— Позвольте!.. — начал было Винниченко, пытаясь вложить в голос звон металла и твердость кремня.
Но господин Демченко не позволил. Он говорил сам:
— Мы решительно протестуем против отмены «универсалом» права собственности на землю!
До сих пор Демченко говорил один. Но тут сразу раздались реплики.
Граф Бобринский крикнул:
— Попав в руки темного мужика, высокая сельскохозяйственная культура Украины деградирует!
Егермейстер двора его императорского величества Балашов:
— Сахарная промышленность требует больших массивов под плантации. На крестьянских полосках сахароварение обречено на гибель!
Харитоненко:
— А машины? Разве интенсивный сельскохозяйственный инвентарь можно использовать на мелких наделах? Земледелие Украины вернется в первобытное состояние! Чем же будет кормиться ваше государство?!
Весь зал вдруг загудел — реплики посыпались со всех сторон, и почтенное собрание превратилось бы в настоящий базар, если бы Демченко не был и впрямь опытным организатором. Он вышел вперед, стал между столом президиума и залом и махнул рукой.
— Прошу спокойствия, господа! — крикнул он, точно именно он и был здесь хозяином, а вовсе не Винниченко. — Вы уполномочили говорить меня, я этот разговор начал, и я его закончу. — Потом он обернулся к Винниченко и произнес решительно, как бы подытоживая все вышесказанное и ставя точку после резюме: — И вы, господа государственные мужи, должны понять, что финансовые круги и банковские сферы не сочтут для себя возможным… в дальнейшем финансировать какую бы то ни было отрасль сельского хозяйства Украины.
Винниченко видел словно сквозь туман, как улыбающийся господин Добрый закивал, и услышал сквозь шум в голове, потому что в зале уже снова стояла абсолютная тишина, как Добрый ласково приговаривал:
— …Какую бы то ни было отрасль… не сочтут возможным…
Демченко сделал шаг к своему креслу, наклонился и поднял свой котелок. И вслед за ним — будто продолжая его движение — наклонился и поднял с полу свой черный цилиндр и банкир Добрый.
Уйдут? Неужто уйдут? Вот так сразу и… уйдут?.. А как же — битва, резня, Варфоломеевская ночь?.. И кто кому устраивает погром? Уйдут?! А как же торговля и промышленность в молодом Украинском государстве? Кто их будет финансировать?..
Винниченко уже видел: котелки и цилиндры появляются в руках у многих. Винниченко стало нехорошо.
— Г.. господа… — начал он, но должен был повторить снова, так как сам себя не услышал. — Господа!.. — возопил он наконец. — Я вас не понимаю!..
Да, да, надо спасать положение: банкир Добрый не должен уйти! И этот организатор торга и промысла, самородок Демченко тоже! Да и все остальные…
— Тут… какое–то недоразумение, господа!.. Да, да, мы просто не достигли еще… гм… взаимопонимания.
Взаимопонимание действительно не достигнуто, но как примирить непримиримое?.. Ах, чертова земля, собственно — чертов земельный вопрос! Вечный… камень преткновения… камень за пазухой… «И кто–то камень положил в его протянутую руку»… Тьфу, черт, в такие минуты непременно лезет в голову всякая чепуха!.. Камень… не бросай камешков в чужой огород… Тьфу!
А впрочем, какое ему, социал–демократу, дело до этого сакраментального земельного вопроса? Пускай разбираются в нем и выпутываются… социалисты–революционеры.
— Господа! — кое–как овладел собой Владимир Кириллович. — Я вижу, вас взволновали слова «универсала» о том, что право собственности на землю… отменяется?.. Господа! Но вы должны понять… должны понять… — Господи, что, собственно, они должны были понять? Ведь в «унверсале» так и записано: отменяется, и земля должна, принадлежать трудовому народу! — Должны понять, господа, что…
Нет, все, что он скажет сейчас, надо сформулировать так, чтобы комар носа не подточил — ни с той, ни с другой стороны: ни комар этих акул капитализма, ни комар социалистических фракций Центральной рады, которую он, Винниченко, представляет. И Винниченко взял–таки себя в руки и произнес спокойно и веско:
— Вы должны понять, господа, что «универсал» ни в коей мере не решает вопроса о праве собственности на землю, а лишь отражает взгляды Центральной рады по этому вопросу. Решение же его зависит исключительно от Учредительного собрания.
— Учредительное собрание в большевистском Петрограде? — крикнул кто–то насмешливо и злобно. — Да большевики разгонят его либо под пулеметами заставят признать свою большевистскую программу!
Тут Владимир Кириллович разрешил себе саркастически улыбнуться. О! Как это хорошо, что нашелся повод для саркастической улыбки! Владимир Кириллович отлично знал, что его саркастическая улыбка — неотразима. Недаром киевские шутники пустили уже игривую остроту: у Центральной рады два преимущества перед Временным правительством: винниченковская бородка — для женщин и улыбка «курносого Мефистофеля» — для мужчин… Словом, Владимир Кириллович тонко и загадочно улыбнулся — двусмысленно, трехсмысленно, многозначительно и дипломатично:
— Но, господа, я имею в виду не Всероссийское учредительное собрание, а наше, украинское, Учредительное собрание, где хозяевами будем мы… с вами, — добавил он.
Улыбка «курносого Мефистофеля» произвела свое впечатление. Произвели впечатление и слова. В зале стало совсем тихо.
Демченко все еще стоял там же, между Винниченко и остальными, и постукивал донышком котелка по ладони. Он размышлял.
Но Винниченко уже почувствовал себя на коне. И был это, кажется, отличный конь — не хуже призеров–скакунов из конюшен графа Бобринского. Он даже — для вящей убедительности — счел возможным еще и пожурить неразумных детей, стоявших перед ним:
— Ай–яй–яй, господа! Надо же понимать и наше положение — у власти в стране… да еще в такое время…
Господин Добрый поставил свой цилиндр на место, у ног на полу. Он уже не улыбался. Лицо его выражало деловую сосредоточенность.
Демченко сел в кресло и тоже положил котелок на пол.
Значит, разговор продолжается. Собственно, он еще только должен начаться.
И будет это — теперь на этот счет нет никаких сомнений — сугубо деловой разговор о разных чисто практических вопросах торговли, промышленности и финансов в области государственного строительства, на основе… абсолютного, собственно — абсолютно относительного взаимопонимания.
Винниченко расправил бородку и кивнул Софии Галечко:
— Я думаю… пани секретарь, нашу дальнейшую беседу следует стенографировать…
5
В сущности говоря, очередная беседа — с делегацией деятелей национального возрождения — после только что состоявшейся конференции с депутацией деятелей торга, промысла и финансов — должна была быть истинной утехой для души и сердца.
Винниченко вздохнул полной грудью, когда девяносто представителей деловых кругов покинули, наконец, конференц–зал.
Ведь это были жмоты–эксплуататоры трудового народа, карбункулы на изнуренном теле нации! А сейчас явятся менестрели возрождения, трубадуры национальной самобытности, крестные отцы в муках рожденной национальной государственности — бесценная национальная элита!
Последние два часа речь шла о чертовски скучных разных там дивидендах, контокоррентах и обороте возвратных и безвозвратных сумм, — одуреть можно от всей этой абракадабры! А сейчас каждое словечко будет сверкающим перлом в драгоценном ожерелье его самых сокровенных грез — звонкой строкой в благозвучном сонете национальной лирики.
Только что он должен был маневрировать, хитрить, выкручиваться — еще и еще раз идти на компромисс со своими политическими убеждениями, даже с собственной совестью: зато теперь Винниченко сможет быть наконец самим собой: не надо притворяться и искать этот проклятый «общий язык».
Да ну их, этих чертовых буржуев! Пока обошлось: уразумели, остолопы, что лучше синица в руки, чем журавль в небе. Дошло–таки до них, что лучше развивать свою деятельность здесь, пускай и с некоторыми ограничениями, нежели потерять все, как там, в России, под большевистскими «совдепами». Будут–таки финансировать, сукины дети, торговлю и промышленность молодой Украинской республики. Во всяком случае, до Учредительного собрания, а там будет видно.
