– Если бы она хотела наказать вас, она бы не стала спасать вас от обвинений в убийстве Франко.

– Тогда зачем?

– Питер…

Я снова вытираю лицо и смотрю на Грейс. У нее обиженное выражение лица.

– Помните то, что я говорила раньше, о совете, который я получила от отца?

– Да.

– Будь я на вашем месте, я бы хотела узнать все. Как бы тяжело это ни было.

– Расскажите мне, – прошу я.

– Подумайте как следует. Вы мне сами сказали: миссис Жилина делала все, чтобы защитить интересы Андрея и Кати. Она пыталась разрушить ваш брак, навела беду на вашу жену и поставила вас в такую ситуацию, что теперь вы отвечаете за благополучие Кати.

– Нет. – Я начинаю понимать ее. – Это невозможно.

– Как долго Катя влюблена в вас? Вам это известно?

Я все еще помню выражение Катиного лица, когда она держала мою руку в баре на Трибека и делала вид, что предсказывает мою судьбу. Я слишком взволнован, чтобы отвечать.

– Миссис Жилина хотела счастья для своей дочери, – говорит Грейс. – Она поступила так, как считала нужным.

– Я не могу в это поверить. – Я закрываю лицо руками. – Это не может быть правдой.

– Послушайте. – Грейс кладет руку мне на плечо. – Я всего лишь полицейский. А вам нужен друг. Такой, как Теннис. Расскажите ему все и спросите его мнение. – Она легонько хлопает меня по спине и встает. – Вы неплохой человек. Я сделаю вам то же предложение, какое вы сделали мне: если захотите поговорить – позвоните мне.

Вечернее солнце просвечивает сквозь распускающуюся листву деревьев, отбрасывая причудливую тень на железный столик в кафе, где друг против друга сидим мы с Теннисом. Мы сейчас в парке Брайанта, позади центрального здания Нью-Йоркской публичной библиотеки, окруженной клянчащими еду голубями и морем желтых крокусов. Теннис молча слушает, как я пересказываю свой сегодняшний разговор с Грейс.

– Мне очень жаль, Питер, – говорит он, когда я с трудом добираюсь до конца нашей беседы. – Миссис Жилина была злой. Печальная правда состоит в том, что мир полон зла.

– Я не знаю, что мне делать.

Он берет меня за руку.

– Был у меня один знакомый, который прошел через концлагерь. У него на руке была татуировка с номером, он потерял всю семью, с ним случилось все самое ужасное, что только можно себе представить. Когда я познакомился с ним, он был женат, у него была парочка прекрасный детей и хороший бизнес. Его регулярно приглашали выступить в Йом Хашоа, День памяти жертв холокоста. Однажды я спросил его: как он так может? Как он может вставать каждый день и жить своей жизнью после всего того зла, которое ему довелось пережить? А он в ответ на это спросил: а как можно жить иначе? Он жил вместо своей семьи, и друзей, и соседей, которые были убиты в войну, и он не позволял себе опускать руки. Он был храбрым человеком.

– Я понимаю тебя, Теннис, но не знаю, что мне делать.

– Руперт одолжил мне экземпляр той книги, которую ты нашел в квартире Андрея. Ту, Толстого. Там есть одно предложение, и его можно считать как бы выводом: «Изменения в нашей жизни должны происходить из невозможности жить иначе, нежели в согласии с нашей совестью».

– И что сие означает?

– Ты вместе со мной ходил в клинику Эмили. Ты встречался с этими людьми. У нас нет выбора, как поступать.

Шагая по клинике Эмили, я все время чувствовал рядом с собой Дженну. Дети представляли собой душераздирающее зрелище, их было очень много, и они были в ужасном состоянии. Теннис прав. Я никогда не смогу повернуться к ним спиной.

– А что мне делать с Катей?

– Скажу тебе только две вещи. Ты ни в чем не должен ее винить, и тебе не следует рассказывать ей, что сделала миссис Жилина. Это было бы нечестно. Помимо всего прочего, все зависит от того, что ты чувствуешь. Если ты хочешь быть с Катей, то в этом нет ничего плохого – точно так же, как если ты этого не хочешь.

Я вспоминаю, как мы с Катей гуляли по кладбищу после похорон Андрея и миссис Жилина, и я слушал, как она изливает свою печаль и гнев, и держал ее за руку, пока она плакала. Неделю спустя я воспользовался своим положением держателя контрольного пакета акций «Терндейл», чтобы вернуть Катю на прежнее место работы, заявив ей, что она должна провести компанию через инспекцию комиссии по ценным бумагам, и напомнив о ее ответственности перед акционерами и служащими.

– А как бы ты поступил? – спрашиваю я у Тенниса.

– Это неважно, – отвечает он, качая головой. – Речь идет не обо мне и не о ком-то другом. Речь идет о том, что чувствуешь ты.

Я смотрю, как на лужайке в центре парка дети играют с летающей тарелкой, и обдумываю слова Тенниса. Он бросает взгляд на часы.

– Ты куда-то спешишь?

– Я договорился встретиться с Рейчел в больнице. Она должна пройти УЗИ и пригласила меня с собой, чтобы я мог впервые увидеть своего внука. Почему бы тебе не пойти с нами? Ты можешь посидеть в приемной, а потом пообедать с нами. Рейчел с радостью включила бы тебя в наш коллективный иск против «Кляйн». Она им дает жару!

– Нет, спасибо. Езжай один. А я посижу здесь немного.

– Ты уверен? Я мог бы сходить на УЗИ с Рейчел как-нибудь в другой раз.

– Не беспокойся. Со мной все будет хорошо.

– Я тебе еще позвоню, – обещает Теннис и сжимает мое плечо.

Солнце садится, и тени становятся длиннее; парк постепенно пустеет. Я заглядываю себе в душу, пытаясь понять, что я чувствую. У меня звонит телефон.

– Это Катя. – Судя по голосу, она в восторге. – Один из наших юристов только что принял звонок от главного следователя Комиссии по ценным бумагам. Они решили повесить все на Уильяма и полностью реабилитировать компанию. Официально об этом объявят завтра утром, перед открытием торгов. Наши акции просто взлетят в цене!

– Потрясающе, – машинально говорю я.

– Ты в городе?

– Да.

– Я хочу куда-нибудь сходить, отпраздновать это событие.

Бабочка-монарх садится на крокус возле моего колена, и задержавшийся солнечный луч подсвечивает ее черно-красные крылышки, как витраж. Бабочка немного ползает по цветку, а затем снова стартует в небо, пролетает мимо верхушек деревьев и отправляется на север, вверх по Шестой авеню.

– Питер! – зовет меня Катя. – Что ты думаешь на этот счет? Ты свободен?

– Да, – отвечаю я, глядя, как монарх исчезает в темнеющем небе. – Думаю, свободен.

Некоторые читатели могут решить, что мое описание недостойного поведения в финансовом сообществе – всего лишь завуалированный удар по фирме, в которой я работал, «Голдмэн сакс груп». Однако подобное предположение не имеет ничего общего с правдой. В индустрии, прославившейся своим недостойным поведением, «Голдмэн» выделяется неизменной приверженностью высоким стандартам. Я и представить себе не могу более этичную или меритократичную [35]организацию, и я очень, очень горд быть ее питомцем.

Один чрезвычайно общительный коллега в мою бытность служащим «Голдмэн сакс» как-то сказал мне, что в его понимании, ад – это работа в маленькой комнате наедине с самим собой. Когда я работал над этой книгой, очень часто случалось так, что я сидел в одиночестве в своем кабинете, сражаясь с забуксовавшим сюжетом и непослушными персонажами и понимая, как он был прав.

К счастью, я всегда получал поддержку, когда особенно нуждался в ней. Моя жена Синтия подбадривала меня, начиная с моего самого первого упоминания о желании написать книгу, и ее уверенность помогла мне преодолеть несколько сложных периодов. Мой брат Терри был столь любезен, что согласился стать одним из первых читателей этой книги и сумел тактично высветить многочисленные недостатки моих первых попыток, нисколько не отбивая у меня охоту к писательству. Когда я почувствовал, что готов к замечаниям человека более опытного, я нанял четырех человек, на тот момент студентов последнего курса магистратуры факультета искусств Колумбийского университета: Майка Харвки, Джейн Рэтклифф, Скотта Уолвена и Дженни Яброфф. Все они оказались выше всяких похвал. Майк постоянно вынуждал меня разъяснять темные места сюжета и ловко выявлял неудачные повороты в сценах. Джейн яростно нападала на меня, требуя самому получше разобраться в своих персонажах и настаивая на более глубоком самоанализе и прозрачности мотиваций персонажей. Скотт – чья критика склонялась в сторону философичности – заслужил мою вечную благодарность, убедив меня купить книгу Джорджа В. Хиггинса «Друзья Эдди Коула» и прочесть вступление к ней, написанное Элмором Леонардом. Я настоятельно рекомендую всем начинающим писателям, читающим эти строки, последовать его совету.