Окраины, казалось, обложили центр, а центр против окраин ощетинился тысячами штыков, тоже держа окраины… в осаде.

На окраинах, как всегда, света не было. И как раз там — пускай тайком, пускай тишком, пускай притаенно — кипела сейчас жизнь.

На крылечки выходили люди — и сразу растворялись во тьме садов. В садах, под стенами домов или под заборами люди собирались по двое, по трое. Они потихоньку переговаривались. Переулками тоже пробирались люди — по одному, по двое и целыми группами. И у каждого в руках тускло поблескивал ствол винтовки. С Подола темные фигуры пробирались наверх — Глубочицей. С Соломенки — вдоль Батыевой горы до самого Киева–второго. С Телички направлялись Наводницким яром к Печерским холмам. Через Цепной мост — тихо, чуть не на цыпочках, но стройной колонной — прошел со Слободки целый отряд в сотню штыков.

Это движение — со всех окраин в сторону «Арсенала» — не прекращалось целую ночь. То рабочие заводов пробирались на помощь к восставшим арсенальцам. Пробирались, чтобы стать плечом к плечу с товарищами в предстоящем бою.

В «Арсенале» всех прибывших, которым удалось прорваться через Никольскую или Московскую, захваченные юнкерами, — встречал начальник арсенальской Красной гвардии арсеналец Галушка. Он не спрашивал, кто ты и откуда, интересовался только: сколько у тебя патронов? Тех, кто имел всего лишь одну обойму, он оставлял под стенами цехов. Тем, у кого патронов было вдосталь, он приказывал ложиться в цепь за кучами угля и штабелями шпал по «задней линии»: тут было самое опасное место, тут на рассвете следовало ожидать удара.

Впрочем, в «Арсенале» тоже было тихо, хотя и жил «Арсенал» в ту ночь бурной жизнью. Под ружьем насчитывалось уже семьсот или восемьсот бойцов. От саперов и авиапарковцев доставили несколько десятков тысяч патронов. Из конно–горной батареи — не одну сотню снарядов. К утру «Арсенал», как крепость, мог принять бой.

По цехам и двору сновали девушки: то были сорабмолки из «Третьего Интернационала», пробравшиеся через Рыбальскую улицу или с днепровских круч, чтобы принести в охапке несколько буханок хлеба либо в санитарной сумке бинты, марлю и йод.

«Арсенал» готовился к осаде.

И затих, притаился «Арсенал».

И только вокруг авиапарка целую ночь, не утихая, кипел бой.

Юнкера Константиновского, Николаевского и Александровского училищ намеревались взять авиапарк в плотное кольцо и намертво запереть, отрезав его от «Арсенала» и всего города. Необходимо было затянуть петлю и уничтожить авиапарк, ибо он был оружейной всего восставшего Печерска.

Сотни юнкеров пошли цепями на бастионы авиапарка.

Но бастионы авиапарка ответили частым огнем, и юнкерские цепи должны были залечь.

Юнкера пустили вперед бронированные автомобили — и цепи двинулись опять за машинами.

Авиапарковцы ответили зажигательными пулями — броневики запылали, и юнкера снова откатились назад.

Тогда юнкера выкатили батарею горной артиллерии и обрушили на авиапарк ливень снарядов.

Но авиаторы ударили из минометов — и юнкерская батарея замолкла.

До полуночи три волны юнкерской атаки захлебнулись. Пулеметы с бастионов авиапарка прижали цепи юнкеров к земле, и плотный веер пуль не давал юнкерам поднять головы.

Под утро юнкерам удалось установить связь с тяжелой артиллерией в Дарнице за Днепром: они затребовали огня тяжелых орудий — стереть бастионы авиапарка с лица земли!

Тяжелая артиллерия огонь пообещала, но надо ж тяжелым орудиям точно пристреляться к цели, а это возможно, только когда взойдет солнце. Однако тяжелая артиллерия пообещала открыть огонь не по авиапарку, а… по юнкерским училищам. Сибирская тяжелая артиллерия, дислоцированная здесь для защиты города — на случай прорыва фронта на Киев, — объявила, что присоединяется к восстанию: за власть Советов!

Тогда цепи юнкеров поднялись в четвертый раз: авиапарк надо ликвидировать любой ценой, еще до рассвета, во тьме ночи!..

Бой клокотал вокруг авиапарка. Настороженно затаился «Арсенал». Изредка постреливали на окраинах. Тихо было в центре города. Уличные фонари продолжали гореть, но в предутренних сумерках они уже не светили, только тускло поблескивали.

А в самом центре города, в помещении Совета фабзавкомов, за плотно занавешенными окнами, тоже бурлила жизнь. Председатель Киевского союза металлистов большевик Емельян Горбачев проводил заседание стачечного комитета: утром в городе должна была во что бы то ни стало начаться всеобщая забастовка. Требования: освободить арестованный ревком, вывести контрреволюционные войска из города, передать в городе власть Совету!

Иван Федорович Смирнов уже печатал эти требования в виде листовок в разгромленной юнкерами типографии газеты «Голос социал–демократа» — и тридцать парней и девушек из «Третьего Интернационала», уже поджидали, чтоб до утра расклеить листовки на воротах каждой фабрики и каждого завода.

Листовка заканчивалась так:

«Товарищи! Останавливайте заводы, фабрики и мастерские! Пусть замрет вся жизнь в городе! Пролетариат и гарнизон Киева должны показать, что они не позволят контрреволюции растоптать свободу! Да здравствует революция! Да здравствуют Советы рабочих и солдатских депутатов! Да здравствует революционный Петроград! Все на защиту революции. Все — за власть Советов!»

Юнкера не выдержали и залегли в четвертый раз — уже под самыми валами и стенами авиапарка. То были высокие валы и мощные крепостные стены бастионов: их строил еще царь Петр против шведов — на случай, если б те сунулись сюда после Полтавы.

Свинцовый навес снова крепко прижил юнкеров к земле.

И это уже была последняя атака: забрезжил рассвет. Пелена туч на востоке раздвинулась, брызнул первый солнечный луч, засияли золотые купола на лавре и Софии, на башне «Арсенала» развевался красный флаг.

В аудитории номер десять университета святого Владимира в это время двое, засучив рукава сорочек и по локоть вымазавшись в лиловой мастике, печатали на университетском шапирографе воззвание. Текст воззвания был на чешском языке. То председатель городского штаба восстания Затонский и чешский социал–демократ Муна выпускали листовку с призывом к солдатам чехословацкой бригады:

«Товарищи! Братья! Воины чехословацкой революционной армии! Требуйте от своего командования, чтобы вас сняли с позиций в Киеве! Добивайтесь, чтоб чехословацкие воины не проливали крови братских украинского и русского народов!.. ”

Солнце взошло. Видимость стала абсолютной. За Днепром в Дарнице ударило, загрохотало и покатилось — словно гром среди ясного неба — по волнам могучей реки, а там над ярами по склонам днепровским и над печерскими мирными садиками загремело и заскрежетало — точно курьерский поезд на полном ходу по сдвоенным французским стрелкам. То ударил, как было обещано, из всех своих орудий Сибирский дивизион тяжелой артиллерии по юнкерским училищам — Константиновскому, Александровскому и Николаевскому. Уже третий выстрел попал в цель: тяжелый бризант срезал крыло центрального корпуса Константиновского училища.

Начался второй день восстания.

1

Солнце взошло — и сразу над Киевом мощно взревели гудки.

Гудел «Арсенал» — на Печерске. Гудели Южно–русский металлургический — под Соломенкой, Гретера и Криванека — на Шулявке, снарядный на Демиевке, Матиссона — на Глубочице. Гудела верфь на Подоле.

А тогда загудели все сорок киевских заводов и фабрик, загудели и засвистели и все киевские мастерские, где только были гудки или свистки. Загудели и засвистели, как гудели и свистели ежедневно, кроме воскресений, церковных праздников и царских тезоименитств. Но сегодня этот рев звучал устрашающе. Ибо гудели и свистели не как обычно на работу — один долгий, а потом короткий. Гудели и свистели сегодня непрерывно — два коротких, затем три, и опять два коротких и три. Как подают знак тревоги паровозные гудки. Впрочем, свистели и все паровозы — у пассажирского вокзала, на Киеве–втором и у Поста Волынского.