В лаборатории Жени, как и другие, почти постоянно работала в маске, и все же бесцветные газы вызывали головокружение, а иногда и рвоту, и тогда лаборанты прерывали работу, чтобы выйти на свежий воздух. Систематизировать данные и даже просто хорошенько подумать оказывалось сложным в удушающей атмосфере лаборатории, но жесткие правила запрещали выносить записи из помещения даже на вечер. И Жени была вынуждена оставлять в запертой лаборатории схемы, таблицы с формулами и собственные записи на желтых листочках блокнота, полагаясь только на свою память. Только в голове она могла выстроить в ряд результаты. Бессонные ночи давали время для анализа дневной работы.

Для личной жизни не оставалось ни сил, ни времени. Она отвергала приглашения сотрудников лаборатории и своих однокурсников, которые после окончания колледжа остались в Бостоне. Слишком уставала. Ежедневное плавание в бассейне возрождало ее настолько, что вечером она была способна как следует поесть (мысль о еде во время работы вызывала лишь приступ тошноты), но после ужина ей хотелось только заснуть.

От усталости, решила она, у нее появилось чувство, что по дороге в лабораторию и домой за ней следят. Она останавливалась и резко оборачивалась, но не могла разглядеть возможного преследователя. Она уверяла себя, что все себе вообразила. К тому же, после того случая в студенческом городке, к ней больше никто не подходил. Кто бы ею ни интересовался, теперь он должен знать, что с тех пор, как Жени уехала из России, у нее не было весточки от отца.

Она говорила себе, что никто не следует за ней, кроме тени собственного воображения. Ее иммиграционные бумаги по-прежнему не были готовы. И хотя Бернард каждый раз уверял ее, что это лишь по причине безалаберных чиновников и что дело вскоре будет решено, Жени нервничала из-за своего неопределенного положения.

В конце июля ее позвали в лабораторию к телефону.

— Из Вашингтона, — сообщил, закрыв ладонью микрофон, лаборант и подал ей трубку. — Из Государственного департамента.

У нее перехватило дыхание.

— Алло?

— Привет, Жени, — это был Пел. Его голос звучал неуверенно, даже застенчиво. Он говорил по-деловому, сообщил, что завтра утром вылетает в Бостон и просил о встрече.

— Чудесно, — ответила она. Говорил ли с ним Эли? Или с его родителями, а те передали ему? Слышать его голос, даже такой официальный, было таким облегчением. Жени согласилась приехать в «Ритц-Карлтон», где он собирался остановиться сразу же после работы, а Пел сказал, что будет ее ждать, начиная с половины седьмого.

Жени улыбнулась. Она представила, как он моргает за стеклами своих очков. Может быть, не так уж и поздно восстановить их отношения. Кроме Лекс, он был самым ее близким другом, а она так долго не могла ни с кем поговорить.

Следующим утром Жени упаковала небольшой саквояж с туалетными принадлежностями, косметикой и сменой платья на вечер. После работы решила отправиться прямо в бассейн, поплавать меньше обычного и переодеться в раздевалке. Таким образом, к семи она окажется в городе.

По дороге в лабораторию у нее возникло привычное ощущение, что кто-то тенью следует за ней. Входная дверь оказалась открытой. Хотя прямой опасности это не представляло — опыты проводились в дальнем конце здания, — но представилось ей непростительной халатностью: приглашение зайти кому угодно.

Она закрыла за собой дверь и быстро пошла по коридору. Вокруг нее была лишь тишина. А где же все остальные? Страх подкрался к Жени. В этот час все уже собирались на работу, некоторые приступали к опытам.

Лаборатория казалась покинутой. Жени рванулась в ту часть, где в клетках содержались животные — в ушах отдавалось лишь эхо собственных шагов. Она побежала. И эта дверь оказалась широко распахнутой — комната совершенно пуста.

От волнения Жени задохнулась. Животные. Клетки. Она бросилась в соседнюю лабораторию. Тоже пусто. Разграблено. Ни шкафов с папками, ни слайдов, ни микроскопов, ни химикатов, ни мензурок, ни шприцов: все куда-то исчезло.

Она повернулась и побежала вон из здания. На улицу, к телефону-автомату. Дрожащими руками извлекла из кошелька монету и позвонила доктору Дженсону домой.

Сдавленным голосом он сказал, что ни на какие вопросы по телефону ответить не может. Жени повесила трубку и махнула рукой, подзывая такси.

Профессор как раз выходил из дверей, когда она подъехала к его дому. Она окликнула его, но он лишь ускорил шаг. Она побежала; продолжая звать его по имени, поравнялась, схватила за рукав.

— Постойте! Мне нужно с вами поговорить!

Он отвел глаза, стараясь стряхнуть с рукава ее руку. Он выглядел больным. Бледное лицо пожелтело.

— Лаборатория! Вы знаете?

Дженсон горестно кивнул.

— Что случилось?

— Закрыт. Наш проект закрыт.

Жени едва его расслышала. Профессор как будто бормотал про себя и по-прежнему не смотрел на нее.

— Что это значит? В этом нет никакого смысла. Разве это могло произойти так внезапно?

— Мне не следует разговаривать с вами.

— Профессор Дженсон, — напомнила она ему. — Вы наняли меня для работы. Второе лето я провожу в вашей лаборатории. Попытайтесь объяснить, в чем тут дело.

Наконец он посмотрел на нее, хотя в его глазах сквозил страх.

— Извините. Понимаю, что по отношению к вам это несправедливо. И ко мне тоже, — горько добавил он. — Потеряна работа и все ее результаты. Скажу вам вкратце. Вы ведь знаете, что нас финансировало правительство?

Жени кивнула и пожала плечами.

— Наши предложения по летней работе касались неврологических исследований, которые мы рассчитывали провести. Они были приняты, а бюджет не только одобрен, но и увеличен в пять раз по сравнению с тем, что мы запрашивали. Но только при условии, что мы примем встречные предложения финансирующего агентства. Если бы мы отказались, мы бы не получили вообще ничего и выполнение проекта оказалось бы отложенным.

Мы — то есть я согласился. Это означало расширение сферы наших опытов, включение в них нервно-паралитического газа и изучение его влияния на животных. Вы понимаете?

Жени не ответила.

— Чтобы снабдить их материалами по использованию его на людях, — он произнес это хриплым громким шепотом и зашагал прочь от Жени.

Секунду она ошеломленная стояла, потом бросилась вслед.

— Оставьте меня, — отшатнулся профессор. — Я прослежу, чтобы вам выплатили весь остаток по контракту.

— Что я такого сделала? Почему вы взъелись на меня?

— Чистка, — он остановился, и его плечи опустились, как у старика. — Моя вина. Я не принял мер предосторожности. Не проверил, решил, что у вас есть гражданство, — и поднял глаза. — Простите меня.

Потом двинулся дальше, и Жени позволила ему уйти. Глядя вслед, как он шел по улице, до нее стало доходить, что она была частью проекта, цель которого — калечить людей. И ее прогнали, потому что американское правительство ей не доверяло.

Жени была в ужасе. Она была напугана.

Пел ждал ее у лифта и наклонился, чтобы обнять. Он сжал ее так сильно, что на мгновение она задохнулась.

Отпустив, он посмотрел в ее лицо и обеспокоенно спросил:

— С тобой все в порядке, Жени? Ты так бледна. Что-нибудь случилось?

Жени позволила взять себя под руку, чтобы Пел отвел ее в безопасность своей комнаты. В коридоре она нервно поглядывала на окна. Из-за штор за нею могли подсматривать.

В номере по ее просьбе Пел закрыл дверь на ключ и снова ее обнял — на этот раз нежнее, потеревшись губами о волосы:

— Ты не больна?

Чтобы успокоить его, Жени натянуто улыбнулась:

— Просто устала, — и напугана, но об этом она не хотела пока говорить.

— Что-нибудь выпьешь? Поешь? — его веки трепетали.

— Выпить — это то, что мне сейчас как раз нужно. Побольше, похолоднее и со спиртом, — чтобы заглушить страх, подумала она про себя.

Пел заказал им «Тома Коллинза» с веточкой мяты. Кондиционер работал слишком сильно, и кожа Жени покрылась пупырышками, но это ее освежало. В такой комнате можно спать, не просыпаясь, подумала она. По крайней мере я могла бы так спать до сегодняшнего дня.