— Вот и конец! — глухо произнес чей-то усталый, мертвенный голос во тьме одиночки. Баграмов понял, что это сказал он сам.

Окончание 3-й части

С той минуты, как Лешка был обнаружен в бараке у писарей, Мартенс чувствовал, что у него самого дрожат руки и ноги. Солдатский воротник казался ему веревочной петлей, которая затягивается на его собственной шее.

Он механически передвигался вместе с гауптманом и оберфельдфебелем, во время арестов машинально переводил на русский все, что они приказывали, а сам думал о том, что он совершил ошибку, задержав при себе в этот вечер Любавина. Все мелочи прошедшего дня вставали в его памяти.

Лагерь ТБЦ подчинялся по линии политического надзора Центральному рабочему лагерю, потому туда-то и был с утра вызван гауптман. Ему передали список военнопленных, которых было приказано изолировать и прислать в кандалах в абвер Центрального рабочего лагеря. Гауптман возвратился в бешенстве.

— Ты пытался сам себе вербовать в лагере агентуру? — спросил он Мартенса тотчас по возвращении из Центрального лагеря.

— Господин комендант, положение на фронтах не способствует… — начал было Мартенс.

— Молчать! Пьянствовал в компании этого безногого негодяя?! — грозно прервал гауптман. — Мне уже давно доносили, что ты только пьянствуешь! Есть точные сведения, что в лагере заправляют коммунисты. Если следствие это подтвердит, то обещаю тебе по меньшей мере концлагерь! Кол-хоз-ник! Дерьмо!.. Нынче же ночью арестуем всех этих комиссаров! — воскликнул гауптман, потрясая списком. — Ты будешь их вещать своими руками…

И Мартенс не отпускал от себя Лешку после этого разговора.

С проницательностью, к которой его приучила работа, Лешка сразу заметил, что Мартенс чем-то придавлен. Он стал участливо расспрашивать своего шефа о причинах расстройства, но, против обычая, тот не поделился заботой. Он был отчаянно зол на Безногого и только сказал ему, что ожидает больших неприятностей. Он даже покраснел оттого, что в первый раз за все время был с Лешкой не до конца правдив…

Спустя полчаса Мартенс, однако, не выдержал и проболтался, что получен список имен, который хранится у гауптмана. Мартенс ждал, что Любавин станет расспрашивать и дознаваться об именах. Но Безногий смолчал.

«Ну и черт с ним! — подумал зондерфюрер. — Черт с ним! Если он человек фальшивый, то все равно попадется, когда заберут комиссаров — они его под пытками выдадут. А если он парень правдивый и честный, то что за дело ему до коммунистов!»

Лешка терпеливо высиживал после этого у себя в каморке под наблюдением Мартенса, который его умышленно задержал до последней минуты, не давая возможности кого-либо предупредить.

Для задержки Любавина Мартенс даже придумал такую уловку: по спискам бараков он называл различные, какие попало, фамилии и расспрашивал у Любавина, что он знает об этих людях.

— Да что я знаю! Боятся меня, господин переводчик! Ведь на меня все равно как на немца смотрят! — отвечал ему Лешка.

И вдруг при арестах Лешка сам оказался в бараке, в котором был обнаружен главарь коммунистов!

Значит, Лешка, писарь абвера, имел с большевиками свои дела, вел знакомство, играл в карты, может быть — покрывал комиссаров, а он, Мартенс, оказался балдой, простофилей, которого этот смоленский парень водил за его длинный нос!

В нахлынувшей ненависти Мартенс даже с удовлетворением подумал о том, что своими руками повесит Лешку.

Но ведь Лешку до этого будут допрашивать, может быть даже пытать. Что же он скажет под пыткой о бывшем колхозном конюхе из колхоза «Карл Либкнехт»?

Ведь Мартенс так много и откровенно болтал с ним по дружбе…

«По дружбе?» — спросил себя Мартенс.

И он понял, что в самом деле испытывал к Лешке чувство привязанности. Он подумал, что Лешка не тот человек, чтобы выдать его даже под пытками…

И неожиданно Мартенса осенила мысль, что если Любавин действительно связан с комиссарами, то он, Мартенс, сделал непростительную ошибку, когда скрыл от него, что ожидает арестов в эту же ночь, и задержал его при себе, и не дал возможности предупредить коммунистов. Может быть, они все же успели бы спрятать какие-нибудь улики…

Мартенс удрученно смотрел на выстроенных в одну шеренгу людей с поднятыми руками.

Когда их всех повели наконец в лагерную тюрьму, Мартенс был рад пройтись прохладной ночной дорогой, чтобы проветрить горевшее от волнения лицо.

В тюремной конторе Мартенс сам обыскивал седоусого человека, которого в абвере Центрального рабочего лагеря отметили как главаря. В кармане его гимнастерки Мартенс нащупал какой-то блокнот. Черт его знает, что там написано, в этой книжечке! Мартенс что-то грубо прикрикнул, повернулся, чтобы заслонить от немцев своею спиной этого человека, и незаметно для гауптмана и для самого арестованного, ловко выбросил его записную книжку в мусорную корзинку…

Он хотел сам обыскать и Любавина, но оберфельдфебель его оттолкнул, и зондерфюрер с замиранием сердца наблюдал, как этот нацист тщательно роется в карманах Лешки, как прощупывает даже швы его кителя и пустую штанину, подколотую булавкой. Мартенс страшился даже встретиться взглядом с Лешкой, не то что сказать ему слово. Он только искоса посмотрел на него, и выражение лица Любавина его несколько успокоило: Лешка был совершенно беспечен, как будто даже забавлялся всей этой историей…

Ключ от тюрьмы всегда хранился у Мартенса. Когда всех разместили по камерам, он запер двери тюрьмы. Немцы в тюрьме никогда не оставались, не было часового и возле ее дверей. Охрана тюрьмы в общем порядке, с вышек, считалась вполне достаточной: ведь она стояла за специальной проволочной оградой, особняком внутри лагеря.

Все начальство, от гауптмана до фельдфебеля ТБЦ-отделения и фельдфебеля каменных бараков, досадовало на затянувшуюся операцию. И все, наскоро распрощавшись, отправились до утра по домам.

Мартенс должен был зайти еще в комендатуру, проверить посты у ворот, погасить свет и распорядиться, чтобы патруль с собаками более бдительно охранял лагерь: ведь считалось, что сегодня в тюрьме находятся не просто военнопленные, а политические преступники, комиссары…

Но, проделав все, что было положено, Мартенс не мог так вот просто покинуть лагерь и «положиться на бога». Ключ от тюрьмы лежал у него в кармане, а Лешка сидел там в запертой одиночке. Лешка, с которым он так привык советоваться во всех затруднительных случаях! А разве сейчас не самый затруднительный изо всех, какие были до настоящего времени! С кем еще мог он поговорить по душам!

Если войти в тюрьму и пробраться к Лешке, никто не узнает… Кто может ночью ходить по лагерю, кроме патруля!

Нужно только идти по-деловому, решительно, смело посвечивая фонариком, чтобы у часовых на вышках не возникло сомнения в том, что идет начальство. Разве не может он, Мартенс, вздумать еще раз проверить запоры тюремных дверей, когда там сидят такие преступники!..

Зондерфюрер вышел к воротам, дождался, когда подойдет патруль, обходящий лагерь снаружи, сказал старшему, что забрали целую шайку комиссаров, и предупредил об особенно строгой охране форлагеря и карантина, между которыми за отдельной оградой находилась тюрьма.

Потом он решительно и деловито зашагал к тюрьме, присвечивая себе ручным электрическим фонарем.

Когда Мартенс вошел в камеру, где помещался Любавин, тот поднялся с койки и широко зевнул.

— На допрос? — готовно спросил он.

— Тс-с! — зашипел Мартенс. — Я просто зашел к тебе. Нам нужно поговорить…

— Ну, давай тогда «раухен», господин переводчик. Садись, гостем будешь, — указал Лешка на койку, еще шире зевая.

— Ты спал? — спросил Мартенс.

— А что же еще можно делать? От безделья и таракан на полати спать лезет!

— А ты не боишься?