничем не примечательны, если не обращать внимания на неприкрытую ненависть, проступавшую сквозь изумление, с которым они разглядывали Андрея. Эти двое были знакомы Андрею – не так давно они позаботились о том, чтобы его хозяин, прибывший в Прагу с тремя обитыми бархатом каретами, уже через несколько месяцев покинул город, спасаясь от кучи долгов. Эдвард Келли и Джон Ди были любимыми алхимиками кайзера, и за короткое время им удалось дискредитировать и разорить прибывшего из Италии соперника. Андрей знал, что Ското тайно отомстил за себя, осчастливив сначала жен, а затем и любовниц обоих мужчин («Сделать кровать чисто, Андреа!»). Четвертый присутствовавший был карликом в шутовском колпаке и забавных туфлях с длинными загнутыми носами; он сидел на полу у единственной двери в задней части комнаты и рассматривал вновь прибывших во всем разуверившимися жабьими глазками.