Ишмаэль велик. Ишмаэль держит в своих руках все нити — в Париже одна из них порвалась. В Милане, на улице Падуи, возможно, порвалась еще одна. Гвидо Лопес потерялся в безразмерной темноте, выйдя с набережной. Париж бурлил — ночной водоворот — по ту сторону Сены. Он был в центре.
Его отвезли на Монмартр, в гостиницу. Он вернется завтра. Серо остался в главном управлении, чтобы допросить «перевоспитателя» Клемансо: он вытащил его из «Сайнс Релижн», у мальчика в комнате была его фотография, — как это возможно, что он не был в курсе угроз Ишмаэля? Серо попрощался с Лопесом, пожав ему руку, горячо, по-братски. Между ними установилось почти родственное согласие. Он распорядится привезти ему на следующий день, прямо в гостиницу, распечатки файлов из компьютера Клемансо: ребята из технической группы будут работать над ними всю ночь.
Его высадили у гостиницы. Величественная, ничего не скажешь. Понаблюдал, как удаляется машина управления. Вошел, отдал документы, спросил, не доставляли ли факс для него, — нет, не доставляли. Он был не в состоянии сидеть взаперти в номере. Он задыхался в вестибюле гостиницы. Решил выйти на улицу, побродить немного. От холода покалывало тело. Бульвар кишел путанами, жуликами, одетыми в кожу задницами, сутенерами и продавцами зажигалок. Две задницы нюхали «поппер» на углу узкой перпендикулярной улицы. Он вытащил из кармана самокрутку с травкой и закурил ее. Воздух был чистый, и красные огни «Мулен Руж» раздражали взгляд. Он пересек бульвар и пошел по другой стороне улицы, откуда можно было попасть в разного рода порнографические заведения, расположенные напротив его гостиницы. Тяжелая, как животное, близкое к смерти или к безразличию, гостиница существовала за счет порно: огромная, пять этажей. В витринах он увидел неподвижные тела кукол из превосходного латекса — манекены, более похожие на трупы, чем на искусственных людей, — покаянные, идиотические взгляды, — у них поднимались вверх кисти рук, между которыми было отверстие — такое, чтоб туда мог войти член. Слепки нелюбви, похоронная пластмасса. Взглядом, издалека, Лопес ощутил их тяжесть. Синтетические волосы блестели, как волосы невоздержанной старухи. Рты были полуоткрыты, губы зафиксированы в гримаске, которая изображала экзотическое обещание — времяпрепровождение в ночном клубе. Мертвые были живыми, живые были мертвыми.
Он пошел к подъему на Монмартр. Увидел двух растрепанных туристов — возможно, отца с сыном, еле тащившихся от усталости: отец седоватый и худой, сын — толстый, оба с выпученными глазами, разочарованные, — два одиноких мужчины, сопровождающих друг друга, — и к ним уже пристала крашеная проститутка-блондинка, вся в локонах, которая обращалась к ним по-итальянски и приглашала их зайти в заведение с красными огнями. «Мозет быть, мальсики», — говорила она, глядя на их обувь и по ней делая вывод об их национальности. Значит, это итальянские туристы: Лопес понаблюдал за поведением того, которому было за шестьдесят, который ежился в своем оливковом непромокаемом плаще и отвечал путане горькой улыбкой, полной хищного и далекого опыта, — безнадежным знаком, в котором отразились прежние, прошедшие печали и страсти. Молодой человек был похож на кретина, у него был темный цвет лица, видно было, что ему хочется остановиться и поговорить со шлюхой. Парочка итальянцев прошла мимо, и путане так и не удалось обратиться к ним. Лопес перешагнул порог и вскоре оказался внутри ночного клуба.
Он выпил пива, пока усталая тридцатилетняя гладкая фигуристая женщина танцевала стриптиз. Пол был грязный от пива, чеков и мокрого сигаретного пепла. У хозяйки бара между пальцами были слишком разросшиеся перепонки, и Лопес представил себе, как это упадочное амфибиеподобное существо выросло там, в темноте, разливая пиво и слушая треп разного рода нигилистов — морской порт без моря, сексуальный пупок без пола, — Лопесу казалось, что можно было бы трахаться под столами и диванами возле стойки, обжиматься там с путаной всю ночь, терять себя, заснуть.
Пока он с трудом хлебал пиво, противно пенистое, к нему подошла путана. Она была хорошенькая, бледная, миниатюрная, взгляд ее блестел в наполненном дымом развратном полумраке, — это была путана, которая несла в себе идею далекой чистоты, которая ничего общего не имела с ней, — образ места, возможно, местечка в горах, где она родилась. Лопес улыбнулся. Путана тоже улыбнулась. Ее звали Клодин. Ей не хотелось говорить о себе. Лопес хочет трахнуться?
Ты можешь войти в нее без презерватива и перестать думать о том, чтоб потерять себя, и всей кожей почувствовать сопротивление ее не смоченных стенок, и в то же время наблюдать за сморщенным лицом, которое изображает отчужденное, лживое удовольствие. Это ласка по обязанности — за проигранную войну. Можешь толкать судорогами, предчувствуя тот момент, когда все это окажется напрасно — не пусто, но бесполезно, — здание, само по себе искусственное, мнимый ты, который обрастает плотью, начиная от напряженных больших пальцев на ногах, которые толкаются вперед. Ее маленькое тело скрючивалось от каждого толчка, как бумага для подарочной упаковки, шуршащая, когда ее складывают, — неподатливая податливость, которой определяется трудность, с которой мы оборачиваем коробку, чтобы подарить ее. Маленькое игольное ушко, в которое невозможно вставить толстую свернутую нитку, смоченную слюной, чтобы она вошла, — а она не входит. Толкай до предела, до того момента, как мгновенно и болезненно соприкоснешься головкой с ее шейкой матки, — после чего на минуту ее лицо исказится от боли, и наружу вылезет правда, на которую она не была способна раньше. Она бормочет слова на знакомом, но неизвестном языке. А ты толкай, толкай, до тех пор пока в этом акте продвижения вперед и разрыва ткани все не забудется, чтобы это подвешенное состояние залечило раны, на которые были наложены швы, и чтобы познать смутное чувство прочности в конце, когда ты снова входишь в мир, а мир снова входит в тебя, своим свинцовым присутствием. Толкай, толкай, чтоб кончить… Далека от возбуждения эта тупая механическая боль, которая обездвиживает ствол члена и оставляет изнуренной и сухой ее — без кровинки, бледную, и поток слюны, который мог бы излиться с твоих губ на ее губы, не течет, потому что тебе давно уже запретно всякое подобие любви.
В конце Клодин, путана, на своем итальянском инспектора Клузо спросила, о какой это женщине он думал, пока трахал ее, а Лопес не ответил и закурил новую самокрутку, и они вместе курили в тишине на разобранной постели, которая воняла пылью и, может быть, чужим потом, в комнате под потолком ночного клуба.
Когда он вышел, в лицо ему ударил ветер. Шлюха с белобрысыми локонами все еще была там, она все время что-то говорила резким голосом, завлекая возможных клиентов и обращаясь к прохожим на разных языках, определяя их национальность по модели обуви. Он вернулся в гостиницу. Никакого факса от Калимани. Взял ключ, поздоровался с ночным портье, поднялся по лестнице — шаги его приглушило алое пушистое, слишком толстое ковровое покрытие, — открыл дверь номера, бросился в постель.
Проснулся без четверти семь. Распечатки файлов с жесткого диска компьютера Клемансо уже прибыли, когда он спустился вниз, чтобы позавтракать. Он не помнил своих снов. Он мог сказать только, что побывал в каком-то горячем отсутствии мысли. Никаких кошмаров. Он чувствовал себя таким уставшим, как будто и часа не проспал. Ему вручили запечатанный пакет. Патрульная машина оставила его для инспектора, когда не было еще семи часов. Он сел подальше от парочки, которая завтракала и болтала вполголоса. Повидло вызывало у него отвращение. Техники работали всю ночь. Сверху в папке лежал отчет о техническом состоянии: никакого пароля, никакой защиты, допотопные программы-антивирусы. Им пришлось работать с буферной памятью, чтобы постараться реконструировать пути интернет-навигации Клемансо. Поскольку в почтовом ящике хранились обычные мейлы — спам, просьбы вступить в сетевой клуб, краткие, малоинтересные письма кродственникам, — техники заподозрили, что важные для Клемансо письма находятся в почтовом ящике в интернете. Они попытались обнаружить его, расшифровав кэш-память. Они вошли на сервер провайдера Клемансо, чтобы обнаружить следы маршрутов его IP. Проверили самые известные почтовые веб-сервера: iName, Hotmail, Yahoo. Клемансо мог также удалить все содержимое своего ящика. Это была безнадежная попытка. Им бы понадобился ордер на просмотр бэк-апа миллионов пользователей. Хозяева могли отказаться открыть серверы, сославшись на протоколы приватности.
