Когда же красавица уходит, чтобы навестить отца, и не возвращается вовремя, из глаз чудовища брызжут человеческие слезы и оно рыдает от горя. Его охватывает болезнь.

У Жени перехватило дыхание. Метафора перевернулась — теперь в помощи нуждается чудовище — одинокое в пустых комнатах. Где-то далеко помощь требовалась отцу.

Красавица возвращается в замок, но ни в одной из комнат не находит чудовища. В конце концов она натыкается на него у озера. Чудовище умирает и закрывает глаза, прежде чем она успевает сказать: «Я люблю тебя».

Жени вскочила, за спиной Дэнни рванулась в проход. Он настиг ее в фойе, прижал к себе, и она приникла лицом к его груди и заплакала.

Зрители выходили из зала и сторонились их, стараясь не смотреть на то, что им казалось бурной сценой любовников.

— Что с тобой? — не переставал спрашивать Дэнни, лаская ее голову и зарывшись губами в ее волосах.

Осушив слезы и немного успокоившись, она рассказала Дэнни все.

— Идем ко мне, — твердо заявил он, обхватывая ее за талию. Так он вел Жени по улицам, пока они не пришли к четырехэтажному «пентхаузу», как он называл свой дом. Наверху этого красного кирпичного здания он и жил.

Жени сказала, что не голодна. Дэнни откинул покрывало с кровати, и она забралась в постель во всей одежде. И тут же забылась сном без сновидений. Он сел напротив на стул и каждые несколько минут отрывался от книги, посмотреть на нее, пока не задремал и сам.

Утром Жени принялась извиняться — за свои слезы, за то, что потеряла контроль над собой, за то, что заняла его кровать, но Дэнни лишь с нежностью смотрел на нее и покачивал головой:

— Всякий, кто, посмотрев «Красотку и зверя», не расплачется — человек бездушный. А у тебя душа чистая и прекрасная, как алмаз.

Смущенный собственными словами, он занялся завтраком, пытаясь соорудить его из своих скромных припасов. Гранулы растворимого кофе превратились в массу. Дэнни извлек лежалую сдобу и полплитки шоколада.

— Просто отвратительно. Разве это завтрак? — проговорил он.

Жени улыбнулась.

— Смотри-ка, какой свет на челе, — рассмеялся он в ответ. — Пойдем, поедим куда-нибудь.

— Я не могу, Дэнни, — возразила Жени. — У меня в девять занятия, а книги в общежитии. К тому же мне нужно принять душ и переодеться. Это платье выглядит так, как будто я в нем спала.

— Отчего бы? — он прикоснулся кончиками пальцев к ее щеке. — Ты не позволила накормить тебя обедом, отказываешься от завтрака. Ну, теперь, моя героиня, ты должна принять приглашение на ланч.

Жени рассмеялась и отвернулась к окну. Его тон был, как всегда, легкомысленным, но обычно подвижное лицо застыло и на нем отпечаталось какое-то глубинное выражение, смутившее Жени.

Глядя на улицу внизу, она ответила так же несерьезно:

— А что, если я откажусь?

— У тебя позеленеют волосы.

Его обычный юмор, подумала Жени, все еще стоя у окна. Он вымучивает из себя шутки.

Она обернулась к нему, но он смотрел в сторону.

— Я согласна, — произнесла она. — Хотя меня так и подмывает отказаться — из научного любопытства. А зеленые волосы, может быть, мне и пойдут.

Дэнни рассмеялся. Напряжение спало.

— В полдень?

— Давай четверть первого.

— Напротив Вайдмера, — он придержал перед ней дверь и не поцеловал на прощание.

Они решили заказать одно и то же: на закуску — грибы, большой салат из зелени, полбутылки «Божоле», сыр с французским хлебом. Жени съела бы и больше — уже сутки у нее ничего не было во рту — но приглашал Дэнни, а цены оказались довольно высокими.

Эндруа было шумным местом. Увитые плющом, оштукатуренные кирпичные стены оклеены плакатами с изображениями Шевалье, Че Гевары, Ламарра и Фрейда. Официанты — худенькие, женоподобные и миловидные. Посетители — только молодежь. И по царящей здесь домашней атмосфере становилось понятным, что случайных людей в Эндруа на ланч не приглашают.

Блондинистый, со щеками цвета персика, официант подал им грибы. Его руки дрожали. Он поставил поднос между Жени и Дэнни и разогнулся рывком. Девушка заметила, что весь ресторан замер. Официант замер у их стола, будто изображая статую. Кожа позеленела, как тыквенная кожура.

— Простите, ребята, — пробормотал он, и странная невеселая улыбка коснулась уголков его губ.

Жени посмотрела на него, оглянулась вокруг и заметила, что все посетители застыли.

— Только что застрелили президента, — проговорил он. Слова несвязным потоком хлынули у него изо рта. — В Далласе… сейчас сказали по радио… он и вице-президент… в открытой машине, — официант бросился прочь.

Жени и Дэнни уставились друг на друга. Джон Фиджеральд Кеннеди, гарвардский бог, неужели это возможно? — безмолвно спрашивали они себя. Потом Дэнни кивнул.

— Отмените заказ, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

Они вышли на притихшую, запруженную народом улицу. Люди шли с понурыми головами и потрясенными лицами — с ними такого произойти не могло.

Жени взяла Дэнни за руку. Они направлялись в сторону его дома.

— У меня утренние занятия по анатомии, — сказала она.

— Их отменят. Пойдем ко мне?

— Давай сначала пройдемся.

Весь Кембридж был заполнен пешеходами — словно одна похоронная процессия. У некоторых оказались портативные радиоприемники. Люди собирались вокруг них, чтобы узнать новости, которые повторяли снова и снова, словно никто не мог в них поверить.

Нет, не вице-президент, поняли они. Произошла ошибка. Вместе с президентом попали в губернатора из Техаса — Конналли. А Линдон Джонсон остался невредим.

Голоса дикторов следовали за ними, пока они шли к дому Дэнни. В комнате они включили радио и стали слушать последние известия, каждый раз приносящие новые детали.

Когда пуля попала в президента, он упал на жену, и Жаклин Кеннеди закричала: «О, нет!»

Имя убийцы стало известно. Им оказался Ли Харви Освальд.

— Давай ляжем, — попросил Дэнни и тихонько потянул ее за руку.

Они сбросили обувь и легли рядом.

— Обними меня, пожалуйста, — проговорила Жени.

Он повернулся к ней и подложил руку под голову; она посмотрела на него, потянулась губами.

Он разглядывал ее рот, глаза, снова рот и наконец с тихим стоном приблизил свои губы к ее.

Жени крепко обхватила его. Радио они оставили включенным. Голос то затихал, то нарастал снова, они касались друг друга, целовались, их руки сплетались будто в танце — своеобразном языке глухих. Не было ни спешки, ни настойчивости. Рука Дэнни накрыла снизу правую грудь Жени. Одежда была на них. Сквозь горе у Жени возникло иное чувство. В этот миг, в кровати с Дэнни, она почувствовала, что никому не доверяла так глубоко, как ему.

Когда он пробормотал:

— Я люблю тебя, — она улыбнулась и ответила:

— Знаю.

Они вместе спали всю ночь и утро, и Жени почувствовала себя окрепшей, будто сменила кожу.

Они встретились в субботу к вечеру, сходили за продуктами, чтобы вместе приготовить обед. Приняв душ, Жени вернулась в общежитие.

В воскресенье она работала в библиотеке, а Денни еще спал, когда Джек Руби на глазах у миллионов телезрителей убил Ли Харви Освальда.

В понедельник стояла прохладная солнечная погода. Этот день новый президент США Линдон Джонсон объявил днем траура. Лидеры большинства стран прибыли в Вашингтон, чтобы присутствовать на похоронах. Советский премьер Хрущев направил соболезнования, министр иностранных дел Громыко плакал.

В среду Дэнни забрал Жени у ее общежития и они покатили в Огайо в «Олдсмобиле» 1954-го года, который он занял у приятеля.

Машина стонала и трещала, но Дэнни не обращал внимания на ее жалобы и гнал вперед, пока они не понеслись со скоростью шестьдесят миль в час.

Они направлялись на юг, чтобы выехать на дорогу № 80 — прямую ленту, ведущую на запад. Дэнни держал педаль газа у пола. Они пересекли границу Пенсильвании и в девять вечера оказались в Янгстауне.