– Но там есть этот гребаный воздушный шлюз! – крикнул Майлз, чувствуя, как сжимаются его кулаки.

– Подбирайте выражения, – попросил Марио, кивнув головой на Макса, игравшего в другом конце комнаты.

– Он сказал плохое слово, – сказал мальчик, не оборачиваясь и не отрываясь от игры.

– Извините. Но я хотел сказать, что это очень важный момент, разве не так? Если не ошибаюсь, вы говорили, будто работали там, Филипп? – Майлз начал расхаживать по комнате взад-вперед.

– Не сломай ничего, – напомнил француз.

– Я ничего не буду ломать. Но как мы собираемся пройти сквозь е… проклятый воздушный шлюз? Нам конец! И вы этого не знали? Вы никогда там не работали, так? Все это хе… ерунда какая-то.

– Я никогда не работал там, но зато знаю людей, которые работали, – зло сказал Филипп, словно обиженный подросток.

– Просто замечательно. Значит, когда мы будем весело ехать по темному тоннелю, везя на горбу пятнадцать миллионов фунтов, то можем чисто случайно наткнуться на какого-нибудь несчастного педика, проверяющего, нет ли где-нибудь утечки в трубах?

– «Педик» – плохое слово, но оно также может быть и не плохим словом, если будет обозначать учащегося педагогического колледжа мужского пола, – сказал Макс, приходя ему на помощь.

– Они все на машинах, на которых сигнальные огни. Вы увидите их задолго до встречи.

– И они увидят нас.

– Верно, – сказал Марио. – Хотя сомнительно, что они смогут многое разглядеть. Как бы то ни было, мы подумали над этим вопросом и сейчас кое-что вам покажем. Нечто весьма полезное. Давай, Филипп!

Филипп поставил на стол серую картонную коробку и вытащил из нее нечто, что Майлзу сначала показалось шлемом виртуальной реальности.

– Прибор ночного видения военного образца. Вы будете, как кошки, способны видеть в темноте, а кроме того, он сделает ваш облик неузнаваемым.

– Но если там есть воздушный шлюз, то мы не сможем выйти, – сказала Анна.

– Что ж, это проблема, – ответил Марио. – Филипп как раз над ней сейчас работает. Покажи нам, пожалуйста.

Филипп выпрямился и улыбнулся. Он взял в руки велосипедный насос и начал накачивать воздух в картонную трубу.

– Нам, – сказал Филипп, – невероятно повезло. Боги нам улыбаются. Смотрите внимательно.

Он аккуратно отлепил полоску изоленты, удерживавшую пластмассовую крышку в конце картонной трубы. Внезапно раздался хлопок, из трубы вылетел шарик для настольного тенниса и заскакал по комнате.

– А теперь пусть любой из вас на спор со мной попробует его поймать! – гордо сказал Филипп.

Майлз подошел к стене и, упираясь в нее, нагнулся низко к самому полу.

– Ох, ох… обалдеть!

– Воняет, как в чертовом парфюмерном магазине, – проворчал Дональд Купер, прикладывая носовой платок к носу. Он обычно использовал его для того, чтобы утирать свой широкий лоб. – Что с нами произошло? Мы что, к старости размякли?

– Нужно блюсти чистоту, майор, – сказал кто-то в глубине комнаты, набитой людьми.

– Мы превратились в группу еврогомиков, – сказал Дональд, широко осклабившись. – Были времена, когда вы могли унюхать группу бойцов Ее Величества за милю, если только чертов ветер дул в нужном направлении.

Он распахнул за своей спиной окно с алюминиевой рамой. Вид из окна был невзрачный: грязная стройка под серым моросящим дождем.

Группа, сидящая вдоль стен переполненного «портакабина», представляла собой странную смесь людей разных возрастов, этнических групп и телосложений. Все мужчины в основном бывшие военнослужащие, и все лично знакомы Дональду Куперу. Все, за исключением одного: Стив Эйбрахамс, крановщик, человек, которого порекомендовал Гастон Белл. Эйбрахамс был явно не прост, но, судя по той информации, которую о нем сумел раздобыть Купер, принадлежал к «кошерному» типу. Он был уволен с лишением всех прав и привилегий из инженерных войск за какую-то аферу на Кипре.

Дональд знал, что все остальные парни впрягутся и выполнят любую работу, какую потребуется, но крановщик был самым важным звеном. Они не могли себе позволить что-либо пустить наперекосяк. Эйбрахамс успел уже поработать на трех работах, где требовались его технические навыки. Везде он справлялся с обязанностями благополучно, а его контакты с законом никогда не заходили дальше бесед с дорожными полицейскими.

– Попрошу минуточку внимания, пожалуйста, – сказал Дональд. Контейнер погрузился в тишину мгновенно. Дональд Купер привык к тому, чтобы его слушали, а потому продолжил без паузы: – Вы все знаете, зачем мы здесь собрались. Завтра в одиннадцать часов утрам мы остановим поезд прямо здесь, подорвем крышу вагона, снимем с него один из контейнеров и уберемся отсюда к чертям.

– Превосходно! – влез Синдбад. Кличка отлично подходила носящему ее психопату и специалисту по «Семтексу».

– Теперь то, о чем вы не знали: в контейнере будет перевозиться более пяти миллиардов фунтов стерлингов.

– Твою мать, – тихо сказал Фредди О'Брайен.

– Минус дела в том, что полиция Ее Величества будет настороже. Следовательно, мы должны работать очень быстро. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас болтался без дела. Отдыхать будете потом. Мы делаем дело, не оставляя никаких следов, и исчезаем. Понятно?

Со всех сторон раздалось согласное бормотание.

– Так вот, на данный момент весьма серьезным препятствием для нас является грязь.

– Да, она ужасно липкая, – заметил О'Брайен, который, несмотря на ирландскую фамилию, был шотландцем.

– В общем, – сказал Дональд Купер, оглядывая всех с выражением лица, которое, по его мнению, более всего передавало сочувствие и просьбу, – мы должны закончить дорогу в ближайшие сутки. Мы все тут немного расслабились, парни. Никакого бухалова, никаких праздношатании. Мы должны закончить ее, утрамбовать, сделать твердой. Иначе завтра полицейские ищейки нарисуются и обнаружат здесь шайку бывших солдат, с печальным видом сидящих в дерьме по уши вокруг вагона с пятью миллиардами. И тогда уж мало нам не покажется.

В пропахшем потом автомобиле повисла тишина. Все смотрели куда-то в пол.

– С этим все согласны? Я спрашиваю только из вежливости, поскольку сейчас уже немножко поздно, чтобы выходить из дела. – Дональд усмехнулся. – Либо подорвались и начали живо ковыряться лопатами, либо я вас тут зарою.

Несколько самых нервных членов группы посмотрели на него с тревогой. Дональд противно рассмеялся, что случалось нечасто.

– Всего лишь шутка! – сказал он, стараясь, чтоб вышло как можно дружелюбнее. – А ну-ка, давайте, все надели галоши.

Харрис, который сидел возле двери, поднялся и открыл ее. Волна свежего воздуха ворвалась внутрь, ослабив немного стойкий запах. Команда поднялась: шаркая ногами, бормоча и закуривая, люди поплелись на выход. Каждому проходящему мимо него Харрис вручал пару черных высоких сапог и большую совковую лопату. Дональд проводил последнего выходившего до двери. Харрис подал ему пару сапог.

– Что это, Харрис?

– Давай, Дональд, подключайся, приятель. Поднимем парням боевой дух, – сказал Харрис.

– Ничего-то ты не понимаешь, Харрис. Вот почему ты так и не поднялся, милый. Появятся проблемы – я буду дремать в «чероки».

Дональд шагнул из «портакабина» на перевернутый ящик из-под молока, служивший ступенькой. Ящик не выдержал и затрещал, забрасывая грязь вокруг себя голубыми пластмассовыми осколками.

Нога Дональда в ботинке военного образца сорок шестого размера провалилась на пятнадцать сантиметров в липкую глину строительной площадки.

– Дерьмо! – сказал он. Затем отбросил то, что осталось от ящика, с ноги и пошел, чавкая грязью, к своему «чероки».

– Не думаю, что мне следует продолжать заниматься пиаром, как вы считаете? Я думаю, мне лучше снова стать актрисой. Вот к чему меня готовили. Правда, я так и не закончила обучение, потому что у меня возникли отношения с заместителем ректора театрального колледжа, но его оставила жена, а сам он потерял работу и бросился со скалы, так что я потеряла интерес к нему. Но мне все равно всегда предлагали роли матерей-одиночек, или сумасшедших, или жертвы изнасилования. Я снялась в роли жертвы изнасилования в «Несчастном случае» и в «Билле». Я была матерью-одиночкой в «Бруксайде», в «Роще байкеров», в «Коронейшэн-стрит» и, наконец, в картине «Только дураки и лошади». Я снялась в роли матери умершего мальчика в одной серии «Скорой помощи», потому что мой американский английский очень хорош, и еще я трахнулась с режиссером. Ну, вообще-то, мы не трахались, он постоянно меня донимал, чтобы я сделала ему минет в том клубе, в котором я буквально жила в Нью-Йорке. Поэтому я сказала ему, что если он даст мне роль в «Скорой помощи», то я ему отсосу, но сначала мы заключим контракт. Я не глупая, как многие люди думают. Марио знает, что я не глупая, он меня уважает, он – единственный мужчина, которому удавалось сделать так, чтобы я замолчала, не засовывая свой член мне в рот. Я думаю, что именно из-за этого большинство мужчин хотят засунуть мне член в рот. Я не глупая, это просто очень хороший способ сделать так, чтобы я заткнулась. Но куча мужчин жаловались, что я умудряюсь болтать даже тогда, когда сосу им член. Мне нравится держать член во рту, у меня это очень хорошо получается, я занималась этим много раз – но, не поймите меня неправильно, я не дешевка. Я не стану отсасывать у первого встречного. Я – гурман эрекций, и я их коллекционирую. Бывают члены изогнутые, бывают бугристые, бывают сморщенные, даже в эрегированном состоянии, – мне все такие не нравятся. Мне нравится прямой поршень с чистыми линиями. Он не обязательно должен быть большим. Я не зацикливаюсь на размере, кстати, если член большой, то это превращает оральный секс в какой-то кошмар. А у вас большой, Майлз? Я представляю ваш как среднего размера, но прямой и очень твердый. Твердость гораздо важнее размера – не думаю, что это известно многим мужчинам. Так вот, я отсасывала тому мужику в нью-йоркском клубе, пока он звонил своим людям, чтобы удостовериться, что я получила роль. Я была тогда по-настоящему счастлива, потому что я думала, что наконец стану актрисой в Голливуде. Потому что, хотя действие «Скорой помощи» происходит в Чикаго, но снимается сериал в Голливуде, так что на самом деле я была там. У меня была единственная роль матери-одиночки, которая теряет своего сына, но история была сосредоточена на мальчике и на том, как они нашли его, а у меня было две реплики. В конце концов, они потом все равно их вырезали, да и Моника начала без меня сходить с ума, поэтому мне пришлось вернуться и снова начать делать для нее пиар. Это было как раз перед тем, как Дейв покончил с собой. Вы знали Дейва? Нет, я не думаю, что вы его знали, но журналистов тогда понаехало, когда я вернулась. «Кишат, как личинки на дохлой собаке», – так мы с Моникой и сказали, когда выглянули из окна ее дома. Дети плакали, а со мной был Масдай… моя мама уехала отдыхать, поэтому мне пришлось самой присматривать за ним. Это мой малыш. Многие не верят, что у меня есть ребенок, потому что у меня соски по-прежнему маленькие, несмотря на то что сами сиськи довольно большие. Не массивные. Я ничего с ними не делала, как Моника, но они сводят парней с ума. Вам нравятся сиськи, Майлз? Не думаю. Вы смотрите мне в лицо, когда говорите со мной, а не на сиськи, как большинство мужиков. Вам, наверное, нравятся задницы. Большинству симпатичных мужчин нравятся задницы, потому что они на самом деле педрилы, и им нравится трахать женщину сзади, ведь тогда они могут представлять себе, что это хорошенький мальчик. Странно, не правда ли? Поэтому я думаю, что мне надо оставить карьеру актрисы и заняться чем-нибудь полезным, знаете ли, например, ароматерапией. Вы когда-нибудь были на сеансе ароматерапии? Это восхитительно. Можете себе представить, большинство мужчин, которых я знаю, считают это глупостью. Я думаю, что это будет очень мило. Я могла бы, возможно, давать мужчинам сеансы ароматерапии эксклюзивно. Ну, вы знаете, примерно, как в массажных салонах, только я бы не работала руками. Но я буду смотреться очень сексуально в белом халатике, очень узком, который начнет слегка задираться, когда я буду наклоняться. Я бы хотела давать сеанс ароматерапии мужчине и ничего не делать для его члена, просто смотреть, как тот поднимается под полотенцем. Это кажется вам жестоким? Мне кажется, во мне есть жестокие черты, но мне нравится заводить мужчину, а потом оставлять его страдать. Это плохо? Это не выглядит совсем уж плохим, скорее дразнящим…