— Ого ты какой, Карантин Карантиныч! А все говорят — тихоня! — выкрикнула она.

— Кто же такую рекомендацию дал? — вызывающе спросил Балашов.

— Твой дружок закадычный, Митенька Шиков, — ответила та, уже из глубины прачечной.

— Это он по дружбе старается мне цену набить, — в тон девушке отозвался Иван. — А я вам могу сейчас показать на деле, какой я паинька!

Он шутливо ринулся за нею через порог прачечной. Несколько обнаженных тел стремглав метнулись от него в укрытие, за клеенчатую занавеску, раздался визг, и Иван едва успел увернуться от мыльной волны, выплеснутой сильной женской рукой. Он отскочил назад и, захлопнув дверь в бельевую, запер ее на задвижку.

Смеясь, Иван оглянулся через плечо и встретился о недружелюбным и упрекающим взором черных больших глаз Машуты…

Со стороны прачечной в дверь бельевой нетерпеливо и угрожающе барабанили предпринявшие контратаку женщины, готовые наказать его за дерзость.

— Теперь ты и к Надьке можешь в гости прийти. Для чего непременно ко мне! — пользуясь поднятым шумом, резко сказала Машута.

— Машенька, глупая ты еще, — возразил Иван. — Вот теперь-то уже, кроме любви, нас с тобою никто и ни в чем заподозрить не сможет! Если кто и услышит или заметит, что я у тебя, то никто удивляться не будет. Понятно?

— Значит, все-таки ты не к Надюшке придешь, а ко мне? — вдруг серьезно и грустно спросила Машута.

— Только к тебе… И тихо приду, как мышонок. Никто не услышит, — прошептал Балашов, наклонившись к ней. — Ты думаешь, что я вправду такой?

— Не знаю! — строго оборвала она и громко добавила: — Так сначала мне грязное принесете, сдадите, а уж потом я вам чистое выдам…

— Машка, бесстыдница, среди бела дня заперлась! Отопри! — требовали голоса из прачечной.

Балашов осторожно выскользнул в противоположную дверь бельевой и вышел из помещения. В это время как раз раздались свистки на обед.

Балашов и раньше знал место, в котором мужчины поднимают колючую проволоку, отделяющую женский барак от прочих. Короткий бросок в тот момент, когда луч прожектора был отведен с вышки в сторону, — и Иван поднырнул под ограду. Еще рывок — и он был уже в темном тамбуре. Дверь из барака в тамбур была приотворена. Никем не встреченный в темноте, Иван отстранил рукой плащ-палатку и оказался в закуточке у Машуты.

Она взяла его горячей рукой за руку и решительно, молча потянула к себе на койку.

— Ложись и слушай, — прошептала она, дохнув ему в самое ухо.

Он колебался. Но маленькая рука настойчиво и повелительно потянула его еще глубже во мрак. Он нащупал койку, такую же, на какой спал и сам.

— К стенке двигайся, — снова дохнув теплом в ухо, шепнула Машута.

Иван прижался к переборке. Он чувствовал, что Машута легла тут же, рядом, и готов был втиснуться в стенку, избегая ее прикосновения.

Барак жужжал болтовней вполголоса, шепотами, сдержанным смехом.

— Девушки! Здравствуйте, мои солнышки! — вдруг раздалось от порога звучное приветствие Шикова.

— Митенька, здравствуй!

— Давно не видались с тобой, ясный месяц!

— Здравствуй, Маргоша, — услышал Иван голос Шикова, уже приглушенный и тихий, совсем рядом с собою. — Ты что, заснула, девчонка?

— Ждала-ждала и заснула, — капризно сказала Маргошка. — Иди сюда ближе ко мне, я что-то озябла…

— Погоди ты, проснись, королева Марго. Я такое принес, что ты сразу очнешься! — теребил ее за стеною Шиков.

— А что ты такое принес? — лениво и сонно спросила Маргошка.

— Митя, ты говорил, твой дружок Карантин Карантиныч тихий, а он знаешь что отчудил сегодня?!

— Это Надька. Никак не может забыть. Запал ты ей в сердце, — прошептала на ухо Балашову Машута.

— У него с Машутой любовь завелась! — перебила Надю другая женщина.

— Ему одной мало, он на голую Надьку так бросился, что мы только мыльной водой от него упаслись! — подхватила третья.

— Девочки, я вам его приведу под уздцы! — торжественно провозгласил Шиков.

— Не приведешь. Он в Машку влюбился, — возразила ему, должно быть, одна из тех, что работали в прачечной.

В переборку над самым ухом Ивана раздался стук.

— Машута! Карантиныч не у тебя в постельке? — громко спросила Маргошка.

— У меня. Отвяжитесь, дуры! Сами не спите, так хоть другим не мешайте!

— А он тебе даже спать не мешает?! — продолжала Маргошка.

— Я его под подушку кладу!

— Тогда ты, Митька, к нам его не води, он весь в палочках! — сказала Надька, которую Балашов теперь знал по голосу.

— А что, «поносник» наш знаменитый тут? — на весь барак спросил Шиков. — Бронислав Николаич, ты где-е?! Я что-то Людмилы не слышу!

— Ну тебя к черту! — откуда-то сонным голосом отозвался Бронислав. Этот голос Иван узнал сразу.

— Я лекарство тебе принес от поноса. Давай по стаканчику стукнем! — радушно сказал Шиков.

— А мне, Митя, дашь? — игриво спросила Людмила.

— Да зачем тебе, Людка? У тебя ведь поноса нет! — продолжал Шиков.

— Она заразиться от Бронислава рискует. Для профилактики ей налей! — сострила Маргошка. — Людка, иди «профилактику» пить! И мне наливай, — сказала она, обращаясь к Шикову.

Бронислав и Людмила уже сидели тут же, рядом с Иваном, за переборкой, говорили пошлости, стукались кружками, что-то жевали.

— Бр-р! Крепка! — сказала Людмила.

Балашову было до тошноты противно и стыдно. Маша лежала с ним рядом, закрыв ладонями лицо, как будто скованная морозом, недвижная, неживая.

Иван понимал, что ей, привыкшей уже к этим сценам, стыдно сейчас именно перед ним. Захотелось подбодрить ее, погладить по волосам. Но едва он коснулся ее головы рукою, она со злостью его оттолкнула и села.

Иван виновато убрал руку и по-прежнему сжался… Машута посидела с края своей койки, о чем-то раздумывая, потом сама ласково провела ладонью по волосам Ивана, как бы извиняясь за резкость, нашла его руку, дружелюбно пожала пальцы и тихонько легла по-прежнему с края, оставив пространство между собою и им.

— С Бородой все будет в порядке, а что до «того», тут задача тяжелая! — услыхал Иван приглушенный мужской голос. Он прижался ухом к стенке, стараясь не пропустить ни слова.

— Подумаешь! — вполголоса отозвалась Людмила. — Крепость, что ли, у них?

— Попробуй пролезь! А пролезешь — так не подступишься.

— Почему?

— Потому! Если бы в ТБЦ нашлись наши люди…

— Будто уж не найдем! — узнал Балашов голос банщика Николая.

— А я скажу, братцы, с такими делами спешить ни к чему. Нам надо у них же учиться выдержке, — разъяснил Бронислав. — Как они нас, подготовились, высадили без шуму, так и мы теперь. Жорка с Женькой да Славка Собака приедут, людей подберем, что называют — сплотимся!.. — Бронислав зашептал: — Тут у меня в ТБЦ явился такой друг великий, что равного нету!

— Да что ты! Кто же? — спросил Шиков.

— Новый врач, Тарасевич Дмитрий Иваныч! Во какой человек! С немцами — свой. Уважают его. Не пройдет недели, как старый черт Соколов полетит в трубу. Тот по-немецки, как дьявол, садит интеллигентно. Я в армии с ним служил… Так что готовлюсь к бою, и трубы трубят: тру-ту-ту-у… За ваше здоровье, девочки!

«Пир» был в разгаре, в разгаре и болтовня. Враги распоясались, но главное было уже сказано и все их намерения ясны.

— Я пойду, — шепнул Иван Маше на ухо.

Ее волосы защекотали ему губы. Как встать, как уйти?.. Нет, нужно встать и уйти!.. Она поднялась, пропуская его. Покорная, тихая, только сжала на прощание его пальцы и осталась сзади в своем закуточке, а он шагнул в тамбур и стал караулить, когда убежит в сторону луч прожектора.

Разговоры, услышанные Балашовым в женском бараке, стоили самого серьезного внимания. Явно было, что вся выброшенная из лагеря «команда экстра», то есть полиция и повара — ее отвратительная головка — собираются взять реванш за потерянные позиции. А тут еще прибытие Тарасевича, который «интеллигентно садит по-немецки»…

Бюро обсуждало прежде всего вопрос о том, чтобы отозвать из хирургии Кумова и спасти его от покушения.