Из-за пробок на дороге, из-за того, что они опоздали, из-за вероятности, что они не смогут арендовать лодку, если в прокате вообще останутся лодки, Марк решил, что если он собирается показать Лили то место, где они жили раньше, в запущенном доме, выходящем на поля, в зоне домашней войны, но, по крайней мере, там они жили вместе — не так ли? — как отец и дочь, как семья — это доказательство, если оно все еще требуется, — то он покажет ей это место по дороге домой, когда у них будет немного свободного времени. Но теперь, уж поскольку он решил проскочить пробку и выбрал объездной маршрут, он обнаруживает, что они едут именно по той дороге, которая, так уж случилось, проходит мимо того самого тупика, и поскольку Лили явно нравится его стиль вождения — это «Круто» все еще звенит у него в ушах — и поэтому сегодня он снова проникается к ней любовью, он решает проехать мимо своего бывшего жилища именно сейчас.

Долгое время он не показывал Николь, где они жили вместе с Ким. Они никогда не ездили с ней в эти края, и он не ездил сюда в одиночку, но недавно Марк обнаружил, что больше не боится своего прошлого — не боится думать об этом или пытаться найти в нем смысл. Увидев в зеркале заднего вида сине-зеленые глаза Лили, осознав, что она смотрит на него, изучает его, а не просто пялится в окно, он думает, что, видимо, на этот раз у них с Ким вышло кое-что стоящее. Что все это не было абсолютной ошибкой.

— Разве это не то место, где ты жил раньше? — говорит его мать.

— Ты все помнишь, мам, — говорит он, сворачивая в тупик. — Я хотел показать это место Лили.

— А я думала, что мы опаздываем, — говорит Николь. Не ответив ей, он притормаживает, и машина ползет, проезжает мимо заборов-цепочек, и большая часть цепочек по-прежнему отсутствует, остались только голые бетонные тумбы и маленькие газоны перед домами, он видит, их теперь так много, этих газонов, их нелепо вымостили камнями или переделали в дороги для машин, и все дома на этой улице находятся в разных стадиях ремонта, хотя теперь большую часть реконструировали, поставили застекленные веранды и разноцветные витражи, вставили стеклопакеты и вычурные венецианские ставни, но, кажется, тот дом, который когда-то принадлежал им с Ким, никак не изменился. Насколько он понимает, их дом — самый безобразный на всей этой улице, и на мгновение он задумывается, а может, этот дом вообще списан со счетов — и тогда нет никакой разницы, ремонтировали его или нет и кто в нем жил раньше, если такие дома распродаются с молотка ассоциацией домовладельцев. Этот дом всегда был запущенным, нелюбимым, думает он. Жалкое место. Марк начинает сожалеть о том, что привез их сюда, что дал Лили посмотреть на это.

— Ну вот мы и приехали, — смущенно говорит он, и теперь у него определенно нет желания показывать ей их старый дом. Доехав до серпообразного тупика, он без промедления разворачивает машину, думая, что все-таки по-прежнему боится своего прошлого. Что это вызывает в нем слишком много ужасных воспоминаний.

Снова проезжая мимо этого почти развалившегося дома, он думает, что этот дом выглядит так, словно по-прежнему принадлежит ему и Ким, в этом не может быть ошибки, и ему даже не нужно его показывать, и Лили спрашивает:

— А где была моя комната? Где я спала?

— В передней части, — безропотно отвечает он. — Вон то окно справа. У тебя была отдельная комната. Самая теплая в доме. С ковровым покрытием.

— Мама говорит, что ты клал меня спать в шкаф. Что ты запирал меня в шкафу без света, — говорит Лили.

— Нет, черт побери, нет, — говорит он. — Это была маленькая комнатка, это точно, но не шкаф. Нормальная спальня, и она была только твоей. Джейку и Сину приходилось спать в комнате вдвоем.

— Мама сказала, что ты не хотел, чтобы я спала в их комнате, и поэтому запирал меня одну в шкафу. Она сказала, что ты никогда мне не давал играть с ними. И что мне не позволялось иметь никаких кукол или игрушки.

— Это неправда, — говорит он.

— Она сказала, что ты перед всеми делал из меня посмешище, — говорит Лили, и ее голос становится громче. — Что я была похожа на садового гнома или типа того. Что люди называли меня Дурехой или Большими Ушами и так далее. Я видела эту фотографию, которую ты сделал, у пруда, в этой глупой шляпе, когда я пыталась ловить рыбу.

— Твоя мама — врунья, — говорит он. — Она ебаная врунья. Она…

— В машине Джемма, Марк. Выбирай словечки, — говорит Николь.

— Жду не дождусь, когда мы доедем до реки, — говорит Энн. — Будет замечательно.

Быстро проехав мимо пруда с утками, у которого много лет назад Марк и Ким снарядили Лили детской рыболовной удочкой — загоревшись идеей заработать немного денег, отправив это фото в местную газету, не в состоянии признаться, что Лили была плодом их союза, что она была их прекрасной дочерью, частичкой каждого из них, что она связала их навсегда — он продолжает молчать. Марк молчит до тех пор, пока они не вползают в пробку, со стороны реки пышет жаром, и они медленно едут туда, где можно арендовать лодку.

Где же они были, думает он. В аптеке Boots. Да, именно в Boots. В Boots на Лондон-стрит. Ким сваливала в корзину все эти причиндалы, новые бутылочки и баночки с сухим молоком, запечатанные упаковки с сосками и пустышками, салфетки и тряпки, потом она схватила какой-то шампунь и кондиционер, две помады, тушь, пудру, несколько пурпурных лаков для ногтей — она любила пурпурный, внезапно вспоминает он, — тюбик с искусственным загаром, и продолжала набирать бесконечное количество предметов женской косметики, о существовании которых Марк даже и не подозревал. Он толкал коляску с Лили, в то же время пытаясь не сводить глаз с Джейка и Сина. Когда Ким положила в эту кучу флакон с духами от Кельвина Кляйна, или это был модный флакончик от Шанель, или что-то еще, в общем, тогда ему показалось, что это будет слишком дорого стоить. Это выглядело абсолютно чересчур. И он сказал:

— И кто за это все будет платить? Я думал, мы пришли сюда только для того, чтобы купить кое-что для Лили.

— Не переживай, — сказала она, — за это заплачу я. Я знаю, что ты отец Лили и мой муж, но я и не мечтала о том, чтобы просить тебя за что-нибудь заплатить. Я вполне способна заплатить за все сама.

— Как? — сказал он.

— Крис дал мне чаевые, вот так, — сказала она.

— За что? — спросил он. — За то, что ты еблась с ним за моей спиной?

— Да, так и есть, — сказала она. — Еблась с ним за твоей спиной.

Сначала она вывалила перед ним салфетки, затем стала швырять в него все неломающееся содержимое корзины, и он сжался в проходе, пытаясь спрятать за спиной коляску с Лили, потому что на него дождем сыпались аккуратно упакованные туалетные принадлежности, помада, и тушь, и тюбики, и баночки с разным барахлом, отскакивали от него и грохотали по полу, в то время как продавцы и покупатели оторвались от своих дел и уставились на них — хотя ни один не вмешался. А Ким начала плакать, между громкими бездыханными всхлипываниями вставляя:

— Я только хотела выглядеть симпатичной — для тебя, Марк. Да, для тебя. Что в этом не так? Ты никогда ничего мне не покупал. Ты никогда не хотел сделать мне сюрприз. Крис не хочет меня, Марк. Сколько раз тебе нужно это повторять? Он просто добрый, он просто знает, как обращаться с женщинами, а ты не знаешь, несчастный ты идиот. Ты не заслуживаешь меня. Ты никого не заслуживаешь. Идите сюда, мальчики, Син, Джейк, и обнимите свою мамочку.

И Марк наклонился и начал подбирать все это барахло и складывать обратно в корзину, сдвинувшись с прохода, чтобы Син и Джейк могли его обойти.

— Извини, — сказал он. — Извини, моя хорошая. Я заплачу за все. Конечно, я хочу, чтобы ты выглядела для меня симпатичной. Только для меня. Любимая.

И он обнаружил, что Ким обладала истинным талантом заставить его жалеть ее. К тому же она могла заставить его почувствовать себя виноватым перед ней — виноватым за то, что когда-либо не верил ей, ее уверениям, ее словам, самому ее существу. Хотел бы он знать, какую часть этого таланта унаследовала Лили. И, думая о Лили, на которой надеты старая юбка и туфли Ким, о том, как странно она иногда смотрит на него, Марк думает, что ему следует быть с ней предельно осторожным. Со своей собственной дочерью.