Министру финансов Егору Канкрину от правления компании была направлена бумага, составленная и собственноручно переписанная Рылеевым. В ней говорилось, что «предоставление какому-либо иноземному народу права ловли в водах, омывающих берега наших колоний, хотя даже на урочное время, нарушив высочайше дарованные привилегии, потрясет Компанию в самом ее основании и будет причиною самых гибельных последствий для ее благосостояния. Ненасытимая алчность к прибыткам, предприимчивость и враждебная зависть к русским суть отличительные свойства иностранцев, посещающих наши колонии. Они всегда имели главною целью подрыв Компании, что ясно доказывает торговля их с дикими огнестрельным оружием… Что же будет, когда они вступят с нами в соперничество по промыслам?.. Получив почти одни права с нами, под защитою оных, они, особенно предприимчивые граждане Соединенных Штатов, влекомые надеждою верных выгод, в самое короткое время покроют судами все места, доставляющие богатый промысел». Далее Рылеев от имени директоров пишет, что компания производит ловлю с «благоразумною бережливостью» и задается вопросом: как будут действовать в этом отношении иностранцы? «Желание обогатиться, — замечает он, — привлечет их во множестве, а неумеренное истребление зверей будет неминуемым последствием того и произведет упадок нашей промышленности. С упадком промышленности упадет и торговля». Рылеев отмечает также, что компания лишится возможности попутно с торговлей и промыслом заниматься просвещением народов, населяющих земли и острова северо-западной Америки, «водворением между ими гражданственности», «распространением мореплавания, полезными открытиями», всем, к чему влечет купцов и промышленников российских «усердие к общественному благу». В другой записке, составленной Рылеевым по этому же поводу, говорится, что «Компания имеет полную причину опасаться, что не только в 10 лет, но гораздо в кратчайшее время иностранцы, при неисчислимых своих средствах и преимуществах, доведут ее до совершенного уничтожения».
Рылеев боролся также и против уничтожения русских колоний в Калифорнии, закрытия форта Росс. Александр I приказал уничтожить все крепости, построенные компанией в Калифорнии по реке Медной — от морского побережья до Скалистых гор. В бумаге, составленной Рылеевым также от имени директоров, разъясняется: «Известно, что англичане распространили свои приобретения до самого хребта Каменных (Скалистых. — В.А.)гор и, вероятно, пожелают перенести оные даже и по сю сторону тех гор. Хотя же Компания желает с своей стороны распространить заселения свои до помянутого хребта, что необходимо для прочного существования ее, чему уже сделано начало и чего она, без сомнения, достигнет, если не будет иметь опасного совместничества, но как компания не имеет столь обширных средств, ибо не может войти в противоборство с английским правительством, которое в сем деле содействует, то, дабы правительство английское не присваивало себе страны, лежащей по сю сторону гор, главное правление компании осмеливается заметить, что Каменные горы могут и должны быть в тамошнем крае границею обеих держав. Взаимные пользы, справедливость и самая природа того требуют».
Эта умная и дерзкая бумага едва не стоила директорам их директорских мест. Им был сделан строгий выговор. На копии выговора министр финансов написал: «Получено от его величества лично с высочайшим повелением предписать компании, чтобы она тотчас отменила построение крепостцов, а буде сделано уже распоряжение, послала бы об отмене нарочного, притом заметить компании, что самое требование ее не соответствует ни обстоятельствам тамошнего края, ниже правам, компании предоставленным, сверх того, призвав директоров, сделать им строжайший выговор за неприличность как самого предложения, так и выражений, с тем, чтобы они беспрекословно повиновались распоряжениям и видам правительства, не выходя из границ купеческого сословия».
Император был возмущен тем, что «купцы» учат правительство. Но, как видно, купцам компании интересы России были дороже, чем царю.
Когда осенью 1824 года Рылеев отправился в Острогожск, Орест Сомов, также поступивший на службу в Российско-Американскую компанию, писал ему: «Оба наши директоры… беспрестанно о тебе спрашивают и ждут нетерпеливо твоего возврата». Сомов пишет Рылееву, что его приезд «по многим отношениям необходим для Компании». Уже в первый год своей службы там Рылеев сделался необходимым для компании человеком.
Весной 1824 года Рылеев оставил квартиру на Васильевском острове и переселился с семьей в дом Российско-Американской компании на Мойке, у Синего моста, № 72 (в 1975 году на нем укреплена мемориальная доска: «В этом доме в 1824–1825 годах жил декабрист Кондратий Федорович Рылеев»). Дом, построенный в XVIII веке, имел два этажа (13 окон по фасаду) и мезонин. Окна первого этажа были забраны выпуклыми решетками.
Рылеев занимал восемь комнат в нижнем этаже. Во дворе, куда выходили окна его кабинета, были хозяйственные помещения, где он, как и в прежней квартире на Васильевском острове, держал своих лошадей, а также корову и свинью (семья Рылеева не была в этом отношении исключением в Петербурге).
В 1824 году поступил к Рылееву на службу — рассыльным по делам альманаха «Полярная Звезда» — крестьянин по имени Aгап Иванович. Позднее, много лет спустя, были записаны его рассказы. Он вспоминал, что Рылеев был добр с прислугой, «не бранился, не дрался. Все молчит, редко что и спросит… Говорил всегда тихо и вежливо». Обрисовал его внешность: «Росту он был высокого, не худ; на вид, в последнее время, около 30 лет; носил бакенбарды черные, узенькие, как занузданные поводья». О жене Рылеева: «Высокая ростом, смугла, худенькая». Наблюдательный крестьянин отметил, что она «была как-то нелюдима и уклонялась от знакомств». «Рылеев, — рассказывает он, — казался холоден к семье, не любил, чтоб его отрывали от занятий, и, предаваясь делу, он часто жену и дочь отсылал от себя. То же делал, когда к нему приходил кто-нибудь».
Часто приходил Александр Бестужев, «молодцеватый из себя… красивый». Работал вместе с Рылеевым. У него была привычка во время писания поджимать под себя на стуле обе ноги, так что «приходившие иногда из шутки роняли его, опрокидывая стул сзади». Бывал Михаил Бестужев — молодой еще, шумный, с шутками. Николай же Бестужев был «строгий из себя», серьезный, подтянутый. Заходил Орест Сомов, живший во флигеле того же дома: «добрый был, румяный, простая душа был, простак». Приходили Яков Ростовцев, литератор (поэт и драматург), Булгарин, Греч. Греч, как говорит Aгап Иванович, «имел привычку заглядывать в работы. Потому при входе его в комнаты писаные бумаги всегда перевертывали белой стороной».
Собрания у Рылеева становились все более многолюдными. Бывали Боратынский и Грибоедов, Лев Пушкин, Пущин и Александр Одоевский, Языков и Хомяков. В 1824–1825 годах квартира Рылеева стала клубом и штабом участников декабристского заговора. «У Рылеева, — говорит Aгап Иванович, — собиралось по ночам много его знакомых, сидели большею частью в задних комнатах, а передние из предосторожности не были даже освещены. Разговоров слышать мне приводилось мало. Говорили по большей части по-французски, а если начинался русский разговор, то Кондратий Федорович высылал меня из комнаты».
Писал Рылеев по большей части поздно вечером и ночью. Оригинальный способ его работы описывает тот же рассыльный: «В большом кабинете его были разложены три доски, обтянутые холстом. На них раскладывались разные бумаги, корректуры и книги нужные. И тут Кондратий Федорович занимался стоя… Переходя по длине доски к расположенной на ней работе, он затруднялся переставлять свечу. Для этого над доскою вдоль ее протянута была проволока, по которой двигался подсвечник. От него другая проволока прикреплялась к поясу Кондратия Федоровича, и таким образом свечка двигалась по проволоке вслед за ним. За работою он обыкновенно пил воду через сахар с лимоном. Кружка самая простая была».
Несколько шкафов с книгами. На стене — большая гравюра под стеклом, изображающая покушение Маргарет Николсон на жизнь английского короля Георга III. Не пейзаж, хотя бы и романтически-бурный, не мифологическая сцена…
