Ему внезапно становится стыдно за самого себя, несмотря на то, что он понимает, его серьезно провоцировали, его нельзя обвинять в том, что он действовал в целях самозащиты, именно такие действия он готов был предпринять. Или же какие-то другие действия. Например, изнасилование, вдруг думает он, вот только он знает, что это не будет изнасилованием, потому что Ким сама спросила — хочет ли он с ней трахнуться. Она хотела этого. Это была ее идея. Не так ли?

С огромным облегчением он слышит детский голос, по крайней мере юный голос девочки-тинейджера — голос, не слишком отличающийся от голоса Лили — но это определенно не Лили. Он слышит, как этот голосок говорит Ким:

— Ким, а Лили дома?

— Нет, дорогая, она где-то гуляет, — говорит Ким. — Я думала, она с тобой, милая. Ты пыталась звонить Заре?

— Да, — слышит Марк, как говорит девочка. — Она не с ней.

— А Дан? — говорит Ким.

— Да, ему я тоже звонила, — говорит девочка.

— А ей на мобильный? — говорит Ким.

— Я пробовала, — говорит девочка. — И я послала ей кучу сообщений, но она не отвечает.

— Она, вероятно, посадила батарейку, — говорит Ким. — Ты знаешь, она постоянно звонит по этому телефону. Вероятно, пошла в город по магазинам. Бабушка прислала ей денег, так что, может, она отправилась купить себе каких-нибудь вещей.

— Да, — говорит девочка. — Вероятно. Я зайду попозже.

— Окей, — говорит Ким. — Только не слишком поздно, дорогая.

— Ну тогда пока, — прощается девочка.

Марк смотрит, как Ким захлопывает дверь и идет обратно в комнату, на мгновение останавливается, окидывает взглядом подарок для Лили, который по-прежнему стоит на полу рядом со входной дверью.

— Ну и что в этой коробке? — говорит она.

— Компьютер, — говорит он. — Совершенно новый.

— То для Лил у него нет лишних денег, а тут вдруг такое, — говорит она.

— Да, так и есть, — говорит он.

— Ну что ж, жаль, что ее здесь нет, чтобы открыть это, да? — говорит она. — Кто знает, когда она вернется. Она обычно пропускает чай. Я не знаю, что ты собираешься делать, но мне надо разбудить Зака. Не знаю, хочу ли я, чтобы ты шастал по моему дому, пока я буду наверху. Я тебя знаю.

— Минуту назад ты хотела, чтобы я поднялся с тобой наверх, — говорит он.

— Ты никогда меня не понимал, Марк, правда? — говорит она. — Никогда не понимал.

— Да срать я хотел на попытки понять тебя, — говорит он. — Ты-то меня ни капли не волнуешь — сюрприз, сюрприз. Все, что меня волнует прямо сейчас, — это моя девочка, у которой день рождения.

— Я так и знала, — говорит она.

— Чего нельзя сказать о тебе, — обвиняет он, не зная, получилось ли у него подобрать нужные слова. Но он думает, Ким поняла, что он имеет в виду — Марк единственный человек, которого действительно волнует судьба Лили, который действительно будет заботиться о ее благополучии, ее местопребывании, ее психике, в день ее рождения. И каждый хуев день ее жизни.

— Она изменилась, — говорит Джемма, помахав с заднего сиденья. — У нее черные волосы и лицо похудело.

— Она просто болела, вот и все, — говорит Николь.

— А если люди болеют, у них чернеют волосы? — удивляется Джемма.

— Нет, дорогая, — говорит Николь, смеясь. — Просто она их выкрасила и теперь выглядит по-другому. Люди всегда красят волосы.

— Как мама, — говорит Марк. — И бабушка.

— И папа, когда он был молодым, тоже, — говорит Николь. — Когда он хотел быть похожим на Рода Стюарта.

— Кто такой Род Стюарт? — говорит Джемма.

— Любимый папин поп-певец, — говорит Николь. — Помнишь эту ужасную музыку, которую он всегда ставил в машине, пока я не прекратила этого? Папа его любит. Он так сильно его любит, что, когда слушает эту музыку, иногда даже плачет.

— Заткнись, Николь, — говорит Марк, останавливая машину точно на кромке волнистых желтых линий, почти за спиной у Лили, они заметили ее, стоящую в ожидании у входа на вокзал, на тротуаре, рядом с огромной рождественской елкой. В тот момент, когда они влились в тяжелую, плотную пробку на внутреннем дорожном кольце — последняя суббота перед Рождеством, все едут за покупками, — он понял, что они опоздают, но они опоздали только на четыре минуты, потому что он проскочил два светофора и действительно не ожидал, что поезд прибудет вовремя. Поняв, что Лили не заметила их, он вылезает из машины, а Джемма сидит на заднем сиденье и машет рукой. А Лили все еще чего-то ждет под рождественской елкой, и у нее черные волосы и бледная кожа, которая почти светится на этом темно-зеленом фоне.

И он, и Николь узнали ее без труда, поскольку Ким предупредила его, что Лили перекрасилась в черный и сильно похудела из-за болезни. Хотя он считает, что узнал бы ее в любом случае, по тому, как она стоит, безразлично ссутулившись, засунув руки в карманы и склонив голову. По ее сложению, и это, конечно же, его строение, такое же угловатое. Однако он удивлен тем, насколько она стала бледной, даже на расстоянии она выглядит неимоверно хрупкой. Ему никогда не нравилось, когда женщины или девушки красились в черный, он находил это проявлением крайности, слишком ненадежным, это было слишком, черт возьми, по-панковски. Ему всегда нравились блондинки, и неважно, крашеные они были или натуральные. Загорелые и здоровые блондинки.

— Ты опоздал, — говорит Лили, по мере его приближения поднимая глаза. — Я умираю от холода.

— Ты могла бы подождать в здании вокзала, — говорит он.

— Ты мог бы приехать вовремя, — парирует она, начиная пританцовывать на пятачке.

— Ну ладно, по крайней мере я вообще приехал, — говорит он. — Когда я проехал столько миль, чтобы увидеться с тобой на твой день рождения, ты даже не побеспокоилась остаться дома, ага?

Марк видит Лили в первый раз с тех пор, как прошлым летом он посадил ее на обратный поезд до Ньюбери — внезапно он понимает, что это было почти полгода назад, и теперь он снова чувствует себя так, будто видит ее в первый раз за десять лет. Свою давно потерянную дочь. Своего сумасбродного ребенка, которого, после того как он вычеркнул ее из своей жизни, забрали скитаться бродяги Нового Поколения. Когда он в последний раз видел ее в августе, она была похожа на потаскушку, а теперь она только слегка напоминает шлюху, а еще больше — снова хиппи-бродяжку. На ней маленькая черная юбка, черные плотные колготки, испещренные большими дырками и зацепками, тяжелые немецкие ботинки и мешковатый, в крупную сетку, вязаный джемпер, натянутый поверх сильно изношенной белой майки — сквозь шерстяные нити он видит ее тощие голые руки, бледную, покрытую гусиной кожей плоть.

И теперь он вообще не понимает, что с ней стряслось, и не знает, что ему с ней делать — обнять ее или высказать все, что он думает по поводу ее внешности, по поводу того, что она окончательно сбила его с толку. По поводу того, что она к тому же не побеспокоилась показаться на своем собственном дне рождения, а он под проливным дождем проделал весь этот путь, чтобы увидеть ее, привез ей вполне достойный подарок, за который она его до сих пор так и не поблагодарила.

Когда он был ребенком, мать всегда заставляла его благодарить бабушку или тетю за любой подарок, врученный в честь дня рождения или Рождества. Но он думает, что в любом случае стал бы их благодарить, потому что знал, что это правильно, даже в таком возрасте знал, как нужно вести себя с людьми. В том возрасте, когда, полагает Марк, он должен был бунтовать. Когда должен был грубить всем подряд, несносно себя вести и постоянно сходить с ума.

Вот за это он и был так зол на Лили — она не появилась, когда он приехал, чтобы увидеться с ней — и ему пришлось коротать эти долгие часы с Ким в ее модной гостиной — а после этого она даже не позвонила, чтобы сказать спасибо за компьютер, и спустя все эти недели и месяцы он решил, что ни в коем случае не поедет в Ньюбери забирать ее на Рождество. Достаточно того, что Ким посадила ее на поезд, за который даже не попросила заплатить, предоставив Лили разбираться самостоятельно со всякими встречными извращенцами, которые будут к ней приставать. Теперь он и не думал переживать насчет того, что ее могут поймать, уговорить сойти с поезда в Ипсвише, затащить в комнату в трущобе и изнасиловать.