– Вы любили ее колбасу! – рявкаю я, так бесит меня его влажное лунообразное лицо. – А это не одно и то же.

Он напрягается и расправляет спину, будто я ударил его по лицу.

– Однако это вы встречались с другой женщиной.

Значит, Дженна сказала ему. Теперь мой черед опускать взгляд, и гнев мгновенно уступает место стыду.

– Вы сказали Ромми, что я изменял Дженне? – спрашиваю я через несколько секунд, поднимая взгляд, чтобы удостовериться в верности своих наихудших опасений.

Кюре кивает с каменным выражением лица.

– Дженна назвала вам имя той, другой женщины?

– Нет.

Я тру ладонью лоб, по шее сбегает струйка пота. Все это просто ужасно. Чертов Ромми. Я выпрямляюсь и беру себя в руки.

– Ну ладно, – говорю я. – Думаю, будет лучше, если О’Брайаны узнают все от меня. Я не хочу причинять им еще большую боль сегодня, но завтра же я первым делом нанесу им визит, чтобы извиниться и оправдаться. Думаю, после этого они захотят позвонить вам. Я разрешаю вам сообщить им все, что вы сочтете нужным.

– Думаю, вы не понимаете, – заявляет Виновски, и видно, что ему это неприятно.

– Не понимаю чего?

– О’Брайаны сейчас в соседней комнате. Детектив Ромми беседовал с ними вчера вечером. Они очень расстроены. Они попросили меня сообщить вам, что они не хотят вашего присутствия на похоронах. Если же вы будете настаивать, миссис О’Брайан говорит, что разоблачит вас с амвона.

Я чувствую: еще немного – и меня вырвет.

– Я уже объяснил ей, что у вас есть полное право быть здесь, – продолжает падре Виновски. – И я сказал ей, что как представитель Церкви я строго запрещаю любые несанкционированные высказывания с кафедры.

– И что она ответила?

– Она спросила моего мнения как друга Дженны. – Он поднимает руку и закрывает ею свой стоячий воротник; его взгляд неожиданно становится ледяным. – Я сообщил миссис О’Брайан, что детектив Ромми выдвинул достаточно убедительные доводы и что я разделяю ее позицию.

Недоброе предчувствие холодной рукой сжимает мое сердце: только сейчас мне приходит в голову, насколько отвратительными мои ошибки и грехи могут казаться в изложении Ромми. Наверное, раньше я не мог рассуждать здраво. Я иду к двери и всматриваюсь в маленькое ромбовидное окошко. Церковь полна людей, скорбящие суетятся в боковых проходах и у притвора. Я ни секунды не сомневаюсь, что мать Дженны сделает именно то, о чем грозилась. Я пытаюсь представить себе, как я встаю перед всем этим собранием, чтобы сознаться в грехах и объявить о своей любви. Однако мне даже с Теннисом тяжело говорить. Побежденный, я отворачиваюсь.

– Все зависит от вас, – заявляет падре Виновски. – Я с радостью поговорю с миссис О’Брайан еще раз, если хотите.

– Спасибо, конечно, – отвечаю я, и во мне снова поднимается гнев, – но я ухожу.

Из ризницы есть выход прямо на улицу. Священник машет головой в сторону двери.

– Хотите, я позову вашего друга?

– Нет. – Я не намерен уходить тайком. – Я выйду через ту дверь, через которую вошел сюда.

– Я буду молиться за вас, – примирительно сообщает Виновски, протягивая руку.

– Вы уже сделали для меня более чем достаточно, – говорю я, поворачиваясь к нему спиной. – И я бы не хотел, чтобы вы впредь утруждали себя.

Теннис вопрошающе смотрит на меня, когда я выхожу из ризницы.

– Мы уходим, – шепчу я, перегибаясь через первый ряд скамей.

– Что? – изумленно спрашивает он. – Почему?

– Объясню позже.

Я выпрямляюсь, поворачиваюсь к алтарю и подхожу к гробу. Положив на него обе ладони – дерево холодит мне пальцы, – я закрываю глаза и вызываю образ Дженны. Я вижу, как она сидит нога на ногу на затрапезной кушетке в нашей первой нью-йоркской квартире – той самой, на окраинах испанского Гарлема, которую мы сняли, когда Дженна поступила на юрфак. Она с улыбкой смотрит на меня, ее волосы блестят в солнечном луче, бьющем прямо в окно без штор, а на коленях у нее лежит газета. Я наклоняюсь к гробу и нежно целую его гладкую крышку. Дженнифер Мэри О’Брайан Тайлер, прощай.

Расправив плечи и не позволяя себе заплакать, я иду обратно по проходу, сосредоточившись на том, чтобы естественно двигать руками. Теннис быстро идет впереди меня и толчком открывает передо мной внутренние двери, чтобы я не сбился с шага. Когда мы выходим, срабатывают фотовспышки, и их свет ослепляет меня.

Толпа журналистов перед церковью за эти пятнадцать минут выросла в полтора раза. Три или четыре репортера бросились ко мне с вопросами:

– Мистер Тайлер, почему вы уходите с похорон своей жены?

– Правда ли, что вашего ухода потребовали родители вашей жены, мистер Тайлер?

– Вы изменяли своей жене, мистер Тайлер?

И наконец:

– Мистер Тайлер, вы заплатили за убийство своей жены?

Немыслимо. Информацию о моей неверности Ромми вчера попросту выбил из падре Виновски, но этот полицейский уже настроил против меня родителей Дженны и спустил с цепи прессу. Я просто не могу не уважать этого типа за то, что он вычислил, как сделать самый плохой день моей жизни до такой степени невыразимо ужасным. Я бы с радостью голыми руками забил этого сукина сына до смерти.

Полицейский в форме все еще бдит, чтобы журналисты не ступали на территорию церкви, так что большинство репортеров и фотографов бегут вниз по улице и сворачивают за угол, ни на шаг не отставая от нас с Теннисом, пока мы спускаемся по длинной лестнице к парковке. Вот мы уже видим машину Тенниса. Возле нее, опираясь на капот, скрестив ноги и болтая по мобильному, стоит Ромми. Его напарница, детектив Тиллинг, с каменным выражением лица замерла в паре метров от него. Я инстинктивно сжимаю кулаки.

– Мои поздравления, – заявляет Ромми, резко складывая телефон, когда я подхожу. – Я только что говорил с редактором отдела местных новостей газеты «Пост». Вся первая полоса посвящена вам.

– Вы уж нас извините, – я чересчур взбешен, чтобы контролировать себя в перепалке с ним, – но мы уезжаем.

– Погодите минутку. – Ромми почти прыгает в мою сторону, в то время как Тиллинг становится на пути у Тенниса, перекрывая ему доступ к водительской двери. – У вас есть время, чтобы поболтать. Такие вещи католики делают по всем правилам. Они будут плакать и молиться еще по меньшей мере час.

Ромми приближается ко мне, пока между нами не остается лишь тридцать сантиметров. На нем серый двубортный пиджак, синяя рубашка и красный галстук из крученого шелка. Золотые запонки вспыхивают на его манжетах, когда он складывает руки на груди, а мясистое тело бывшего штангиста норовит порвать костюм по швам.

– У меня для этого нет настроения, – отрывисто говорю я.

– Простите ради бога, – протягивает он, симулируя заботу. – Тяжелый день сегодня?

– Пошел ты! – рявкает, злобно уставившись на него, Теннис. Тиллинг предостерегающе кладет руку Теннису на плечо, как только он делает шаг по направлению к Ромми. Теннис сердито сбрасывает ее руку. – Поехали, Питер.

Ромми ухмыляется, обнажив желтые от никотина зубы. Он лысеет и сантиметров на десять ниже меня. Стоит мне посильнее дернуть головой – и его нос сломается о мой лоб. Я представляю себе, как коп сгибается вдвое и багровая кровь струится у него между пальцами на теплый асфальт.

– Позвольте передать вам экстренное сообщение, – будто для поддержания разговора продолжает он. – Завтра лучше не будет. Соседи тоже читают газеты, и они будут бояться отпускать детей играть на улице. На ваш адрес начнут приходить письма с угрозами. Возможно, какой-нибудь местный герой швырнет кирпич вам в окно или проколет шины. Если вы переедете, это не поможет. Куда бы вы ни поехали – всюду вас будут преследовать подобные ситуации. – Ромми качает головой и огорченно щелкает языком. – Парень, с твоей прошлой жизнью покончено. Все должны знать, что это ты сделал. Тебе ни от чего не отвертеться.

– Спасибо за предупреждение, – говорю я. Кулаки у меня уже сводит судорогой, ногти впились в ладони.