— Значит, ты заколачиваешь большие деньги, Ким, — говорит он, делая шаги к середине комнаты, придвигаясь ближе к ней, встав так, чтобы суметь перекрыть ей путь из комнаты, если она вдруг решить бежать, — так зачем же ты по-прежнему просишь у меня денег?

— Мне нужно кучу ртов прокормить, не так ли? — говорит она, теперь повернувшись спиной к окну, засунув большие пальцы в карманы джинсов. — К тому же у твоей дочери масса проблем, Марк.

— Что-то не похоже, чтобы ты успешно решала эти проблемы, — говорит он.

— У нее есть и одежда, и форма, и учебники, и теперь дети все время хотят, чтобы им покупали новые CD, и DVD, и косметику, и им нужны карманные деньги, чтобы гулять по вечерам с друзьями, — говорит она. — И телефонные карты тоже. Миллион вещей в день.

— Подожди минутку, — говорит он. — Скажи мне, Ким, почему Лили не питается нормально? Вот это я хочу знать. Мы пришли к выводу, что она, понимаешь ли, страдает булимией. Так говорит Николь.

— Просто таковы современные дети, не так ли? — говорит Ким. — У нее все друзья такие же. Никто ничего не ест.

— Да, а что насчет одежды, на которую я дал тебе денег? — говорит он. — Она выглядит, как ебаная шлюха, Ким. В этой глупой майке Babe. Она найдет на свою жопу кучу приключений, если будет одеваться в этом возрасте в такие блядские вещи. Она уже почти вляпалась, когда этим летом ехала к нам на поезде. Она тебе об этом рассказывала? Как какой-то ебаный педофил пытался ее подснять? Ты ее предупреждала о том, что такое случается? Чего можно ждать от мужиков?

— Марк, ей четырнадцать лет. Она знает, что делает. Она в состоянии о себе позаботиться. Кроме того, кое-какие вещи из этого были моими — ты не помнишь? Тебе такие вещи всегда нравились. — И Ким подмигивает ему. Но так быстро и так странно, что Марк и понятия не имеет, что она хотела этим сказать, он не знает, заигрывает ли она с ним, флиртует или просто дразнит его, полная злобной иронии.

— В этом все твое блядское отношение, ага, — говорит он, делая шаг к Ким, а она остается стоять у окна, скрестив на груди руки, и он чувствует, как у него горит шея, чувствует, что наступил тот момент, которого он ждал, и вот Ким прижата лопатками к стене. — Поощрять ее одеваться как шлюха, а потом не научить, как защищаться, правда? Конечно, пусть с этим разбираются посторонние люди. Пусть ей учителя об этом говорят, ага? У нее и так в школе не все гладко, да? И почему же, хотел бы я знать? Может, есть какая-то связь с тем, что до тринадцати лет она вообще не ходила в школу? А до этого ее провезли по всей стране туда и обратно на заднем сиденье какого-то побитого старого автобуса, и все эти хиппи издевались над ней? Я знаю, что было. Она рассказала мне, что эти парни вытворяли с ней — все твои ебаные так называемые дружки.

— Марк, — говорит Ким, снимая пушинку с переда своего свитера и смеясь, — я не знаю, чего ты добиваешься, но ей всего лишь четырнадцать. У нее богатое воображение. Она все время что-то выдумывает. Таковы дети в ее возрасте. Они ничего не говорят прямо. Они всегда работают на публику, чтобы шокировать или что еще. Мне лучше знать, я уже дважды через это проходила.

— На этот раз ты не выйдешь сухой из воды, — говорит он. — Я тебе говорю, что ты на сто процентов ответственна за то, что с ней случилось. Я не позволю тебе из этого выкрутиться. Не в этот раз.

— Нет? — говорит она.

— Тебе просто придется нормально за ней следить, Ким, — говорит он, не зная, что сказать еще, не зная, куда он хочет повернуть этот разговор и какими именно обещаниями относительно будущего Лили он хочет заручиться прямо сейчас. — Это тебе не шутка. Она — человеческое существо. Ей нужно много любви и внимания. Больше, чем ты ей даешь. Ты достаточно над ней поиздевалась, Ким — ты и твои ебучие бродяги-хиппи. Я больше не позволю над ней издеваться.

— Марк, — выдыхает Ким, — хочешь со мной трахнуться?

Ему кажется, что он бил ее снова и снова в течение полутора лет. По большей части — по лицу, тыльной стороной ладони. Впрочем, один раз он пнул ее по ребрам и один раз протащил по комнате за волосы. И видимо, несколько раз пинал и швырял ее на колени — если постараться хорошенько вспомнить. Не только за то, что она хвасталась перед ним своими сексуальными достижениями, что приводило его в ярость — она говорила, что спала с Крисом, владельцем ночного клуба, что трахалась с какими-то посетителями у пожарного выхода в Henry’s и в аллеях, в частности, с пилотами из военно-воздушных сил Великобритании Колтишелл («Тебе стоит посмотреть на их мускулы, Марк, — сказала она, — у них грудь такая же накачанная, как и хуй»), что в один прекрасный день она трахнулась с Робином, муженьком своей лучшей подруги Клэр, на кухне, прямо на столе, закинув ноги ему на спину, пока Лили спала, а мальчишки были в школе, они фактически трахались втроем — с Клэр и Робином — она ему это сказала, именно так она играла со своей сексапильностью, потому что знала, что нравится ему, потому что она была такой раскованной, потому что она была такой страстной и энергичной, и от этого он ощущал себя слабаком и посмешищем.

Когда у них случались эти склоки, когда они начинали орать друг на друга, даже слегка пихаться, она могла внезапно выкрикнуть нечто типа: «Держу пари, у тебя стоит, Марк. Давай, большой мальчик, дай мне почувствовать, какой ты твердый. Дай мне отсосать», или «Это меня действительно заводит, Марк. Ты такой мужественный. Я просто люблю, когда ты такой агрессивный, когда ты наводишь на меня ужас. Я от этого вся истекаю. У меня трусы насквозь мокрые».

А потом к ним пришла эта женщина из социальных служб, с длинными черными сальными волосами и в больших очках. Однажды вечером она появилась абсолютно из ниоткуда, а он хотел бы знать, откуда она взялась. Впрочем, как он потом узнал, Ким была в курсе этого визита, потому что ее участковый врач был в контакте и с социальными службами, и с местным департаментом полиции по домашним преступлениям, и она заявила перед этой женщиной, когда они втроем сидели на кухне, и он распалялся все больше и больше, потому что Ким рассказывала этой женщине, этому социальному работнику, какой он жестокий, рассказывала в подробностях о побоях, которыми он ее наградил, конечно же, чрезмерно все преувеличивая, и ни словом не обмолвилась о том, как совершала эти эскапады из дома, ни словом не обмолвилась о своих интрижках и о своих беспорядочных сексуальных связях, и в первую очередь именно это так глубоко его задело, а Ким не позволила ему вставить ни слова в свою защиту, не дала ему и шанса четко изложить свою позицию, так что ему оставалось только орать и стучать по столу от отчаяния, оказавшись бессильным перед этой ложью, перед этой тотальной несправедливостью, и она внезапно совсем спокойным тоном заявила перед этой действительно очень застенчивой женщиной: «Марк, почему бы тебе не пойти наверх и не подрочить? Иди, сделай нам одолжение. Я не хочу, чтобы ты доставал свой хуй на глазах у этой прекрасной юной леди. Смотрю, тебя довели до отчаяния. До бешенства. Вы, мужчины, все одинаковы».

И вот она стоит перед ним, думает он, в Ньюбери, но то же самое могло происходить Норфолке десять лет назад, это все те же старые ловушки. Она запутывает его. Сбивает его с мысли. Насмехается над ним. Доводит до бешенства. Говоря — «Хочешь со мной трахнуться?»

А хочет ли он с ней трахнуться? Он действительно хочет сделать именно это? Пока он раздумывает над этим, раздается звон дверного звонка. Глубокий, мелодичный дин-дон — в точности такой же звук, каким звенит звонок его матери, старомодный звон, думает он, звук из его детства — сотрясает маленький дом.

Сделав шаг назад, он дает Ким пройти к передней двери, а затем отступает в дальний угол комнаты, откуда, как он надеется, гость не сможет его увидеть, кто бы это ни был. Только что они орали и, может, даже начали бы драться — прямо как тогда, много лет назад, — и он не хочет, чтобы кто-то его здесь видел. Он определенно не хочет, чтобы его знали здесь как отца Лили — ни какие-то друзья Ким, ни один из ее рукастых соседей. Сейчас он даже не хочет, чтобы таким его увидела Лили — беззащитным. Он же всегда отрицал перед ней, что бывал жесток с ее матерью.