Верховный судья Лобкович засопел, по-военному четко, как гвардеец, развернулся и на прямых ногах промаршировал прочь, не удостоив никого ни единым взглядом. Барон Розмберка остался стоять, на его круглом лице читались одновременно ярость и облегчение, но прежде всего – напрасное старание не выдать своих чувств. Отец Ксавье подкатился к нему.

– Ваша милость, – кротко начал он, – как ваши дела? Я рад, что в такой тревожной ситуации у нас есть такой человек, как вы.

Розмберка окинул его невидящим взглядом.

– Я принадлежу к папской миссии, – продолжил отец Ксавье и нарочито неопределенно взмахнул рукой. – Мне оказали честь, познакомив с вами. Вы не знаете…

– Ах да, конечно-конечно, – очнулся Розмберка. – Да, разумеется, я вас помню. Э… мне так жаль… э… что вам довелось все это пережить… э… разумеется…

– …разумеется, его преподобию папскому нунцию не обязательно узнавать об этом, – закончил за него отец Ксавье. – Хотя, с другой стороны, жаль, потому что он, так же как и я, был бы под впечатлением от того, как ловко вам удалось все уладить.

– Ну да, – проблеял Розмберка и устоял перед соблазном широко и простодушно улыбнуться.

– Этот молодой человек, – вкрадчиво начал отец Ксавье, – скажите мне: кто он вообще такой? И что это за история, с помощью которой он может успокоить его величество?

Человек выглядел как старший брат епископа Мельхиора; но Киприан знал всех своих дядей и понимал, что тощего Мельхиора никак нельзя считать типичным представителем мужчин семейства Хлеслей. Также ему было ясно, что причиной сходства мужчин, находившихся в рабочем кабинете епископа, скорее всего, было не родство генов, а родство душ. Посетитель, пожалуй, был еще более худым, чем епископ Хлесль, а усы и борода делали его лицо еще более вытянутым. На нем была изношенная дорожная одежда.

Епископ оторвал взгляд от стола, посмотрел на Киприана и вздернул бровь. Киприан отметил еще одну черту, общую для обоих мужчин: лица их были серыми, как если бы они были охвачены ужасом.

Киприан сдвинул в сторону пергаментные свитки на рабочем столе своего дяди и присел на столешницу. Посетитель переводил взгляд с Киприана на Мельхиора Хлесля и обратно.

– Моему племяннику вполне можно доверять, – произнес епископ на латыни.

Киприан не выдал своего удивления, но этот язык был Для него так же привычен, как и родной.

– Сколько ему известно? – спросил посетитель, тоже на латыни.

– Все, что известно мне самому.

Было ясно, что речь могла идти лишь об одном. Мирские устремления Мельхиора Хлесля включали в себя два проста: Книга, которую он называл заветом Зла, и коронация на императорский трон человека, который лучше подходил для того, чтобы предотвратить распад христианства. Что касается второго проекта, то в нем места Киприану не отводилось.

– Мой дедушка, – сказал Киприан, – отец епископа Мельхиора и моего отца, работал мастером-пекарем. Мы были протестантами. Дедушка испросил разрешения готовить последний ужин приговоренным к смерти протестантам. У епископа Мельхиора, как у второго сына, был мандат на то, чтобы приносить хлеб приговоренным к смерти в день их казни.

– Мне тогда было тринадцать лет, – добавил Мельхиор Хлесль. – И я увидел кое-что такое, чего мне бы лучше не видеть. Если бы мне тогда не повстречался один иезуит и не объяснил, что ужасные страдания необходимы для спасения души, кто знает, кем бы я стал. Этот иезуит сейчас ректор Венского дома Общества Иисуса. Но это больше не тот человек, которого я знал. Если бы я познакомился с ним сегодня, то ни за какие коврижки не перешел бы в лоно истинной веры.

Мужчины уставились на Киприана. Тот понял, что его подвергают испытанию и что дядя это испытание считает излишним.

– Тот иезуит тогда как раз получил помазание и начал свой первый процесс против еретиков. Он также добился смертного приговора для одного старого дурака, который выдавал себя за алхимика и по недосмотру отравил семью одного торговца собственноручно изготовленным эликсиром жизни. Вечером того дня, когда ему вынесли приговор, старик попросил моего дядю остаться с ним и помочь подготовиться к последнему дню его жизни…

– …и он рассказал мне чрезвычайно удивительную историю об одной книге, – закончил за него Мельхиор Хлесль.

– А ты какое отношение имеешь ко всему этому? – поинтересовался Киприан. – Ты кардинал?

Посетитель прищурился и смерил Киприана взглядом. Продолжая спокойно сидеть на столе своего дяди, молодой человек указал на средний палец на правой руке. Посетитель отвел взгляд и стал рассматривать кольцо с фиолетовым камнем, красовавшееся на среднем пальце.

– Похоже, ты забыл его снять, кардинал, – сообщил Киприан.

Мельхиор Хлесль улыбнулся.

– Киприан, это Джованни Антонио Факинетти, римский кардинал, из монастыря Четырех святых, – представил он посетителя. – У нас с ним общая цель в жизни – удалить из мира завещание дьявола.

Кардинал Факинетти с усилием взял себя в руки.

– Я доверяю тебе, сын мой, – заявил он. – Доверяю, потому что тебе доверяет мой друг Мельхиор. В остальном у меня мало причин доверять кому бы то ни было во всем этом деле. Тебе ясно, что мы ищем и с какими силами рискнули тягаться?

– Со Злом, ряженным в одежды Добра. С силой разрушения, ряженной в одежды силы знания. Со словом Люциферовым. С библией дьявола. – Киприан фыркнул. – Пара муравьев решила повалить слона.

– Одного очень большого слона, – без улыбки уточнил кардинал Факинетти. – Мы говорим о знании, существовавшем уже тогда, когда на земле было пустынно и одиноко; мы говорим о словах, произнесенных змеем, когда он соблазнял Еву сорвать яблоко. Мы говорим о знании, использовавшемся египтянами, чтобы посадить своих фараонов одесную Бога; о шестой и седьмой Книгах Моисеевых. Сейчас эти слова пытаются вернуться в мир в новом обличье и привести человечество к гибели. Когда христианские миссионеры начали разрушать статуи языческих культов, то лучшие из них творили это не из фанатизма, а потому, что надеялись таким образом, пусть и случайно, уничтожить библию дьявола. Понимаешь ли, сын мой: само по себе это знание никакой силой не обладает; но у него есть свойство разыскивать слабых людей, чтобы использовать их к своей выгоде, и поскольку оно прежде всего наделяет силой, то слабый человек становится сильным; оно берет верх над тем, кто думает подчинить его себе, и дурачит того, кто считает, что сможет обернуть его к добру. Дьявол всегда сотрудничал с людьми, дабы посеять свои семена, и благодаря тому, что мы называем его завещанием, ему удалось нанести сильнейший удар. Во всех делах Сатаны чувствуется запах серы и виден отпечаток козлиного копыта – а вот в его завещании, напротив, на первый взгляд заметен лишь величественный блеск знания.

– Существует легенда о Прометее… – начал Киприан. Кардинал Факинетти перекрестился.

– Разумеется, существует! – заявил он. – Как по-твоему, в чем ее суть? Ведь на самом деле знание никогда не может быть подарком, неужели ты этого не понимаешь? Я уверен: Бог пожелал, чтобы Его творения мало-помалу постигали Его мудрость, но это право надо заслужить. Мы это право получаем лишь тогда, когда достаточно для него созреваем. Вот почему завещание дьявола является сильнейшей отравой – мы получаем его как дар и считаем, что сумеем использовать его во благо, в то время как его предназначение – уничтожить все!

– Я задаюсь вопросом, почему же эту книгу не уничтожили сразу после того, как она была написана.

Кардинал Факинетти безрадостно рассмеялся.

– Потому что в его природе влиять на человека исподтишка, так, чтобы тот не сразу это заметил. В прежние времена ее даже разрешалось изучать. Кайзер Фридрих фон Гогенштауфен был одним из самых усердных студентов – как ты считаешь, почему его назвали Изумление лира? Впрочем, он был и тем, кто понял, что эта книга может натворить. Известно, что он размышлял, не приказать ли уничтожить ее. Думаю, ему хватило бы для этого власти; многие считали тогда – да и сейчас полагают, – что он был одним из немногих достойных среди носивших корону Священной Римской империи.