— Иди сюда, ты, — сказала она, скидывая с себя полотенце, — и скажи, еб твою мать, что ты женишься на мне.

Они прибыли на полчаса раньше, и как только нашли единственное работающее табло, упрятанное в дальний угол от входа в зал, прямо около Costa Coffee, то обнаружили, что поезд Лили опаздывает на двадцать минут и ему еще не дали платформу Марк и Николь вышли в маленький вестибюль, шумный и под завязку забитый людьми, отпускниками и студентами из других стран (в этом городе их всегда полно), покупателями и пассажирами. Судя по шуму и по тому, что люди безустанно толкались, Марк понял, что никто ничего не знает. Плюс ко всему нигде не было охранников. Не наблюдалось и присутствия служащих железной дороги. Как и сотрудников британской транспортной полиции. И ни одного поезда в поле зрения.

Видя, что времени почти четыре, Николь предложила отправиться в кафе, взять капуччино и, может, чего-нибудь перекусить. Но Марк не хочет никуда идти, не хочет ничего пить, и именно это он и говорит. Вдобавок у него в желудке невероятная революция — целый день спазмы — Марк с тревогой думает, что, когда объявят, на какую платформу прибывает поезд из Лондона, он не найдет на платформе нормального места. А вдруг поезд неожиданно прибудет вовремя или даже раньше, а на табло — неверная информация, или же она не обновляется вовремя? Всякий раз, когда он встречал поезда или пользовался любым общественным транспортом, хоть это случалось и нечасто, он получал неверную информацию. Он собрался было подойти к окошку и спросить, не врет ли то единственное на всей станции, казалось бы, работающее табло, но к окошку выстроилась огромная очередь, и со своего места Марк видит, что у стойки информации работает только один человек. Ясно, что пока он будет стоять в очереди к этой стойке и ждать, зажатый в билетном зале, он пропустит прибытие поезда.

Еще Марк с тревогой думает о своей машине. Он припарковался между двумя административными машинами, это было единственное свободное место, и заметил, что одна из этих машин, «Мерс» 200-й серии, имела сбоку энное количество вмятин и царапин, как раз с того боку, у которого ему пришлось парковаться. Он считает, что люди, чьи машины уже достаточно помяты и поцарапаны, обычно не поднимают шума, если во время парковки или во время выезда с парковочного места случайно царапают свои машины снова, и потому они водят гораздо беспечней других водителей. Не говоря уж о том, что он вообще ненавидит оставлять машину на станции, потому что люди никогда не обращают внимания на то, что они вытворяют со своим багажом, особенно с этими большими чемоданчиками на колесиках. Марк думает, что надо было записать номер «Мерса» на случай, если он обнаружит царапины на своей «Астре» — его самого так несколько раз ловили. Мгновение он раздумывает, а не отправить ли Николь к машине, и пусть она смотрит за ней, и если кто-нибудь отважится прикоснуться к ней, пусть Николь превратится в злобную фурию, но она больше нужна ему здесь, рядом, на платформе, чтобы быть готовым к тому моменту, когда Лили сойдет с поезда — когда бы это ни случилось, — в своих нелепо изгвазданных джинсах и отвисшей кофте, с этой мерцающей серьгой в носу, выставленной всем на обозрение, и нацепленным на голову плеером Discman. Не обращая внимания ни на что, не глядя, куда идет, полностью потерянная для мира. Он представляет себе это очень отчетливо.

— Типичное долбоебство, — говорит он. — Почему поезд прибывает не вовремя? Почему ни одно табло не работает? Почему ничего никогда не работает в этой ебаной стране? Я пойду посмотрю журналы.

— И что ты хочешь, чтобы я сделала? — говорит Николь. — Стояла здесь?

— Пошли со мной, если хочешь, — говорит он, направляясь к киоску Smiths, или туда, где в последний раз, когда он приезжал на станцию, находился этот Smiths. И он окружен толкающейся толпой иностранных студентов, на которых поголовно надеты огромные, болтающиеся черно-красные шутовские шляпы с колокольчиками на концах кисточек, и толстые, разноцветные рюкзаки, и на этот раз он не находит Smiths. Киоск куда-то подевался. Точнее, медленно осознает он, киоск просто заколочен досками, и повешено извиняющееся объявление, что магазин закрыт на реконструкцию, но скоро снова откроется, и что временный стенд с газетами находится в Costa Coffee. Он не хотел покупать газету, он хотел только полистать автомобильные журналы и, может, Playboy, или Penthouse, или Razzle — если никто не будет стоять слишком близко. Он смотрит через плечо и видит, что Николь следует за ним через толкающуюся толпу шутов.

— Ты посмотри, что они сделали, — говорит он. — Они закрыли Smiths.

— Марк, — говорит Николь, — возьми себя в руки. Они всего лишь закрыли его на ремонт. Почему это должно тебя волновать? Ты здесь нечастый гость.

— Я просто хотел посмотреть кое-какие журналы, — говорит он, — чтобы отвлечься.

— Ну так вместо этого можешь поговорить со мной. Я что, специально ушла с работы пораньше для того, чтобы ты не обращал на меня внимания? Я сейчас ужасно занята — теперь от меня зависит куча людей. Ты ведь знаешь, мне нелегко было выбить отгул, особенно если вспомнить, что мы скоро отправляемся на отдых. Во всяком случае, я могла бы забрать у мамы Джемму, а не шляться тут с тобой, нервный мерзавец. — Она толкает его руку, но игриво, с любовью, так, как может толкаться только она. — По крайней мере, Джемма будет на моей стороне.

— Прости. Прости, моя хорошая, — говорит Марк. — Это все из-за Лили. Поэтому я такой нервный. Спасибо, что пришла. Ты же знаешь, что без тебя я бы не выдержал.

Он хватает Николь за голые плечи — на ней короткий черный топ с бретельками и кружевом, в машине она сняла рабочую блузку — и притягивает ее к себе, и теперь чувствует, как ее груди распластались по его груди. Она кладет голову на его плечо, утыкается в шею и бодается. Обняв ее, бессознательно вдавив пальцы в плоть ее плеч, впитывая ее внутреннее тепло, излучение ее тела, вдыхая запах этого ароматного лака для укладки, он смотрит сквозь облако ее волос, откидывая их от глаз своим носом, мягко дуя, и видит переполненный зал, и сотни людей по-прежнему не знают, куда им идти и что творится с этими прибытиями и отправлениями. В поле зрения нет поездов, но Марк, несмотря на общую атмосферу хаоса и разочарования, теперь чувствует себя гораздо лучше — держась за свою жену, за свою скалу. Она — единственный человек, который способен привести его в чувство. Единственный человек, который действительно полностью — его. Так же, как он — ее. И всегда был. Марк знает, что ей это нравится — его сосредоточенность, сила обязательств, страсть. Когда в самом начале Николь сказала, что не сможет рано уйти с работы, он действительно раздумывал, не позвонить ли маме и не попросить ли ее поехать вместе с ним на станцию встречать Лили, и это значило бы, что надо извиняться за ту ругань, которую он устроил, когда виделся с ней в последний раз, — но он-то знает, что в конце концов все равно извинится. Он всегда просит у нее прощения. Не то чтобы он сам всегда ее прощал, в нем, в глубине его души, по-прежнему слишком много гнева и боли. Однако ему приятно знать, что она будет поблизости и готова с ним поговорить, если так случится, что она ему понадобится — когда она в следующий раз ему понадобится.

У него нет никого, кроме Николь, и больше ему не с кем делиться, у него нет ни брата, ни отца, ни близких друзей. В прошлом он пережил достаточно, чтобы понять, что невозможно закрыться ото всех, что всегда должен быть человек, на которого можно положиться. Точно так же, как тогда, думает он, когда он угонял машины, в этом всегда были замешаны по крайней мере двое. И те ночные кражи со взломом, в которых он тоже участвовал — это всегда совершалось командой. Как ему кажется, многочисленность значит безопасность. Сила в количестве. Когда Марк один, он пугается. Он абсолютный размазня — они были правы, эти дети в школе много лет назад. Видели его насквозь.