Оратор задел за живое. Все, позабывшись, дружно захлопали.

— Сейчас январь, товарищи. В апреле — мае пробьет час для побегов. Надо готовиться. Что такое побег? Это длительная военная операция, проводимая малой группой бойцов в глубоком тылу противника. Только и всего! Она требует смелости, дисциплины и солдатской выносливости. Красная Армия, армия революции, армия Ленина, ждет вас в свои боевые ряды! — заключил майор.

Пусть приглушенно, но как они дружно родились, слова и звуки «Интернационала»!

Баграмов почувствовал, что у него сжало горло и перехватило дыхание.

Горячо пожимая оратору руку, все повторяли:

— Спасибо, товарищ майор!

Разумеется, с того времени, как майор был кремлевским курсантом, он много раз в этот день рассказывал то, что видел и помнил об Ильиче. Но примечательно было то, что этот майор даже не мыслил себе, что в этот год, в этой гибельной обстановке он отступит от заведенного, забудет свою обязанность очевидца, отложит ее. «Значит, не изменил же плен этого командира и коммуниста. Почему же он должен менять других?» — думал Баграмов. Он сам испытал моральную травму на первых порах плена, травму — подобие шока. Но ведь время идет, пора стать самим собой!

Емельян искренне был благодарен майору за то, что тот так хорошо и бодро встряхнул его чувства.

Кое-кто из молодежи никак не хотел отпустить рассказчика. Его просили рассказать еще о гражданской войне. Но он отказался.

— После, товарищи, — уклонился майор, торопясь проститься. — Мне пора! А то там спохватятся. Ускочил в лазарет только на перевязку.

Провожая майора, Кострикин его познакомил с Баграмовым. Оказалось, что майор Кумов только недели две назад прибыл в лагерь.

Баграмов условился на следующий вечер встретиться с чернобородым майором. На прощание он тоже поблагодарил его за такой теплый памятью вечер.

— Служим мы с вами советскому народу, товарищ писатель, — проникновенно и мягко ответил Кумов. — В плену я впервые, особенно сегодня, по-настоящему это почувствовал. И советских людей почувствовал крепко, всем сердцем, и то, что служу даже здесь советскому, трудовому народу!..

Распрощавшись с майором, Баграмов пошел пройтись по блоку с Кострикиным. Ему довелось уже узнать от молодых врачей, что старший санитар Иван Андреич Кострикин — политрук Балтийского флота. Емельян собрался уже откровенно поговорить с ним о том, что пора создать общелагерную подпольную организацию. С кем же, как не с политработником, и затеять такое дело! Балтийский моряк, да еще политрук должен быть стойким большевиком.

У Баграмова с юных лет осталась особая романтическая привязанность именно к морякам-балтийцам, их было несколько человек в красногвардейском отряде, где служил Емельян.

После тесно набитого помещения санитарской секции особенно хорошо дышалось свежим, морозным воздухом. Они шли по тропинке, расчищенной в глубоком снегу, наметенном между бараками, как вдруг им навстречу из-за барака выскользнул небольшой паренек в морском бушлате внакидку.

— Извиняюсь, Иван Андреич. Дельце не дозволяет отсрочки! — остановил он Кострикина.

— Юрка! Принес? — тихонько спросил тот.

— Н-ну! Спросите тоже! У такого калымщика уж с крючка не сорвется! — хвастливо сказал паренек — Морская закалочка — палочка-выручалочка! Столько подшиб, что самому не снилось, за ту же цену!.. Забирайте, да только живо, в дележку по докторам, а посуду в уборную, и чтобы черт не нашел.

Он передал что-то тяжелое и большое Кострикину из-под полы под полу, махнул рукой и исчез в сумерках.

— Извиняюсь, товарищ Баграмов, срочное дельце надо обстряпать, — смущенно пробормотал Кострикин. — Вы что-то хотели сказать. В другой раз придется…

— Ничего. Пожалуйста. Как-нибудь после… Ведь я просто так, поболтать хотел, — отозвался Емельян.

Ему стало так тяжело от этого коммерческого жаргона, от этой краткой беседы двух ловкачей… В общем, Баграмов был даже доволен тем, что не состоялся его разговор с Кострикиным… Вот тебе и политрук, вот тебе и Ленинский вечер! И тут же нырнул в темноту, чтобы что-то «обстряпывать» или «обтяпывать»!..

Войдя во врачебную секцию, Баграмов увидел уже собравшихся вместе всех четверых молодых врачей и Самохина. Они, как обычно, пели.

— Павлик, вы знаете, кто это «Юрка»?

— Морячок? — спросил Павлик.

— Да, в морской форме ходит.

— Ломов, аптекарь. Веселый такой паренек.

— Да, мне показалось — веселый, — сказал Емельян, — А как мне с ним познакомиться?

— Чего же проще! Возьмите заявки врачей да отнесите в аптеку заказ. Это всегда я делаю. А завтра, если хотите, — вы, — ответил Самохин.

Баграмов не стал ничего рассказывать про таинственный разговор с Юркой. Ведь именно Павлик Самохин всегда особенно хорошо говорил про Кострикина, и, может быть, Павлик тоже будет участником той «дележки», о которой сказал аптекарь.

И он угадал — в секцию заглянул на мгновение Кострикин, кому-то в дверях кивнул. Поднялся, тотчас же вышел наружу Павлик, через минуту и он появился в дверях и сделал таинственный знак, после которого все молодые врачи вдруг собрались и вышли «гулять»…

«Вот так история! Вот так сюрпризы бывают на свете! Нужно внезапно прийти в аптеку и так поставить вопрос ребром, чтобы этот Юрка не смог отвертеться! — решил возмущенный Баграмов. — Ссылаются на полицию, на поваров. Там подонки советского общества, там немцами собрана самая мразь, а врачи, фельдшера как будто и не причастны. Више-ниным и Гладковым все возмущаются, а у самих тоже рыльце в пуху… И что это за «цена», которую может платить за свои «калымы» аптекарь? Спирт? Морфий? А может быть, тоже — маслице да мясцо!.. Как нужно, однако, быть осторожным в подборе людей!» — думал Баграмов, без сна ворочаясь ночью на койке.

Захватив заявки врачей, Баграмов наутро пошел в аптеку, которая помещалась в другом лагерном блоке. Мысленно он подготовил весь разговор с Юркой.

Оба аптекаря знали в лицо Баграмова, и в знак радушия перед ним раскрылись разом кисет и жестянка с махоркой.

— Закуривайте, садитесь, — предложил аптекарь Гриша Сашенин.

— Все ждем, что зайдете. Вчера я на Ленинском вечере мечтал познакомиться с вами, да дельце одно помешало, — сказал Юрка Ломов.

— Конечно! На что нам Ленинский вечер, когда подвернулся удачный «калымчик»! — со злостью сказал Баграмов. — И ведь, по всей вероятности, комсомолец?!

— Член партии, — растерянно сказал Юрка.

— Да постыдились бы говорить, черт возьми! Калымщик! — выпалил Емельян.

— Гриша, выйди, пожалуйста, на крылечко, взгляни направо-налево, — сдержанно попросил товарища Юрка. Сашенин накинул шинель и послушно вышел.

— Емельян Иваныч, да вы не спросили Кострикина, что ли, какой был «калым»? — огорченно задал вопрос аптекарь.

Но Емельян уже прорвался:

— А мне безразлично, какой! Я в долю не собираюсь! И удивляюсь, что молодой товарищ, который себя не стесняется называть коммунистом…

— Емельян Иваныч, да это же рыбий жир для больных!.. Три литра рыбьего жира для слабых! Емельян Иваныч! — отчаянным шепотом зашипел аптекарь.

Баграмов остолбенел.

— Рыбий жи-ир?! Для больны-ых?! — воскликнул он так же шепетом.

— В этом и весь «калым», — успокаиваясь, пояснил Юрка.

— Ну, простите меня, если так, простите… — сказал Емельян. Он даже смешался. Ему стало просто совестно.

Как он глупо попался!.. Поддавшись вишенинским рассуждениям, вдруг изверился в честных людях, ворвался в аптеку и нахамил, оскорбил ни за что молодого товарища, который без шума, тихонько, делает самое, может быть, важное дело, какое только возможно в этих проклятых условиях.

— Извините, не думал, что вы чудотворцы в аптеке, — добавил Баграмов.

— Это не мы, а «приятель Адольф», — усмехнулся Юрка — Он раздел и разул арийцев, а мы их слегка одеваем! Простая коммерция! — Он, видно, понял Баграмова и его состояние и тактично смягчил все шуткой.