Наброски эти были пока отложены в сторону.

Скоро, очень скоро стихия украинской истории ворвется в поэзию Рылеева. А пока, вернувшись с Украины, Рылеев снова погрузился в заботы по подготовке первого выпуска «Полярной Звезды». Немало времени он отдавал и своему первому, пока главному творческому замыслу — думам.

В 1822 году Рылеев написал восемь дум: «Святослав», «Мстислав Удалый», «Рогнеда», «Димитрий Донской», «Глинский», «Артемов Матвеев», «Иван Сусанин» и «Державин». Кроме того, несколько дум неоконченных, в их числе «Вадим», «Марфа Посадница» и «Владимир Святый». Целый ряд героических страниц русской истории!

Дума о Святославе Игоревиче подсказана была Рылееву Гнедичем, который мечтал написать об этом герое поэму. По недостатку времени он не продвинулся дальше плана. Дума Рылеева даже в деталях совпадает с гнедичевским планом поэмы «Святослав».

Что касается «Рогнеды» — то это даже не дума, а «повесть», как и было означено в ее подзаголовке при публикации в «Полярной Звезде» на 1823 год. Она и по объему гораздо больше других дум и построена иначе.

Рогнеда (другое ее имя — Горислава) была супругой Владимира Святого, дочерью варяга Рогволода. В «Истории» Карамзина есть рассказ о том, как Владимир ворвался в Полоцк, умертвил Рогволода, двух его сыновей и взял себе в жены Рогнеду, незадолго перед тем сговоренную за князя Ярополка Святославича. Когда родился у Рогнеды сын Изяслав, Владимир охладел к ней и отправил ее на житье в окрестности Киева, на берег реки Лыбеди. У Карамзина (и в предисловии к думе Рылеева, сделанном Строевым при отдельном издании дум) Рогнеда — только покинутая супруга, замыслившая месть мужу. Такой она изображена и в произведениях Хераскова (XVIII в.) — трагедии «Идолопоклонники, или Горислава» и героиде «Рогнеда ко Владимиру». Историю Рогнеды-Гориславы Карамзин называет «трогательным случаем».

У Рылеева Рогнеда также покинутая жена. Однако автор думы заставил ее пылать и тираноборческой страстью. Вот как в ссылке поучает она сына:

Она рассказывает Изяславу, как Рогволод в Полоцке «приветливо и кротко правил», «привязав к себе народ». И потом, пойманная на месте с мечом в руках, Рогнеда обличает Владимира:

Рогнеда не единственный образ героической женщины в думах Рылеева, она встает рядом с дочерью князя Глинского, последовавшей за отцом в темницу, с княгиней Наталией Долгоруковой, предвосхитившей подвиг жен декабристов, добровольно отправившихся в Сибирь, с женой пана Чаплицкого, которая (пусть не в истории, а только у Рылеева в думе) порвала с мужем-тираном и освободила из темницы Хмельницкого. В том же ряду колоритная фигура защитницы древней вольности Новгорода Марфы Посадницы.

Речь Марфы полна гордого достоинства:

Три наброска неоконченной думы «Вадим» отсылают читателя в более раннюю историю вечевого Новгорода — ко временам Рюрика, пришлого варяжского князя, против которого Вадим поднимает восстание. Замышляя этот решительный шаг, он говорит:

Известны симпатии декабристов к Новгороду, «вечевой республике». Суть этих симпатий хорошо выразил Рылеев в одном из дружеских разговоров. Он, как вспоминает мемуарист, «завел мечты о России до Петра и сказал, что стоит повесить вечевой колокол, ибо народ в массе его не изменился, готов принять древние свои обычаи и сбросить чужеземное». И, конечно, сам Рылеев говорил устами Вадима:

Вадим Новгородский — одна из самых бунтарских фигур в русской литературе, и именно поэтому одни писатели стремились его «развенчать» (Екатерина Вторая в «Историческом представлении в жизни Рюрика»; Херасков в стихотворной повести «Царь, или Спасенный Новгород» и т. д.), другие — сделать примером для сограждан (Я.Б. Княжнин в трагедии «Вадим Новгородский», Кюхельбекер в лекциях, читанных в Париже в 1821 году, В.Ф. Раевский в стихотворении «Певец в темнице», Хомяков в поэме «Вадим»). В том же 1822 году, когда Рылеев делал наброски к своей думе, начал писать драму и поэму о Вадиме Пушкин. Возможно, что друг Рылеева Муханов переслал ему из Одессы список первой части поэмы Пушкина — в письме он обещал это сделать, но неизвестно, выполнил ля обещание, так как, по его же словам, Пушкин «их назначил к истреблению» и не хочет, чтобы драма и поэма «ходили по рукам и даже говорили об оных».

Позднее (в 1824 году), когда Пушкин был сослан в Псковскую губернию, Рылеев постарался напомнить ему, что это также бывший русский город-республика: «Ты около Пскова, — там задушены последние вспышки русской свободы; настоящий край вдохновения — и неужели Пушкин оставит эту землю без поэмы?» Пушкин не оставил Псков без внимания и написал стихотворение о его бывшей свободе, отметив в нем, что теперь это город, «лишенный честных благ народного правленья».

Всякую историческую тему Рылеев поворачивал к читателю ее гражданской стороной. Если в избранном сюжете такой стороны не было, Рылеев ее измышлял. Так было в «Рогнеде». Языком современного Рылееву гражданина-патриота, чуть ли не декабриста, говорит и Димитрий Донской в одноименной думе:

Источники этой думы — «История» Карамзина и трагедия Владислава Озерова «Димитрий Донской», вторая — значительно более. В свое время — в 1806 году — трагедия Озерова вызвала «исступленный энтузиазм» (по словам мемуариста) у публики, которая в период первых наполеоновских войн, горя чувством мщения за разгром русских войск под Аустерлицем, повторяла во время представлений строку трагедии: «Языки, ведайте: велик российский бог!» (В думе Рылеева: «Враги смешались — от кургана промчалось: «Силен русский бог!») Пафос думы Рылеева — освободительная борьба: в результате Куликовской битвы, сражения русских с «тираном» Мамаем, с «ратью тирана», — «расторгнул русский рабства цепи», возродилась Русь к новой жизни.