— Князь Святополк–Четвертинский…

— Лизогуб…

— Григоренко…

— Шемет…

— Ханенко…

— Кочубей…

— Куць…

Слава богу! Пускай и буржуи, но все ж так свои — хохлы…

— Бродский.

— Фон Мекк…

— Граф Гейден…

— Де Лятур…

— Рихерт…

— Спилиоти…

Матка бозка! Да тут целый интернационал!

Некоторые, рекомендуясь, считали нужным тут же кратко информировать о характере своей деятельности и пользе от нее для человечества.

Представлялись так:

— Мойше Калихман — известь, алебастр, портлендский цемент.

— Колибаба — духовые инструменты и барабаны.

Они, очевидно, не полагались на популярность своих фамилий, а больше — на популярность выпускаемой ими продукции.

Другие особенно подчеркивали давность своего промысла:

— Морозов, Захар Саввич — Богородско–Глуховская мануфактура, существует с 1870 года.

— Иосиф Цукервар — оборудование сахарных заводов, с 1884 года.

— Курис — бриллианты. Покупаю всех дороже, продаю дешевле всех, с 1899 года.

— Росси — мраморные надгробья и убранство склепов, с 1870 года.

Ого! Сколько же уважаемых граждан за эти полвека успел проводить в достойном убранстве мосье Росси? Промысел, безусловно, прибыльный — без кризисов, без угрозы стачки, невозможен даже локаут…

Другие — на писательский глаз — были еще занятнее: они представали как бы сразу в нескольких ипостасях, обладали сразу несколькими фамилиями, и неизвестно было, которая же именно принадлежит им:

— Хряпов–Энни–Энни–Вейс! Счастлив познакомиться! Киев, Кирилловская, 43. Основной, запасный и амортизационный капитал миллион сто тысяч. Пивоваренный завод.

Пиво фирмы Хряпова–Энни–Энни–Вейса Винниченко в молодости случалось отведывать. Он с любопытством посмотрел на человека, который был то ли Хряповым, то ли первым Энни, то ли вторым, а может быть, и Вейсом. Неужто и на пиве можно стать миллионером?

— Поллак, Сук и сыновья — чугунолитейные работы. Кузнечная, 56.

— Анонимное товарищество Дитятковских, Понинковских и Миропольских бумажных фабрик. Годовой оборот два миллиона.

Винниченко завороженно смотрел на здоровяка в долгополом сюртуке. Тот стоял перед ним, заслоняя свет из широкого окна, он пожимал руку этому богатырю, но в действительности этого человека не существовало. Аноним! Два миллиона годового оборота, бумага — писчая, печатная, папиросная, картон — чуть ли не для всей Украины, три огромные фабрики, а человека нету. Фантом!

Фу! Но это уже, кажется, все!..

Нет! Последним подкатился человечек с радостно сияющим лицом. Именно — подкатился, ибо весь он был такой кругленький — и брюшко и физиономия, — что его коротеньких ножек, где–то там внизу, смело можно было не принимать во внимание. Ручки его едва охватывали собственный животик–бочоночек, голова на плечах, без малейших признаков наличия шейных позвонков, вертелась туда и сюда, почти вокруг своей оси, как глобус, а с лица не сходила приятная, ласковая и доброжелательная улыбка.

— Добрый, — пролепетал человечек, совершенно расплываясь в радостном сиянии.

Человек этот, и правда, должен был обладать весьма добрым сердцем. Только что ж это он, сам первый похваляется своей добротой? Нескромно, знаете, как–то… Но Винниченко вдруг сообразил: да это же фамилия — Добрый! И какая фамилия, господи боже мой! Без этой фамилии разве Киев мог бы существовать? Ведь мосье Добрый был банкир, да еще глава корпорации всех частных банков Киева и Украины. Когда государство не имеет ни копейки за душой, то спасти его может только мосье Добрый — добрый он или нет.

Винниченко — даром что уже до смерти устал склонять голову, а рука от пожатий болела даже в плече — приветствовал мосье Доброго особенно уважительно.

4

Итак, процедура знакомства закончена и должен начаться разговор.

Собственно, какой там разговор — битва!

И даже не битва, потому что в битве может победить та или другая сторона, а просто — погром, резня, Варфоломеевская ночь!

Владимир Кириллович был настроен воинственно и кровожадно. Революция в феврале положила этих пауков и шкуродеров на одну лопатку, Октябрьская революция — на обе, теперь надо прижать их к земле и выжать из них все соки–молоки!

Винниченко сел и, перед тем как начать кровопролитие, поглядел на свои жертвы — деятелей пускай и местно–украинского масштаба, однако же акул всероссийского империализма на Украине. Взгляд его был взглядом тигра, что готовился к прыжку на трепетную лань. Сейчас он получит наконец сатисфакцию за все свои чуть не двадцатипятилетние мытарства гонимого и преследуемого подпольщика–революционера.

— Рад встретиться… господа, — медленно произнес Винниченко. — Счастлив… побеседовать с вами по душам.

Голос его звучал зловеще.

— Вот именно, вот именно: по душам, по душам… — сразу же откликнулся со своего места банкир Добрый и весь так и расплылся в сияющей улыбке.

Винниченко бросил на него мрачный взгляд. Черт побери, пока Украинское государство станет на ноги, с господином Добрым, пожалуй, придется поддерживать отношения… благопристойные. Ведь одно слово банкира Доброго может открыть либо закрыть кредиты во всех частных банках страны! А когда государство еще молодое и ему нечем заплатить жалованье даже премьер–министру…

Винниченко заставил себя приятно улыбнуться господину Доброму, но тут же сурово посмотрел на почтенное общество, собравшееся перед ним:

— Итак, слушаю вас, господа.

— Разрешите мне? — прозвучал голос Демченко.

И Винниченко посмотрел и на Демченко. Что касается Демченко, то Владимир Кириллович тоже решил сделать некоторую… уступку. Фигура Демченко была ему, литератору и исследователю человеческих душ, симпатична: национальный, знаете, самородок… Да и на первых порах, пока государство не станет на ноги, такого человека стоит, знаете, использовать — для организации торга и промысла в родной стране.

— Прошу! — кивнул головой Винниченко.

Демченко не встал, чтоб произнести свою речь, он продолжал сидеть в глубоком кресле, слегка откинувшись назад и постукивая пальцами правой руки о кожаный подлокотник; левая рука лежала на своем подлокотнике спокойно. Черный шелковый котелок с муаровой лентой стоял, кверху полями, на полу у его ног.

— Мы недовольны вами, господин председатель генерального секретаря Центральной рады! — сказал Демченко.

Винниченко захлопал глазами. Кто недоволен? Кем недоволен? Винниченко прямо остолбенел. В голове у него загудело, перед глазами пошли круги.

Среди этих кругов он увидел лицо банкира Доброго.

Господин Добрый снова весь расплылся в радостной улыбке и кротко, ласково кивал головой:

— Да, да, господин Винниченко, недовольны!..

Винниченко почувствовал, что это ласковое, добренькое и располагающее лицо — эту зловещую морду акулы отечественного капитализма — он ненавидит всеми фибрами своей души.

— Простите?.. — машинально переспросил Винниченко.

Тогда Демченко встал:

— Широкие деловые круги, господин Винниченко, не одобряют третьего «универсала». Мы протестуем против него!

— Протестуем, протестуем! — закивал и, кажется, весь с головой потонул в улыбке толстячок Добрый.

Какое–то мгновение Винниченко казалось, что он в горячке и это ему только мерещится, потом мелькнула мысль: в своем ли уме эти два господина?

А господин Демченко тем временем продолжал:

— Мы, конечно, всей душой приветствуем ваш мудрый и смелый акт: осуждение большевистского восстания в Петрограде и отказ признать Совет Народных Комиссаров. Не станем возражать и против возрождения государственности нашей родной нации. Но, господин председатель генерального секретариата, мы категорически возражаем против провозглашенной вами… большевистской программы действий в государственном строительстве.

По залу пробежал шелест — совсем негромкий, но этот тихий шелест в ушах Винниченко прозвучал грохотом урагана. Было такое ощущение, что горная лавина несется прямо на него.