В конце длинного зала в темноте поблескивала окованная железом дверь.

– Соблаговолите открыть ее, любезный друг, – попросил Урбан.

Орнальдо Учелло сглотнул, помедлил, затем извлек связку ключей и принялся открывать замки.

– Это запретный архив, – выдавил он из себя.

Папа снисходительно кивнул.

– Нам это известно, – ответил он.

Замки поддавались с таким трудом, как будто считали своим долгом создать дополнительные препятствия всякому, кто хотел войти в потайную комнату. Наконец они оказались в маленьком, лишенном украшений отражении Сикстинского зала, в котором не было ни красок, ни фресок и через единственное крохотное окошко которого попадало как раз достаточно света, чтобы не заблудиться в колоннах. Единственная фреска находилась на передней части огромной колонны, стоявшей прямо у входа: архангел Михаил пристально смотрел на вошедших, его огненный меч был поднят, другую руку он протянул в запрещающем жесте. Урбан перекрестился и прошел мимо.

Между колонн стояли шкафчики, книжные шкафы и простые полки, ближе друг к другу и в большем количестве, чем снаружи, в Сикстинском зале. Воздух здесь был более затхлым, поскольку сюда практически не ступала нога человека, и Урбан знал: если оставаться здесь достаточно долго, то знание о несчетных загадках, ужасных скандалах и происшествиях, не предназначенных для света внешнего мира, обрушится на него. И потому все чаще вошедший станет оглядываться через плечо, слышать шорохи и видеть тени. Найдя в тот раз упоминание о Кодексе, он не увидел ни единой возможности обнаружить тайник и добыть его; и тогда знание о том, что находится в библиотеке, повело его долгим путем к трону святого Петра. Он считал само собой разумеющимся, что о существовании Книги после всех этих лет не знает никто. Он был убежден, что Бог привел его на высшую должность христианского мира, чтобы дать ему это знание и с помощью его власти позаботиться о том, чтобы христианство снова стало единым – или уничтожить всех еретиков раз и навсегда. То, что хранилось в запретном архиве, было орудием Зла, и существовал лишь один человек, способный обернуть его во благо.

Папа Урбан слышал, как колотится в груди его сердце, пока он проходил все глубже в темноту архива, и как тяжело топают оба гвардейца рядом с ним, а главный архивариус Учелло позади него.

Шкафчик стоял в углу за одной из колонн. Он был старым, черным, поцарапанным и внушительным, как бастион. Пыльные керамические трубы сотнями лежали перед ним и покрывали его сверху донизу без единой щели. Папа Урбан сделал глубокий вдох.

– Ваше святейшество, позвольте спросить?

Папа покачал головой. Орнальдо Учелло замолчал. Урбан поднял рукава своей сутаны, пошевелил плечами, и пелерина с капюшоном сползла назад и дала ему больше свободы движений. Наконец он протянул вперед обе руки, взялся за одну из труб и потянул ее на себя. Он так сильно дрожал, что трубы начали вибрировать и биться друг о друга. Неожиданно труба поддалась, выскользнула из его ставших вдруг бессильными пальцев, медленно, будто под водой, упала вниз, перевернулась, ударилась о пол и разлетелась на осколки.

Главный архивариус издал вопль ужаса. Осколки керамической трубы с треском разлетелись по полу. Звук эхом отразился от колонн и затих позади шкафчиков.

– Ради Господа нашего Иисуса Христа, святой отец, – охнул Орнальдо Учелло и собрался уже сделать шаг вперед, чтобы поднять пергамент, валявшийся среди черепков.

– Не подходить! – рявкнул Урбан.

Он небрежно отшвырнул пергамент ногой в сторону, наступил на оторвавшуюся печать, треснувшую под его подошвой, как сырое яйцо, и потянулся к следующей трубе. Руки у него по-прежнему дрожали. Неожиданно он сорвал с пальца перстень, поспешно засунул его в сутану, рывком снял белые перчатки и бросил их на пол. Когда он голыми руками схватил следующую трубу и ощутил прохладу материала и грубую текстуру поверхности, дрожь в его руках уменьшилась. Он вытащил очередную трубу и тоже бросил ее на пол. Один из гвардейцев подхватил ее; главный архивариус вырвал трубу у него из рук и поспешно отступил на пару шагов, чтобы аккуратно положить ее. Папа Урбан услыхал испуганные стоны Учелло и в ту же секунду забыл о нем.

Следующая труба… еще одна… Он начал потеть и кашлять, вдыхая клубы пыли; когда он вытер руки о сутану, то оставил на белом материале черные полосы. Гвардейцы поменялись местами: теперь другой забирал у него трубы, а главный архивариус метался в разные стороны, с красным лицом, задыхаясь и охая, пока шкафчик не опустел. Пустота зияла перед Урбаном подобно бездне.

– Там… внутри… ничего… нет… – запинаясь, пробормотал Орнальдо Учелло и попытался восстановить дыхание.

Урбан искоса бросил на него презрительный взгляд. Он схватил одну из длинных стамесок гвардейцев, приложил острие к основанию одного из ящиков и осторожно ввел ее на всю длину. Когда острие уперлось в стену позади ящика, снаружи осталась торчать лишь небольшая часть стамески.

Урбан ударил кулаком в то место, из которого торчал инструмент, снова вытащил стамеску и ввел ее лезвие сверху вниз в боковую стенку шкафчика. Железо прошлось по исцарапанному почерневшему дереву и издало глухой звук. Место, где Папа остановил стамеску, поблескивало под передней окантовкой шкафчика, и лезвие инструмента снова продвинулось вперед. Урбану не было нужды смотреть на то, что открылось его глазам: он знал это заранее. Он лишь наблюдал за вытаращенными глазами главного архивариуса. Наконец острие уперлось в стену зала, к которой примыкала задняя поверхность шкафчика. Ни одного сантиметра стамески не торчало больше из боковой стенки шкафчика – наоборот, инструмент погрузился в нее на добрые две ладони.

– Снаружи он больше, чем внутри… – прошептал Орнальдо Учелло.

Папа Урбан кивнул и протянул стамеску гвардейцу.

– Передвиньте его вперед и взломайте заднюю стенку, – приказал он.

Когда разломанные черные доски легли на пол, оба гвардейца отошли назад. Папа Урбан сделал шаг вперед, а рядом с ним главный архивариус издал сдавленный звук. В темном отверстии двойной задней стенки лежало нечто бесформенное, завернутое в кожу, перевязанное бечевками и ремнями, да к тому же обмотанное цепью. Оно так же могло быть сундучком с сокровищем, как и гробиком младенца. Во всяком случае, это нечто было почти вровень с поясами гвардейцев. Урбан уставился на него. Он страстно хотел увидеть это воочию и думал, что, когда это произойдет, он кишкой почувствует излучаемое этой вещью огромное могущество. Однако ничего подобного не происходило. Он хотел дотронуться до найденного предмета, но не нашел в себе сил поднять руку.

– Что это? – прошептал Учелло.

– Вытащите его и освободите от веревок, – приказал Урбан гвардейцам. Затем повернулся к Учелло. – Нет ли на вас греха, главный архивариус? Если есть, вам лучше отойти, чтобы не попасть под его чары, когда мы освободим его.

Полковник Зегессер и его сын охраняли последний пролет лестницы, которая раньше отделяла Кортиле дель Бельведер от Кортиле делла Пинья, а сейчас вела в библиотеку. Они переглянулись, когда из помещения архива до них неожиданно донесся вой.

– Что там такое происходит, отец? – спросил капитан.

– В чем состоит ваш долг, капитан?

– Верно, честно и преданно служить святому отцу и его законным преемникам, прилагать все силы для их защиты и быть готовым в случае необходимости отдать за них свою Жизнь, – громко и четко ответил молодой человек.

– Входит ли в ваши обязанности задавать праздные вопросы, капитан?

– Никак нет, господин полковник.

– Хорошо.

Полковник вновь уставился прямо перед собой. Капитан Зегессер последовал его примеру. Вой не прекращался. Вместе с ним до их ушей доносились грохот и бряцанье, как будто в одном из залов библиотеки кто-то бушевал. Гвардейцы опять переглянулись.

– Не имею ни малейшего представления, сын, – произнес полковник.