— Нет ли тут какого-нибудь подвоха? — забеспокоился Макс. — Не потребуют ли от нас сделать подтяжку подвыпившему члену правительства, угодившему лбом в фонарный столб. Или Первой Леди в салоне президентского лайнера в полете отсюда до Рио.

Жени рассмеялась. Изучив чек, она поняла, что он выписан чиновником, который вел дела Пела, когда они поженились.

Совпадение? Или это значило, что Пел вернулся в Америку и, как и раньше, снова незримо поддержал ее? Она сказала Максу, что Филлип был очень щедр и Пел унаследовал от отца это качество. Она почувствовала прилив признательности и мысленно послала Пелу благодарность и любовь, где бы он ни находился. А вслух, поднеся чек к электрической лампочке, заявила:

— Нет, Макс, я не вижу здесь никакого подвоха.

К лету клиника была хорошо оборудована и прекрасно обеспечена. Средствам диагностики, мониторинга и лабораториям мог позавидовать городской госпиталь. Оплачиваемый персонал был вполне достаточен, а хирургам-специалистам уже не приходилось работать с ветеранами на добровольной основе, хотя некоторые из них по-прежнему отказывались от оплаты своих услуг.

Расписание Макса и Жени стало нормализовываться. Не так уставая, они любили друг друга по ночам или в предрассветные часы, и всегда без слов и никогда потом не обсуждали своих отношений или скованности Макса. Оно таилось не в самом акте, догадывалась Жени, а в том, что с ним сделала война. Не с телом — он был по-мужски крепок — а в душевных ранах, разобщающих его с собственной плотью во время любви. Он был так же уязвим, как и ветераны в их клинике.

Днем они строили планы крыладоктора Сареевой, предназначенного исключительно для пластической хирургии. Макс делал лишь наброски, заявляя, что он вовсе не архитектор, большей частью оставляя решения за Жени. И хотя обладал правом вето, редко им пользовался. Он доверял Жени и, даже подтрунивая над ней, восхищался ее талантом «капиталистического предпринимательства».

Крыло,или пристройка, было на самом деле отдельным зданием, соединенным с основным переходом, крытым гнутыми панелями стекла цвета морской волны. Оно уходило в небо, как будто летело.

Жени решила открыть крылос двадцатью комнатами. Если бы потребовалось, в течение нескольких месяцев его можно было перестроить и расширить. Каждая палата была рассчитана на одного человека.

Цены она назначала высокие, но несравнимые с теми, что требовали южнокалифорнийские «суперхирурги». Хотя у Жени и были намерения привлечь в основном состоятельных людей, она не хотела отпугивать и других, с более скромным достатком, для которых операция означала продолжение или начало карьеры.

Строение росло быстро, и его аквамариновые стекла уже сверкали радугой, напоминая гвоздики на зеленом и голубом. Однако меблировка палат должна была занять месяцы.

— Я составила план, — заявила Максу Жени, когда воскресным утром — редкий случай — они брели вдоль Кармельского побережья.

— Господи, помилуй!

Жени улыбнулась:

— Да, крылодорогое. Нужно искать дополнительный источник финансирования.

— Я тебе говорил, что это безумие. Рай для глупцов, — но Макс никак не мог разозлиться. Он понимал, что Жени спасла его клинику, где теперь стало возможным самое лучшее лечение.

— Строительство вышло дороже, чем мы рассчитывали. Пожертвования поступают ежедневно, но только на них полагаться нельзя. Нужно обратиться к самим пациентам.

Жени замедлила шаг, чтобы приспособиться к Максу. Он хмурился, но ее не перебивал.

— Цены поднимать нельзя? Нет, — ответила она себе. — Если завысишь их, потеряешь много пациентов. И какова бы ни была наша репутация на севере, следует помнить о неудобстве нашего расположения.

Макс уперся глазами в песок, и Жени не могла разобрать, одобрял ли он ее мысли.

— Но, — продолжала она, — некоторые из наших потенциальных клиентов богаты по-особому.

— Что ты хочешь сказать? — Макс скосил на нее глаза, но продолжал идти.

— Им неуютно, если они не могут потратить деньги. Они делаются тогда подозрительными. Все, что похоже на сделку, их не устраивает. Для них цена равносильна ценности.

Он коротко кивнул:

— Как в военном руководстве — военные расходы — первейший приоритет богатых наций. Психи.

— Я говорю об отдельных людях, Макс. Я жила с богатыми. Некоторым до денег, как до шелудивого пса, — она вспомнила Топнотч и Дайамонд Рок. — Но другие видят в деньгах способ самоутверждения. Чем больше у вас есть и чем больше вы можете показать — тем лучше вы сами. Превосходнее всех остальных. Картины, иконы, изделия Фаберже.

— Психи, — повторил Макс. — Говнюки.

— Конечно, — она стиснула его руку. — Но дело в том, что они хотят платить много. Это вселяет в них уверенность в себе. Таким людям — а их немало — я хочу предложить палаты и номера, напоминающие маленькие дворцы, и требовать за них целое состояние. Цены за операции оставим прежними, но за «проживание» в роскошных номерах сделаем такими же роскошными. Вот и получим приток средств, — торжествующе закончила Жени.

— Ненормальные.

— Пять сотен за ночь, а за номера и больше. И список ожидающих растянется до восьмидесятых годов.

— Ты серьезно, детка?

— Я тут набросала кое-какие мысли по отделке: комната Романовых, Версальский номер… Что-то в этом роде.

— К черту твои идиотские мысли! Ты думаешь, я соглашусь на эту околесицу? Это против всех моих принципов, — он выдернул руку и пошел вперед, все так же наклонившись и опустив голову.

«Попробовать стоило», — думала Жени. Но она не могла и не хотела идти против его убеждений. Нужно было придумывать что-нибудь еще.

Макс сердито уходил от нее, и Жени позволила ему удалиться достаточно далеко, пока он не показался незнакомой фигурой на фоне песка.

Что-нибудь другое. А что? Жени глубоко уважала Макса. Но какой бы план она не предлагала, он не хотел идти на компромисс. Идея с номерами казалась ей озарением.

Жени увидела, как вдали Макс нагнулся и что-то подобрал с песка. Потом остановился ее подождать.

Когда Жени поравнялась с ним, на его лице играла улыбка. Он вынул из-за спины руку и подал ей белое перо.

Благодарить словами не было смысла: белый цвет означал перемирие, а перо символизировало крыло — ее крыло.

Несколько комнат попроще приняли пациентов весной 1979 года. Но официально крыло доктора Сареевой открылось на пять месяцев позднее, когда дворцовые номера достигли того уровня устройства, который требовался Жени. Она тянула с открытием, понимая, какой фурор они произведут в прессе и в общественном мнении.

Мотивы комнат были навеяны вещами и событиями из жизни Жени. Столик с украшенным драгоценными камнями изображением лебедя в городской квартире Бернарда подсказал идею комнаты Романовых, его официальная гостиная — Версальский номер. Многие годы она без боли не могла вспоминать ни о чем, связанном с ее покровителем. Но планы отделки гостиницы позволили посмотреть по-другому на прошлое, претворить его в будущее для себя и Макса.

В других комнатах пациентам предлагалось неброское спокойствие Джорджтауна, неяркое барокко Зимнего Дворца, шик каюты океанского лайнера.

Репортеры и фотографы на открытии на все лады превозносили комнаты, сравнивали крыло с дворцом Херста в нескольких милях по побережью и предлагали назвать его Тадж Махалом.

Макс ходил в чернейшем настроении, и оно испортилось еще сильнее, когда молодая журналисточка подскочила к нему и в восторге выдохнула прямо в лицо:

— Это мир, которым правит юность и красота.

— Ну уж дудки, — ответил он. — Просто ловушка для выкачивания денег. Кому нужна эта обивка и прочие штучки-дрючки? Бесполезная мишура. Эту кучу дерьма мы построили с единственной целью — помочь людям вон там, — и он указал на старую клинику. — Там нет ни юности, ни красоты, леди. Никакой этой чуши. Их тела и лица разорваны, и они по-настоящему ужасны, как ужасно лицо войны. Вот так-то, леди, — говоря с репортершей, он близко придвинулся к ней и теперь, повернувшись и трясясь от ярости, пошел прочь от нее и ото всего сборища.