Янгстаун приютился в долине реки Махонинг, где на двадцать пять миль вокруг в небо взмывали столбы дыма из труб сталелитейных заводов. Это был суровый, насмешливый город, принадлежавший рабочим. Риткосы жили на окраине, где воздух оказался почище.

Янек и Елена Ритко ускользнули из Венгрии с двумя сыновьями во время революции 1956 года. Когда они прибыли в Нью-Йорк, организаторы побега, руководители комитета по приему беженцев заявили, что в строительстве — бывшая специальность Янека — работу найти не удастся и предложили перебраться в Питсбург на сталелитейное предприятие. Так они и поступили, и четыре месяца ютились в одной комнате без отопления, не в силах преодолеть языковой барьер, договориться с отсутствующим хозяином, найти какую-нибудь работу по вечерам. Тогда славянин — глава семьи, живущей в том же доме, сказал, что едет в Янгстаун. Там на заводах всегда требуются люди, и в городе живет много таких же, как и они, беженцев из Восточной Европы.

На следующий день они отправились в Янгстаун. Постоянную работу удалось найти не сразу. Но Елена стирала и шила, а упорство Янека и присущее ему дружелюбие принесли постоянное место на заводе. Дэнни тогда было тринадцать лет, Хаво — девять, и они быстро выучили английский в школе. Продвижение Янека на заводе позволяло семье благоденствовать. Через пять лет они смогли купить собственный дом и новую машину, теперь двухлетней давности.

Жени остановилась в комнате для гостей — уютной, оклеенной обоями с нарядным красно-бело-зеленым орнаментом. На окнах висели тяжелые зеленые шторы, на кровати — домотканое покрывало, вместо стенных шкафов — старинный гардероб. На прикроватном столике в вазе — букет ярких засушенных цветов.

Елена показала Жени ее ванную. Вся остальная семья пользовалась другой — единственной. Девушка было запротестовала, но Елена улыбнулась:

— Гостья должна быть жертвой гостеприимства.

Низенькая и плотная, живая, как ее старший сын, Елена имела крошечные глазки цвета нефрита и копну светло-рыжих волос, темнеющих ближе к корням. Она хлопотала, готовя приезжим поздний ужин: холодное мясо, сыр, сладкий омлет с абрикосовым джемом.

— Завтра праздник. Будем есть целый день. Округлишься и станешь толстой, как я, — сказала она Жени.

Когда молодые люди закончили, она пожелала им спокойной ночи и, взяв руки Жени в свои, проговорила:

— Я горжусь, что ты у нас.

— Это для меня большая честь, — ответила Жени, но почувствовала, что слово «честь» вовсе неуместно. Она думала об этом, забираясь в кровать и устраиваясь под одеялом. Она хотела сказать, что ощутила себя как дома с той самой минуты, как переступила через порог. Дом был маленьким и простым — по необходимости, а не по замыслу, как Топнотч или Даймонд Рок.

Из Монтаны в Огайо, размышляла она, от меди к стали, от шахт Анаконды к сталелитейным заводам Янгстауна, от Вандергриффов к семье Ритко. А в сердце от Пела к Дэнни.

На следующий день она проснулась в половине двенадцатого. Жени не помнила, чтобы когда-нибудь так поздно вставала с постели.

— Она поднялась на заре, — продекламировал Дэнни.

— Какая там заря — полдень, — поправила его Жени и чмокнула в лоб.

Заслышав голоса, в комнату ворвалась Елена. Руки ее были в муке.

— Завидный сон. Как зимой у медвежонка.

Жени принялась извиняться.

— Пей кофе. Потом я покажу тебе сад.

Земля от холода была уже твердой, но Елена с гордостью показывала места, где она сажала лук, капусту, зелень и картошку, перец, горох, помидоры. Между грядками в беспорядке были разбросаны цветы, и там и сям висели кормушки для птиц, сбоку стояла птичья купальня. В саду все было устроено по-взбалмошному, не так, как в доме.

Елена рассмеялась.

— Да, со свихом. В доме заправляет Ян. А сад ненормальный, как все цыгане.

Они шли обратно, и Елена показывала, что построил Ян: альков, солярий в задней части дома, книжный стеллаж.

— Я так люблю книги! — воскликнула она. Они как солнце! Без них — тьма. А Дэнни — великий писатель.

Жени улыбнулась с теплотой. Как Дэнни счастлив, подумала она.

Они вошли на кухню, где Дэнни облизывал пальцы.

— Что, напробовался? — спросила его мать.

— Пробую, — стал защищаться юноша. — Любому художнику необходим критик.

— Но только не из родственников, — она слегка шлепнула его по щеке.

— Но я вполне объективен!

— Ха! — она повернулась, чтобы поприветствовать младшего сына, вошедшего на кухню. Юноша тяжело дышал. — А вот и Хаво, знаменитый бегун.

— Привет, — Жени поздоровалась с ним за руку. Хаво был выше брата, мускулист. Его пожатие оказалось крепким. Он улыбнулся, губы растянулись, как будто он собирался заговорить, но, поймав взгляд Дэнни, сжал рот и ничего не сказал.

Во время длинного путешествия Дэнни сообщил Жени, что его брат был способным атлетом и в своей школе занимался футболом и бегом. Его оценки были неплохими, но не выдающимися — волчья пасть мешала ему говорить и многие не понимали, что он хочет сказать.

Жени посмотрела на Хаво с интересом. Она знала, что волчья пасть — врожденный изъян, следствие неправильного формирования костей во время беременности. Степень ущербности широко варьировалась в различных случаях, и у Хаво ограничивалась мягким небом. Таких детей обычно оперировали вскоре после рождения. Подвергался ли операции Хаво? Она решила спросить об этом Елену, как только представится случай.

— Хаво, марш в ванную. А ты, Дэнни, покажи леди город.

— Может быть, я могу чем-нибудь помочь? — предложила Жени.

— Лучше не надо, — улыбнулась хозяйка.

Дэнни провез ее мимо фабрик, указав ту, на которой работал его отец, показал железную дорогу, школу, где учился, реку, аптеку, у которой впервые назначил девушке свидание, свернул к Милл Крик парку. Там он остановил машину и повел Жени к пруду с лилиями, теперь уже наполовину замерзшему, по поверхности которого плавали островки льда.

Дэнни поцеловал ее, на морозном воздухе их губы показались друг другу прохладными. Поцеловались снова. Жени прижалась к нему. Ее лицо разгорячилось, и она почувствовала, как тепло передается между их телами сквозь покров одежды. Раскрыла губы и ощутила во рту его язык — теплый и твердый. Его незрячий кончик исследовал все внутри: небо, десны, тыльную сторону зубов. Возбуждение пронзило Жени, и она поймала его язык своим языком, пленила во рту, принялась укрощать, пока не задохнулась. Вобрав воздух, сама языком проникла в его рот — во влажное царство щек и податливых губ.

Наконец они оторвались друг от друга, но оба дрожали.

— Я хочу тебя, — пробормотал Дэнни.

Они направились к машине. Жени пошатывало, дыхание стало неглубоким и беспорядочным, сердце прыгало в груди.

Внутри Дэнни расстегнул ее пальто — неловкими настойчивыми пальцами. В прохладе салона дыхание паром вырывалось изо рта, ветровое стекло запотело. Он забрался к ней под свитер и нащупал грудь.

Кто-то постучал в стекло. Дэнни замер, нервно осклабился, Жени одернула свитер.

— Что-нибудь случилось? — спросил полицейский офицер, когда Дэнни приспустил стекло.

— Ровным счетом ничего. Просто занимаюсь любовью.

— Хороший выбрал денек, — полицейский был примерно того же возраста, что и Ян и отдаленно знаком. Он улыбнулся Дэнни. — А что не ведешь домой свою ненаглядную? Мать закатит настоящий праздник. У нее так всегда.

— Вот она, цена популярности, — вздохнул юноша, запуская двигатель. — Родителей любят в городе.

— Вполне понимаю. Они замечательные люди.

Дэнни посигналил и включил заднюю скорость. Его рука покоилась на плече Жени. Она прижалась к его ладони рукой и судорожно вздыхала, пока дыхание не успокоилось.

Когда они открыли дверь, аппетитнейшие запахи окутали их. Приготовленные фрукты, арахис, шалфей и тимьян. Ян играл на скрипке неспешную мелодию, а Хаво зажигал свечи на столе. Дэнни и Жени сняли верхнюю одежду и сменили обувь. Они стояли и смотрели на Яна, и Жени обняла юношу рукой.