— Скорее за ним! — поторопил своих спутников Пахом Капитоныч. — Ай да малый! Сумел заставить его заработать. Молодец, Стась!

Юноша, уже позабывший обиду, расплылся в широкой улыбке.

— Ну да! — вспомнила Адель. — Ведь фея так и сказала: "Брось его на землю".

— Да, она настоящая фея, раз оказалась выше обид, — заключила пани Иоанна.

Клубок продолжал катиться впереди, не слишком опережая путешественников, но и не отставая от них. Он словно примеривался к их движению. Если бы Адель захотела, она сразу подняла бы его, даже не ускоряя шаг.

— Однако, он ведёт нас прочь от холмов, — заметил солдат.

Фея сказала, что сама она провела бы нас короткой дорогой, а клубок поведёт длинной, но зато безопасной, — напомнила пани Иоанна.

— Возможно, — согласился солдат, но в голосе его прозвучало сомнение.

Они шли уже часа три, когда Стась неожиданно начал то мяукать, то смеяться попеременно.

— Подними-ка клубок, Адель, — велел Пахом Капитоныч. — Надо посмотреть, что творится с этим парнем.

Дурачок, и правда, вёл себя необычайно.

— Ко-тёнок, — выговорил он и весь изогнулся, пытаясь, по-видимому, изобразить кошку.

Стась бегал вокруг каменной глыбы с неровными краями и продолжал мяукать.

— Да что с ним такое? — испугалась пани Иоанна.

Солдат обошёл глыбу вокруг и разглядел пушистого котёнка рыже-бело-чёрной масти, притаившегося в щели между камнем и землёй.

— То-то мне казалось, что мяукают два голоса! — сообщил он. — Ах ты, бедолага. А грязный-то! Весь в пыли. Давненько тебя не вылизывала твоя мама.

Котёнок доверчиво пошёл к Пахому Капитонычу, влез, цепляясь коготками за штанину и мундир, ему на плечо и уютно там устроился.

— Вот нас и пятеро, — отметил солдат.

— Явление пятое, — пробормотала Адель. — Те же и котёнок.

Солдат не понял, что имела в виду Адель, но кличка ему понравилась.

— Явление пятое, — повторил он. — Действительно, пятое. Четверо уже имеются.

— Надо положить котёнка назад, — вмешалась пани Иоанна. — Вернётся кошка и будет его искать.

— Не вернётся, — не согласился Пахом Капитоныч. — Если бы она заботилась о нём, он не был бы таким грязным. Достань-ка из мешка кусочек сыра… Вот так… А теперь предложи его Явлению Пятому… Видела, как оголодал? Он бы и картошку стал есть, если бы мы не доели её сами. Теперь надо его напоить… Вишь, как лакает! Наше счастье, что он уже большой и ест самостоятельно. Где бы мы достали для него молоко?

— Ты, солдат, готов подбирать в пути каждого встречного, — сказала пани Иоанна не то с осуждением, не то с восхищением, а может быть, и с тем и с другим.

— Не каждого, — поправил Пахом Капитоныч, — а только тех, кто нуждается в помощи. Я так полагаю: пока в силах — помогай другим, тогда и самому в трудную минуту не стыдно будет принять помощь… Однако, мы слишком здесь задержались. Пора в путь. Бросай клубок, дочка.

Адель кинула клубок на землю, и он покатился, приглашая путешественников за собой. Солдат сунул котёнка за пазуху, и он поурчал немного от удовольствия и сладко уснул.

Путники шли ещё часа три. Усталость накапливалась постепенно и, наконец, ноги стали сами собой спотыкаться, задевая даже за самые мелкие камни.

— Перекур! — раздалась долгожданная команда. — Поднимай клубок, Адель. А вон там вроде бы что-то, похожее на ручеёк.

Солдат с сомнением посмотрел на еле сочившуюся из трещины в камне жидкость и на всякий случай подставил кружку, но вода содержала столько взвеси, что пить её было невозможно. Пахом Капитоныч долго её осматривал, даже попробовал дать ей отстояться, но был вынужден выплеснуть её на землю, после чего тщательно вытер кружку, счищая налёт грязи.

— Ничего, пока у нас вода есть, — утешил он самого себя. — Лишь бы клубок не водил нас по этим местам слишком долго.

Все расположились на отдых, достали еду, поделили обеденную порцию на равные доли и с аппетитом съели, запив водой, которую нёс в кувшине солдат. Проснувшийся котёнок получил два кусочка сыра и своим ярко-розовым язычком быстро вылакал налитую ему воду, после чего обошёл весь лагерь. При виде клубка, который Адель положила на мешок, глаза его загорелись, и он вознамерился поразвлечься. Он уже подкинул его вверх, но Адель вовремя подхватила дар феи и поиграла с котёнком, пуская с помощью зеркальца солнечные зайчики и вынуждая его бегать за ними. Дурачок с неослабным вниманием следил за игрой, восторженно вскрикивая, хлопая в ладоши и временами принимаясь мяукать. Наконец, котёнок устал.

— Уморился, бедняга, — сказал Пахом Капитоныч. — Ну, иди сюда, Явление Пятое.

Котёнок пошёл на зов, словно он уже признал своё имя.

— Вы поспите, а я пока подежурю, — предложил солдат. — Кто первый проснётся, сменит меня. Да не тяните: я вам не дам долго спать.

Однако он позволил свои спутницам восстановить силы, как всегда, взяв на себя одного задачу охранять временный лагерь.

— Почему вы меня не разбудили? — спросила Адель. — Вы не можете совсем не спать. Вы заболеете.

— Ничего, дочка, не волнуйся, — ответил Пахом Капитоныч, которому было очень приятно, что о его здоровье проявляют заботу. — Я знаю свои силы.

Было решено, что маленький отряд будет идти до темна. Адели казалось, что она могла бы проспать без пробуждения двое суток кряду, но она и виду не подавала, что вымоталась до последней степени. Пани Иоанна тоже не выглядела свежей. Только Стась бодро ковылял своей неуклюжей походкой, то и дело смеясь или бормоча что-то себе под нос. По виду солдата нельзя было сразу определить, устал ли он до изнеможения или имеет в запасе достаточно сил для продолжительного пути. По понятиям Адели, Пахом Капитоныч давно уже должен был упасть на землю, ведь он совсем недавно совершил невозможное, перенеся её через пески, почти не отдохнул, а теперь тащит на себе тяжёлый груз. Однако он ведёт себя как всегда, не изображая этакого весёлого бодрячка. Спокойный, неторопливый, немногословный.

— Весёлый котишка, — отметил он, отворачивая лицо от расшалившегося Явления Пятого, пытавшегося поймать лапками нос Пахома Капитоныча.

— Ты любишь людей и животных, — отметила пани Иоанна, наблюдая за игрой котёнка. — А случалось тебе убивать людей?

— А как же, — ответил Пахом Капитоныч. — На то и война. И скажу без хвастовства, я был не последним солдатом. Но я никогда не убивал безвинных, а только тех, кто шёл на нашу землю не с добром. Конечно, в атаке бывало почувствуешь ненависть, но направлена она всегда была на человека с оружием. Русский солдат не станет убивать слабого и безоружного. А порой даже врага пожалеешь. Вот однажды я смертельно ранил одного немца и присутствовал при его кончине. Он в бреду лопотал по своему, но я поднаторел в разных языках и понимал его. Сказать, о чём он вспоминал? О детях, о стариках-родителях, ласковой жене. Он даже с нежностью говорил о цветах в саду, о щенке, с которым играла его маленькая дочка. А однажды на день рождения его сына пришли соседние дети, много пели и танцевали, ели праздничный торт, а одна малютка никак не могла достать большое красное яблоко и горько плакала, пока мой немец не догадался, чего она хочет, и не подал ей это самое яблоко.

Пани Иоанна вытерла глаза.

— А теперь эти детки — сироты, — с горечью прошептала она. — И они никогда не увидят своего нежного папу.

— Да, не увидят, — согласился солдат. — Их папа оставил по себе память на нашей земле. Незадолго до смерти он зашёл в избу на окраине села и запорол штыком трёх женщин и немощного старика, а потом побежал за детьми, которые успели выскочить в огород. Двух из них, лет пяти-шести, он убил, а когда поднял ружьё, чтобы вонзить штык в упавшую девочку лет трёх, подоспел я и уложил его прикладом, потому что патронов у меня уже не было.

Пани Иоанна заплакала.

— Зачем существуют войны? — спросила она.

— Сам не понимаю, — отозвался Пахом Капитоныч. — Но полагаю, что хороший человек войну не затеет.