— Вероятно, так и есть, — говорит он, неожиданно сдвигает ее ноги со своих колен и вглядывается в ее трусики, проверяя, нет ли на них отметин того, что она трахнула кого-нибудь сегодня днем, нет ли на промежности серебристого пятна, следа засохшей спермы и женской смазки на тонкой черной ткани — он точно знает, что именно надо искать, он помнит, как обследовал трусы Ким, и точно знает, что при этом надо чувствовать. О да. Это неожиданно легкое вхождение, думает он. Эта излишняя скользкость, когда ты начинаешь трахаться. — А как еще тебе зарабатывать столько денег?

— Ты мог бы обращаться со мной получше, Марк, мог быть несколько более доброжелательным, сегодня ведь Рождество, — жалуется она.

— Я доброжелателен, — говорит он. — Больше, чем ты можешь себе представить.

— Ну тогда трахни меня, — говорит она. — Трахни меня, как ты трахал Ким.

После того, как Ким пожелала Марку счастливого Рождества, после того, как она сказала ему, что она, Дэйв и Зак празднуют в Ньюбери, как в старые добрые времена — «большое-большое спасибо» — после того, как она спросила, как себя ведет Лили, и он ответил, конечно немногословно, что она ведет себя хорошо, ей приходится вести себя хорошо, попробовала бы она вести себя в моем доме по-другому, Ким говорит:

— Я рада это слышать, потому что я нашла у нее под кроватью таблетки. Ей выписали успокоительные таблетки, я должна была тебе сказать, но я не хотела тебя так сильно огорчать, потому что ты и так расстроился, когда узнал, что она переболела и столько потеряла в весе. Это не сильнодействующий препарат, это всего лишь Ritalin — вполне безобидно, правда. Фактически это рекомендовал принимать директор ее новой школы. Куча детей его принимает, вероятно, из-за этого заболевания, оно называется синдром дефицита внимания и гиперактивности, это такой громоздкий медицинский термин, но если ты меня спросишь, что это, то это просто значит, что они немножко рассеянны и не могут сосредоточиться на учебе. Лили всегда говорит, что ее колбасит, правда? Ты ведь это слышал. Во всяком случае, директор сказал, что если она не будет принимать эти таблетки, ей придется уйти, и это вторая школа, в которую она ходит с тех пор, как мы живем здесь, теперь уже это спецшкола для детей с различными расстройствами, что нам еще остается делать? Хотя, возможно, в феврале ее переведут в интернат для подростков. Она тебе что-нибудь об этом говорила? Было бы отлично, если бы так случилось. Местные социальные службы приносят много пользы. Но я узнала это случайно.

Наркотики, думает Марк, Ritalin? У него у самого проблемы с парацетамолом. Он определенно не понимает, почему его дочь должна принимать наркотики. Чтобы вести себя спокойно? Из-за каких-то психических проблем? Она не полоумная. С тех пор как она живет с ними, он не считает ее какой-то двинутой на голову. Если забыть эту сцену в Boots, она просто проводит все свое время в комнате Джеммы, лежит на кровати и слушает свою музыку. И с какой стати Лили должны отправлять в интернат для подростков? Каким бы хорошим он ни был, этот интернат. Лили точно ничего ему об этом не говорила. А насчет пользы социальных служб — ему известно, как Ким могла извернуться и выжать из них и на этот раз все, что ей нужно.

Все, что внезапно приходит ему на ум, пока Ким по-прежнему на том конце провода, в своем доме в Ньюбери после нового ремонта — в котором, считает Марк, он сам тоже принял финансовое участие — но ее хитрость и изворотливость все те же, никуда не делись, так что, когда они виделись в последний раз, в октябре, ему следовало не только выебать ее — ему следовало еще раз как следует ее отдубасить. Тогда, давно, он никогда не избивал ее достаточно сильно. Это были просто игривые шлепки. Несколько шутливых похлопываний. Ничего серьезного.

— Сегодня Рождество, — наконец произносит он, и его мысли начинают проясняться. — И что мне сейчас надо по этому поводу сделать? Почему тебе приспичило сказать это все именно сегодня, а не в любой другой день? Почему бы тебе не вернуться к своему Заку и своему Дэйву — кстати, интересно, почему он передумал и вернулся? — и к твоим добрым старым временам?

— Прикрой свой рот, Марк, — говорит Ким. — Я просто беспокоилась, что Лили не принимает лекарство, беспокоилась о том, нормально ли она себя чувствует, и думала, что, может, если необходимо, ты достанешь для нее новый рецепт. А еще я хотела пожелать ей счастливого Рождества. На Рождество я должна поговорить со всеми своими детьми. Я скучаю по ним, Марк. Я хочу быть с ними^ Лили там? Я могу с ней поговорить? Позови к телефону мою дорогую девочку.

— Она пьяная, — говорит Лили, выключает телефон-трубку и роняет ее на мягкий диванный подлокотник.

Марк смотрит на Лили, он все еще в бешенстве от разговора с Ким, в бешенстве на Ким, вспоминает, что не спросил, почему на этот раз она не побеспокоилась отвезти Лили на Ливерпуль-стрит и не посадила ее на нужный поезд — и имеет ли она хоть какое-то представление о том, чем Лили занималась в Лондоне, потому что ему самому она так ничего и не рассказала. И как так может быть, что Лили уже ездила в Лондон в одиночку — ведь именно так она и заявила? — он питает отвращение к Лондону, он уверен, что там только наркоманы и иностранцы. Также он должен был спросить у Ким, почему она считает, что способна быть нормальной матерью для своей дочери. Что дало ей право воспитывать Лили, взять на себя ответственность за будущее его дочери. Бесконечно обижать ее.

Однако у него тяжелое, тошнотворное чувство, что всегда будет именно так. Он всегда был в бешенстве на Ким, и он всегда беспокоился о Лили и о том, нормально ли за ней следят. Но он никак не сможет на это повлиять, потому что не в состоянии с этим справиться, потому что знает — Николь не хочет, чтобы Лили стала слишком от них зависеть. Она определенно не хочет, чтобы Лили переезжала к ним, и убеждена, что именно это Лили и запланировала, если брать в расчет то количество барахла, которое она упихала в свою сумку. Хотя Марк знает, что это вина не только Николь. И вот Рождество, и он стоит с Лили в гостиной, и она стыдливо от него отворачивается — как будто единственный раз в жизни она сказала то, чего ей не следовало говорить — а Николь и Джемма сидят на коленях под рождественской елкой, разбирают подарки, раскладывая их в отдельные кучки, шутливо соревнуясь между собой, и он осознает, что если дело дойдет до решения вопроса о том, куда девать Лили, ему будет просто нечего сказать. Он оказался слишком большим рохлей, чтобы суметь взять на себя ответственность за будущее своей дочери.

Меньше чем год назад он был совершенно счастлив. Фактически до самой Пасхи, до самого звонка от Ким, все, казалось, идет своим путем. Его жизнь была настолько хороша, гораздо лучше, чем он когда-либо смел надеяться — в домике на полдороге к вершине холма, в их маленьком райском уголке — а теперь он чувствует себя несчастным, и захваченным врасплох, и снова полон убийственных сомнений в самом себе. На Рождество и всегда-всегда.

Он сыт этим по горло, он словно выжатый лимон, он чувствует себя так же, как и тогда, когда провел первое Рождество с мамой и Лоуренсом, в драгоценном доме Лоуренса, где ни до чего нельзя было дотронуться, не дай бог не оставить грязных пятен, не дай бог ничего не сломать. Только они втроем, Лоуренс, его мама и он сам, и уж точно без Робби (от которого, понимает Марк, он ничего не услышит до следующего Рождества, если, конечно, тот не проиграл свою битву со СПИДом или с отцом, хотя он никогда серьезно не думал, что такое вообще возможно), они притворялись, что это обычное Рождество, притворялись, что они втроем бесчисленное количество раз справляли Рождество вместе. Что это самая естественная вещь в мире.

С ними даже не было сопливых сыновей Лоуренса, которые выводили Марка из себя, и девчонки, которая терроризировала его, а затем, конечно, они в конце концов трахались — в ее комнате, на ее собственной односпальной кровати, как произошло в один субботний вечер, когда все остальные отправились в город за покупками. Так что какое-то время он ее имел, по крайней мере в их редкие встречи, спекулируя на том, что ей он представлялся крутым, опытным и сущим жеребцом, как и то, что он был до смерти, блядь, великолепен, конечно. «Ты мужчина, Марк, — сказала она ему как-то раз. — И это мне в тебе нравится. Тот факт, что ты всегда, черт возьми, предельно прям в отношениях с людьми и не порешь никакой галиматьи».