Сестра вела ее мимо группки только начинающих ходить, и вдруг Жени отшатнулась к стене игровой комнаты: ее обуял ужас, стало дурно от чудовищной несправедливости, сотворенной по отношению к этим детям людьми, еще в прежнем поколении развязавшими войну, когда эти дети не были еще рождены. Войну ее отца.

Она глядела на них, и сердце подступало к горлу. Она силилась не закричать. Мальчик постарше подошел к ней — лет тринадцати или четырнадцати. Его лоб был выперт, а остальная часть лица будто съежилась. Пелена, застилающая радужную оболочку глаз за стеклами очков, говорила о его слепоте.

— Леди, — обратился он к Жени. — У вас есть какие-нибудь книги?

— Книги? — вопрос застал ее врасплох. — Какие книги?

— Все равно. О полетах. Про звезды. Романы, стихи. Люблю читать.

Таких толстых стекол очков, как у него, Жени еще никогда не видела.

— А тебе не трудно? — тихо спросила она.

— Да, — признался мальчик. — Я выучил азбуку слепых, и когда зрение пропадет, я смогу ощущать слова. Но пока свет не померк, хочу прочитать как можно больше.

— Я принесу тебе книг, — пообещала Жени, изо всех сил кивая ему головой.

— Спасибо, — улыбнулся мальчик. — Меня зовут Джордж. Имя мне дали по американскому отцу.

— Джордж, — повторила она. По русски Георгий. — Если хочешь, я буду приходить и тебе читать.

— Очень. Я еще сам могу читать, но буквы будто в тумане.

За его спиной стояла маленькая девочка, ее лицо было полностью забинтовано — только узенькие щелки позволяли дышать и видеть.

— Ты мама? — спросила она Жени, по-прежнему прячась за Джорджа.

— Нет, — ответила Жени. — К сожалению, нет.

— А ты можешь мне сделать как мамочка? — ребенок решился сделать шаг.

— А как?

— Омнятиэловать.

— Обнять и поцеловать, — перевел Джордж.

Жени наклонилась и погладила ее по волосам — единственной непокрытой бинтами части головы. Сколько еще времени личику девочки придется обходиться без поцелуев? — думала она.

Настало время уходить, и Жени показалось, что в больнице она пробыла всего лишь несколько минут. По дороге обратно, в машине она спросила доктора Ортона, нельзя ли ей приходить к детям по выходным?

— В свое свободное время? — переспросил врач.

— Пожалуйста! Мне еще столько нужно узнать.

Что-то вроде улыбки промелькнуло на широком лице врача.

— Хорошо, — хрипло ответил он. — Я устрою вам пропуск.

Он высадил Жени у дома, а сам отправился к себе в кабинет, и Жени поняла, что Джилл в их первую встречу была права: доктор Ортон редко оставался без работы. Его неутомимой энергии хватало на пациентов, на хирургов, на медицинские общества, на чтение, на статьи и обучение других.

Он был предназначен восстанавливать лица и тела и умел растягивать, расширять и удлинять каждый день, чтобы урвать для своей цели лишний час.

За ужином Жени рассказала Соне и Григорию о детях Хиросимы — жертвах пагубной мутации, происшедшей задолго до их рождения.

— Война — самая страшная и долгая из всех болезней, — произнесла Соня.

Жени посмотрела на нее: Сонино собственное тело было изъедено болезнью, измучено болью.

— Ты удивительная женщина, — восхитилась она. Соня преодолеет рак силой воли. Должна.

Жени рассказала о девочке с забинтованным лицом, о Джордже, чье мужество глубоко ее тронуло.

— Бедные ребята, — кожа Сони сделалась пепельно-серой.

Жени и Григорий вскочили, отвезли ее в спальню, уложили в кровать. Позвонили врачу.

— Срочно, — бросила Жени в трубку оператору и набрала номер больницы.

Кожа Сони темнела, становилась голубоватой…

В этот час ночная сестра не дежурила.

Нехватка кислорода. Где-то был на случай удушья баллон с кислородом. Где? На глаза не попадается. В ванной? Нет, не там. Где же? Помощь нужна сейчас. Врача ждать? Нельзя. Скорую помощь? Тоже. Там в шкафу. На полу.

Жени схватила баллон, нащупала клапан и приложила маску к Сониному рту, пустила кислород… Соня вздрогнула, вобрала в себя воздух… Задышала… Сперва дыхание было прерывистым, потом спокойнее и ритмичнее. Лицо принимало естественный цвет. Дыхание нормализовалось. Когда, через пятнадцать минут после вызова, прибыл врач — больная отдыхала. Опасность миновала.

— Служба скорой помощи сообщила мне — я был в машине — и тотчас бросился сюда, — объяснил врач, осматривая Соню. — Не знал, — произнес он через несколько минут, — что больная в опытных руках, — он внимательно посмотрел на Жени. — А ведь вы так молоды.

— Я учусь в медицинской школе, — сказала Жени.

— Может быть, — признал он. — К тому же у вас на плечах сидит хорошая голова, — и он пожал ее руку. Как коллеге.

В конце августа Жени получила письмо из Кембриджа от Дэнни. Он рассказывал, что работает над романом, что его стихотворение принято «Поэтическим журналом» и что трудиться дома одному одиноко, но вселяет силу.

«Каждый день я что-нибудь придумываю, — писал он. — И себя тоже».

Жени улыбнулась. Она представила Дэнни в доме родителей, которые поддерживали его во всем, пока он изображал на бумаге слова, и больше ни о чем не просили. Она вспомнила выражение лица Елены, когда та говорила о сыне. Как он счастлив, думала Жени. Родители любят его и поддерживают, и это позволяет Дэнни уверовать в собственную гениальность.

А был ли он гением? Конечно, он плодовит, жизнерадостен, полон всяческих идей и слов. Она почувствовала, что соскучилась. Может быть, поднять трубку и позвонить? — в Огайо, кажется, сейчас раньше по времени — и услышать его голос?

Бессмысленно, возразила себе Жени. Их отношения ни к чему не приведут.

Но как бы это было забавно, подсказывал ей другой голос.

Она вздохнула и продолжала читать.

В последнем абзаце Дэнни писал, что пересмотрел свои взгляды по поводу Хаво. «Я был глух к его сдавленным стонам, слышал только собственные слова. Знаю. Ты видела, а я нет. Но теперь понимаю, что физический недостаток служил ему поддержкой, на которую он мог опереться, когда сомневался в себе. А когда не сомневается в себе шестнадцатилетний юноша? Но это все в прошлом. Теперь ему семнадцать — мужчина в полном соку, и я готов помочь, чем смогу, избавиться ему от этой поддержки. Мои намерения распространяются так далеко, что я собираюсь заработать денег. Пожалуйста, порекомендуй хирурга».

Жени вложила письмо обратно в конверт. На следующей неделе — ее последней рабочей неделе — она посоветуется о Хаво с доктором Ортоном. А теперь настало время почитать Соне: по-русски, из рассказов Толстого.

Поначалу, снова столкнувшись с кириллицей, Жени испытала затруднения. Она говорила, как ребенок, складывающий слова из отдельных звуков и понимающий их смысл, только произнося целиком. Но на третий вечер стала читать свободно — на родном языке так же, как и на приобретенном вновь.

Через несколько страниц чтения Соня засыпала, но Жени продолжала. Стоило остановиться, как глаза женщины открывались и в них угадывалось изумление от наступившей тишины. И Жени читала до тех пор, пока дыхание Сони не становилось ровным, складки на лице разглаживались, и в нем уже не виделось боли.

Человеческий голос, знакомый голос, мягко льющийся потоком слов, действовал успокаивающе, как нежное прикосновение. И Жени понимала, что излечение наступает не только от лекарств, облучения и скальпеля. В медицине важно — сострадание.

«Сострадание, — думала она, шагая в понедельник на работу, — и выделяет доктора Ортона из числа других хирургов». Утро было необыкновенно прозрачным: воздух будто вычистили, небо по-настоящему голубое, а не серое, листья и трава переливались всеми оттенками зеленого — от лазурного до изумрудного. Стекла и зеркала витрин подмигивали солнечными зайчиками.

Как источник с минеральной водой, искристый воздух возбуждал Жени. Казалось, наполнял надеждой городские улицы. Она чувствовала, что счастлива — все обернулось к лучшему. Если бы лабораторию не закрыли, она не оказалась бы летом рядом с Соней, не встретила бы доктора Ортона и детей Хиросимы. «Серебряные облака с оборками. Ночь на день…», — пыталась вспомнить она поговорку. Она умудрилась даже заработать две зарплаты — недельную компенсацию от профессора Дженсона и деньги у доктора Ортона.