Флегонт резко повернулся к Лии. Он еще сильнее побледнел. В глазах у него стояли слезы. А впрочем. возможно, что это скатились, растаяв, снежинки с ресниц. Но голос его срывался, когда он заговорил:

— Я не хочу для Украины главенства ни над одним народом… Ни политического, ни экономического, ни… еще какого–то там зоологического! Но я хочу, чтоб и над моим народом не главенствовал другой — ни экономически, ни политически, ни еще как–нибудь иначе… Неужели это национализм?

— Да при чем же тут народы? Центральная рада — это не народ. Это кучка узурпаторов.

Но Флегонт не слушал, он говорил сам, он почти кричал, — и прохожие оглядывались на юношу и девушку у витрины, споривших так страстно. Впрочем теперь спорили все, — и люди, бросив быстрый взгляд через плечо, спешили дальше по своим делам.

— И я хочу этого для каждого народа! Слышите — для каждого, любого народа на земле! Свободы и независимости для всех народов! Так национализм это или — интернационализм?!

— Но — каким путем… — начала было Лия.

Флегонт не слушал ее. Он все кричал — о любви к отечеству, о том, что социальные свободы нереальны, когда народ под национальным гнетом, обо всем сразу. Он кричал, потому что душа его разрывалась надвое. Потому что он и сам видел: Центральная рада высылала с Украины русских, я в украинские села посылали карателей — чтоб крестьяне не делили помещичьих земель. И в самом деле, это же черт знает что, когда оказывается помощь монархистам на Дону, а красногвардейцев не пускают помочь своим товарищам — только потому, что они другой национальности… Все это он видел, и видела это Марина. И она так же возмущалась. И тяжело страдала. Но — что же делать? Конечно, в Центральную раду набралось разной сволочи, и раду необходимо переизбрать — чтоб была демократической, социалистической. Но что может он, Флегонт, что может Марина, если Центральная рада не хочет переизбираться? Что же тогда делать? Вот так — заклеймить: сепаратизм, национализм, контрреволюция? И все?! И отказаться от национального освобождения только потому, что Центральная рада, плохая?

Он повернулся к Лии, смотрел ей прямо в лицо и кричал:

— Пойдите… скажите это вашему Пятакову, а не мне! Вам не придется его агитировать: он уже объявил национальное освобождение украинцев — контрреволюцией! Такова политика ваших большевиков!..

— Босняцкий! — ужаснулась Лия. — Опомнитесь! Да ведь в Харькове съезд Советов сегодня провозгласил Украинскую советскую республику! Это сделали большевики! И уже создано украинское советское правительство: Народный секретариат.

Глаза Лии повеселели: она первая передает Флегонту это радостное известие искрового телеграфа — в городе еще этого ни знают. Флегонт посмотрел на Лию с недоумением:

— Генеральный секретариат переизбран?

— Нет! Совершенно новый, другой! В противовес генеральному секретариату Винниченко и Петлюры! Его сформировал Центральный исполнительный комитет, избранный на съезде Советов, в противовес Централкой раде! Вот какова политика большевиков, Флегонт.

Флегонт вдруг взорвался:

— Политика! В противовес!.. А на деле? Все — политика? Все — в противовес! А то, что вы говорите со мной по–украински — это тоже только политика? Тоже только в противовес? Можете не насиловать себя! Пускай ваш Пятаков издаст декрет и объявит языком революции эсперанто!

Лия глядела на Флегонта одно лишь мгновенье. На лице еще была радостная улыбка, но глаза уже застилали слезы. Она быстро повернулась и пошла.

— Лия!..

Лия не оглянулась. Ее зеленое пальто, припорошенной на плечах снежком, ринулось в гущу народа. Вот его заслонили фигуры прохожих. Вот оно вынырнуло и мелькнуло еще на миг. И вот оно совсем скрылось в толпе.

— Лия, подождите!

Флегонт стоял. И смотрел, вслед. Грудь его распирало возмущение. Но в сердце — ножом — ударила боль. Зачем она ушла? Однако возмущение еще бурлило в нем. Ну и пускай!.. Правда, он раскричался здесь, как торговка на базаре, и наговорил такого… Но как же она может но понимать? И Данила почему не понял? Почему он тоже ушел!.. Кто–то толкнул Флегонта — он стоял посреди тротуара, Флегонт отступил в сторону, но и там на него наткнулся прохожий и обругал, чтоб не путался под ногами. Флегонт отступил еще. Лииного пальто уже не было видно в толпе на Крещатике.

Флегонт стоял посреди тротуара — его толкали, награждали бранью: люди спешили по своим делам. Трамвай, всползал вверх по Прорезной, гремел тяжелыми чугунными «шорами’”; трамвай, спускавшийся сверху к Крещатику, скрипел железными тормозами и надоедливо трезвонил как на пожар. Люди сновали мимо Флегонта вверх и вниз — прохожим не было до него дела. Тоска сосала сердце Флегонта. Данила свинья, что ушел! И Лии не над было уходит!.. И вообще не надо! Что не надо? А что надо? Марина тоже не знает, что надо… Флегонт чувствовал себя совсем одиноким. Словно все вокруг ненастоящее и он на свете… один…

1

Итак, этот исторический акт свершился.

Первый Всеукраинский съезд Советов в Харькове, состоявший из делегатов разогнанного Центральной радой в Киеве съезда Советов Юго–западного края и делегатов областного съезда Донецко–Криворожского бассейна, провозгласил Украину республикой Советов и избрал Центральный исполнительный комитет.

Положение на Украине теперь стало особенно сложным.

Ведь в каждом украинском городе был гарнизон, и в гарнизоне одни воинские части стояли за власть Советов, другие — поддерживали Центральную раду. Чуть не в каждом городе имелись вооруженные красногвардейские отряды, но так же точно чуть не в каждом городишке и селе действовали и отряды «вильных козаков».

И, быть может, самая сложная ситуация сейчас, когда возникло в Харькове советское украинское правительство — Народный секретдриат, — создалась как раз в Харькове.

Харьковский тридцатитысячный гарнизон состоял в основном из частей, верных Центральной раде, но именно в Харькове собрались и самые надежные советские части: 30–й полк, харьковские отряды Красной гвардии и русские вооруженные отряды, прибывшие из Петрограда, Москвы и Курска, с главнокомандующим Петроградским военным округом Антоновым–Овсиенко.

Но полевой штаб Антонов–Овсеенко, направленного Советом Народных Комиссаров на борьбу с контрреволюцией, имел специальное задание: противостоять выступлению с Дона войск атамана Каледина и генерала Корнилова. Антоновские группирования — под командованием Сиверса, Берзина и Ховрина — вместе с 30–м полком и харьковскими красногвардейскими отрядами Руднева вели военые операции под Курском и под Белгородом, под Чугуевом и Сажным, под Томашевкой и Синельниковом. В Харькове количественный перевес оказался у войск Центральной рады — и это ставило под возможный удар самое центральную украинскую советскую власть: гайдамаки и «вильные козаки» подходили уже к Лозовой, перерезали железнодорожный путь и под Люботином.

Части Центральной рады в Харькове необходимо было обезвредить во что бы то ни стало, и возможно скорей!

2

Руководство военными делами Народный секретариат Центрального исполнительного комитета возложил на Юрия Коцюбинского.

Виталий Примаков с головой ушел и пропагандистскую деятельность. Он выступал на всех митингах в войсковых частях; не пропускал ни одного многолюдного собрания харьковчан — рабочих, интеллигенции, студентов; но наиболее рьяно отдавался он литературной работе. Еще с третьего класса гимназии Виталий прославился тем, что в тетрадях по арифметике писал стихи, а вместо латинских экстемпорале — этюды в прозе для будущих, так сказать, больших полотен. По диктанту он всегда, имел только пятерки и мечтал поскорее дожить до седьмого класса, когда по программе гимназического курса словесности, после надоевших «переложений», проскочив через скучную схоластическую «хрию», получит право писать сочинении на «вольную тему». К сожалению, когда дело дошло до «сочинений», шестнадцатилетнему Виталию пришлось с гимназией распроститься и отправиться по этапу в ссылку в сибирское сельцо Абан… Своего любимого дела Примаков не оставлял и теперь; в его солдатском вещевом мешке кроме смены белья лежали только еще два предмета, тетрадь и карандаш. Примаков мечтал стать писателем. Таким, как его литературные кумиры — Антон Павлович Чехов, Владимир Галактионович Короленко или Михаил Михайлович Коцюбинский. Революция только начиналась, и Виталий решил наперед: увековечить своим пером историю революционной борьбы на Украине.