— Что ж, — раздраженно сказал он Галечко, — просите Юрия Леонидовича… Только дайте, пожалуйста, ему понять, чтобы… того… не задерживался у меня долго, ведь вот иностранные дипломаты и вообще… Самому мне будет неудобно сказать это ему прямо… Вы меня поняли?

— Так есть, товарищ презес! Сориентируюсь…

Дверь отворилась, и Винниченко удивленно уставился на посетителя: он его не узнал. У человека, стоявшего перед ним, не было хорошо знакомой бородки испанского гидальго и золотых ниточек пенсне.

В первый момент в голове Винниченко мелькнула мысль, что Юрий Пятаков вдруг сбрил усы и бороду и снял пенсне из соображений конспирации. Но какая же, к черту, конспирация сейчас, когда в Украинской народной республике объявлена широчайшая свобода совести и партийной принадлежности, а большевики фактически стали в городе первыми людьми?.. Тогда тут же возникло другое, обратное предположение: что бороду, усы и пенсне Юрий Пятаков до сих пор носил исключительно для конспирации и немедленно от них избавился, как только надобность в конспирации отпала. Но обе догадки не соответствовали действительности: перед ним стоял не Юрий Пятаков.

— Леонид… Леонидович? — узнал наконец Винниченко, присмотревшись.

Да, перед Винниченко стоял не Юрий, а Леонид Пятаков.

— А я был уверен, что пришел Юрий Леонидович, когда мне доложили, что меня хочет видеть председатель ревкома.

— Юрий Пятаков… уехал из Киева, — сказал Леонид сердито. — Но пришел к вам действительно председатель революционного комитета.

— Разве не Иванов замещает во время отсутствия уважаемого Юрия Леонидовича?

— Иванов лежит тяжело больной, — так же сердито ответил Леонид.

— Ай–яй–яй! Опять обострение тбц? — сочувственно поинтересовался Винниченко.

— Товарищ Винниченко, — сказал Леонид Пятаков, — ревком поручил мне…

— Да вы садитесь, прошу вас!

— Ревком поручил мне потребовать от вас неотложных и решительных действий!

У Владимира Кирилловича снова засосало под ложечкой. Ну что ж это такое, в самом деле! Все от него чего–то требуют! Все на него нападают! Все приходят сюда только с претензиями…

— Что случилось, уважаемый Леонид Леонидович?

Леонид Пятаков остановился перед Винниченко — какой–то весь устремленный вперед; он даже наклонился через стол и, нагнув голову, глядел исподлобья, словно собирался боднуть. Глаза его так и впились в лицо Винниченко.

— Казачий съезд, — заговорил он взволнованно, — выехал в Новочеркасск к атаману Каледину в полном составе сформированного полка…

— Об этом известно еще с… — начал было Винниченко, но Леонид продолжал:

— Позавчера выехало на Дон Константиновское юнкерское училище…

— Выехало…

— Вчера отправилось туда же Александровское. Сегодня Николаевское. Теперь получены сведения, что комендатура комплектует еще офицерский эшелон; каждый из господ офицеров, активных участников борьбы против власти Советов, кто только выразит желание, может получить соответствующие документы и безвозбранно… передислоцироваться на Дон к контрреволюционному атаману Каледину!

— Ну и что, товарищ Леонид? — на лице Винниченко играла веселая улыбка. — Это же чудесно! Мы избавляемся от накопившихся здесь сил контрреволюции! Ваш брат, уважаемый Юрий Леонидович, как председатель Исполкома Совета рабочих депутатов, дал на это свое согласие… Надо радоваться отъезду белогвардейцев!

— Оно и видно, что вы радуетесь! — угрюмо констатировал Леонид Пятаков, не отвечая на слова о брате. — Перед отправлением каждого эшелона контрреволюционеров вы устраиваете торжественный митинг и провожаете белогвардейцев пылкими речами с приветствиями и пожеланиями…

— Я этого не делал!

— Не имеет значения: не вы, так другие полномочные представители Центральной рады. Сегодня произнес горячую речь с пожеланием успеха белогвардейцам ваш коллега господин Порш!

Винниченко пожал плечами. Привязался к нему этот… революционный романтик, ничего не смыслящий в делах государственного строительства! И вообще Владимир Кириллович был шокирован — и тоном Леонида Пятакова, и манерой поведения, и самой постановкой вопроса, к тому же еще и намеками, что он — старый революционер и глава революционного правительства — мог произносить приветственные речи контрреволюционерам и белогвардейцам!..

— Леонид Леонидович, дорогой вы мой! — с укором сказал он. — Вы не можете не согласиться, что в наших же интересах избавиться от всей этой контрреволюционной сволочи. Так что эту отправку надо понимать как… высылку. Но при этом следует быть… дипломатом! Нет, нет! — заторопился он, увидев, что упоминание о дипломатии произвело неблагоприятное впечатление. — Я только имею в виду, что высылку надо обставить так, чтоб… не дать повода для кривотолков, собственно — для раскрытия истинной подоплеки, словом — не спровоцировать пересудов, которые нам пойдут не на пользу…

— И для того чтоб избежать таких пересудов, вы разрешаете белогвардейцам уезжать с оружием в руках?.. Словом, товарищ Винниченко, — даже пристукнул Леонид кулаком по столу, — мы требуем — требуем, слышите? — немедленно прекратить отправку из Киева на Дон казаков, юнкеров, офицеров и прочей вооруженной военщины! На Дону собираются сейчас силы контрреволюции, не признающие власти Советов. А атаман Каледин формирует контрреволюционное правительство!

Слово «требуем», прозвучавшее к тому же дважды, да еще в императивном тоне, укололо слишком болезненно — и Винниченко уже собирался возмутиться и вспылить. Но вовремя сдержался и почел за лучшее сделать вид, что не обратил на него внимания. Тем более что как раз представился подходящий случай перевести разговор на другое.

— Да, да! — подхватил Винниченко. — Такая опасность существует: этот царский сатрап имеет намерение объявить свою военную казачью хунту чуть не всероссийским правительством! Именно потому… то бишь я хочу сказать, что, имея это в виду, а главное — в целях восстановления порядка на территории всей бывшей Российской империи, а не только у нас на Украине, и взяв курс на создание новой демократической государственности, мы, Центральная рада и генеральный секретариат, осуществляем некоторые конструктивные мероприятия.

— А именно? — мрачно полюбопытствовал Леонид Пятаков.

— Понимаете, — неторопливо заговорил Винниченко, откидываясь в кресле. — Совет Народных Комиссаров в Петрограде еще не признан большинством населения в преобладающей части бывшей Российской империи. Да и вообще….. — Винниченко сделал пренебрежительную гримасу, — прежний абсолютистский метод формирования централизованной власти сверху, из Петрограда ни одну из партий и ни один из слоев населения удовлетворить не может. И вот я… собственно — мы обратились со специальной декларацией ко всем окраинам бывшей Российской империи — к народам Дона, Кубани, Кавказа, Поволжья, Средней Азии и Сибири, а также Молдавии и Белоруссии — с призывом создать союз народов бывшей Российской империи и делегировать от своих национальных правительств полномочных представителей, которые — корпоративно — и составят новое, конечно временное, до Учредительного собрания, центральное правительство…

Теперь Пятаков сел.

— Винниченко, — сказал Леонид, и голос его дрогнул, — вы… в самом деле разослали такие декларации?

— Еще когда!

Леонид вскочил со стула:

— Это же… контрреволюция!

Винниченко тоже встал:

— Прошу думать над тем, что вы говорите, Пятаков!

— Вы собираетесь … — Леонид от волнения стал задыхаться, — сколотить шовинистические сепаратистские хунты, составить из них… правительство, которое объявит себя… центральной властью в противовес… Совету Народных Комиссаров, то есть революционной власти, созданной Октябрьской революцией!

Винниченко раздраженно передернул плечами:

— Мы не признаем Совет Народных Комиссаров в Петрограде центральной властью. Это — всего лишь правительство Великороссии.

Леонид Пятаков смотрел на Винниченко. Зачем он сюда пришел? С кем он разговаривает? Разве здесь вести разговоры, заявлять протесты, требовать?.. Здесь надо…