Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Ну откуда, скажите мне, у телефона эта зловредная привычка звонить именно в такие моменты? Или это изощренная месть (чья?) за предпочтение незабрызганных брюк принципам ортодоксального мачоизма? Вдумаемся в ситуацию. Необходимо прервать процесс, натянуть одежду, помыть руки, вытереть их полотенцем и уж затем бежать к телефону, не говоря уже о том, что неплохо было бы нажать на рычаг санитарного предмета и захлопнуть дверь туалетной комнаты, чтобы звуки домашней «ниагары», преобразовавшись из акустической волны в электрический сигнал, не достигли ушей собеседника. Немыслимо успеть сделать все это даже для Супермена или Микки-Мауса. Какие именно операции из этой процедуры вы решите опустить, чтобы успеть к телефону, мы не спрашиваем, уважая неприкосновенность вашей частной жизни. Но если же вы оставили звонок без ответа — увы, нам нечего вам сказать. Вы предпочли сухой формальный порядок, заведенную рутину — живому человеческому общению, вы живете не по Прусту.

Звонок был от старого знакомого. Это было предложение работы. Не соглашусь ли я быстро выполнить одну штуку — спроектировать многоточечную систему централизованного контроля утечек ракетного топлива. Есть еще один параметр, но об этом не по телефону. Конечно, не по телефону: там, где контролируют утечки ракетного топлива, неплохо бы измерять еще и уровень радиоактивного излучения. Я согласился, но, положив трубку, загрустил — на какое-то время мне придется проститься с исследованием глубин человеческого существования, с волшебством и роскошью чувств, с дрожью предвкушения неизведанных наслаждений и ознобом ожидания счастья, с горячим биением возбужденного, нервного пульса жизни по Прусту.

17

Веселенький рассказ, правда? Мне кажется, присутствие рядом Берты сделало меня более восприимчивым к иллюзиям и оптическим обманам.

Я, например, нашел такой особый утренний прищур после пробуждения, при котором, по крайней мере, часть пластин жалюзи в окне кажутся прозрачными, и сквозь них будто так же, как и в просветах между ними, я вижу, как по небу плывут облака.

«Облака, плывущие по небу» — это ведь метафора, облака не плывут, а парят в воздухе, но случилось недавно, что небо вдруг и правда почудилось мне плотной и тяжелой, похожей на воду Мертвого моря субстанцией, по поверхности которой именно плыли пенные комья и показалось, что на картину эту я смотрю сверху вниз. Недоверие сменилось легким испугом (не начало ли это какой-нибудь опасной болезни?) и в тот же миг заставило мой мозг в обход воли произвести перефокусировку зрения, в одну секунду возвратив сознанию привычную смесь физической реальности и поэтизированной образности: «облака плывут по небу». Успокоительное действие привычного самообмана.

Или вот — оторвавшаяся от наружной стены дома ветка плюща повисла, словно гимнастка вниз головой, уцепившись ногами за кольца. Она легонько покачивается, заглядывает в окно и, кажется, пытается захватить меня врасплох улыбающимся. Когда ей это удается, она как будто начинает упражнение, то есть использует порыв ветра и сначала трепещет, имитируя взрыв победного смеха: «а вот и весело тебе», — а потом улетает куда-то вверх, за пределы оконного проема.

Иногда, находясь в дороге, останавливаюсь перед светофором и замечаю боковым зрением, слева от себя неясный, но привлекательный женский профиль, и если чудится мне в нем внятно выраженное, особенное, мягкое, спокойное благородство, которое так любил в Эмме, думаю, что ведь это и в самом деле могла бы быть она. Эмма. Я в мыслях перемещаю ее в свою машину, усаживаю справа от себя. Руки твердо кладу на руль, взгляд устремляю вперед — на дорогу. Не кошусь в сторону как сейчас.

Я в полной мере отдаю себе отчет в том, что постепенно становлюсь жертвой не такой уж редкой болезни. Я заболел влюбленностью в собственные воспоминания. Рассказы мои стали хронически коротки, для них не всегда уже требуется отдельная глава, как, например, для этого, который называется «Кобра»:

«Вы не представляете, какой веселой была эта змея в детстве. Любимым трюком ее было взвиться в воздух, собраться в прыжке в комок и, трепыхая капюшоном, изображать первый полет птенца. Когда она уже состарилась, то чудно подражала походке пожилого человека — с трудом передвигала по земле кончик хвоста, сутулилась и покачивала головой при каждом «шаге».

Она почти всегда сопровождала меня на приемы, вечеринки и званые ужины, обвязавшись галстуком вокруг моей шеи и засыпая под пиджаком. Но всегда пробуждалась, когда я разговаривал с девушками, и почитала своим долгом осматривать их, осторожно и незаметно (как ей казалось) высовывая голову между пуговицами на животе, после чего сообщала мне о своих впечатлениях, забираясь под рубашку и поглаживая двумя кончиками языка, как двумя тонкими пальцами или наоборот осторожно покалывая мне кожу парой далеко расположенных друг от друга зубов. Терпеть не могла, когда я надевал вместо костюма куртку с молнией или свитер, но прогрызть в них дырку или испортить их еще каким-нибудь способом — этого она никогда себе не позволяла, берегла мои вещи.

Я почувствовал, что от этой громко смеющейся и явно флиртующей со мной девицы она не в восторге, даже не стала глядеть на нее и покусывать мне кожу, а только ерзала и недовольно ворочалась. Когда же она и вовсе стала «топорщиться» у меня под подбородком, я, было, попытался «заправить» ее на место, но она выскочила, неожиданно вытянулась к лицу моей собеседницы, уставилась ей в глаза сантиметров с пяти, а потом еще и пошипела для порядка.

В предчувствии конца своей змеиной жизни она попрощалась со мной, прикинувшись свернутым в широкое кольцо отрезком электрического кабеля. Так и засохла.

Электрик, которому не хватало короткого куска провода, чтобы соединить розетки с двух сторон нашей супружеской двуспальной кровати (тогда я уже был женат с полного одобрения моей кобры), протянул было за «кабелем» руку, понял тут же, что ошибся, и посмотрел на меня с удивлением — зачем я храню в коробке мертвую змею».

Возвращаемся к запискам. Наверно, при взгляде со стороны я стал похож на тех одиноких старушек, которых нельзя представить без их вредных собачек, словно оттягивающих из тел своих хозяек гной неуживчивости и смягчающих их скверные нравы. Каждый год в один и тот же день, сами понимаете, в какой именно, я приезжаю к колонне с изображением Vanellus spinosus и ставлю под рисунком еще одну цветную точку, метку прошедшего года жизни своего чувства, у которого нет определенного дня рождения, но есть вот эта, четко фиксированная во времени и пространстве веха. Иногда возникает в моей голове мысль, что Эмма однажды наведается сюда, увидит рисунок, догадается о значении точек. Если я не выключаю в этот момент мой внутренний экран, демонстрирующий мне мыльную оперу собственной постановки, то успеваю увидеть и продолжение — Эмма приезжает специально к этому дню и подкарауливает меня, чтобы посмотреть, как я ставлю еще одну точку. Но я никогда не могу решить, как она поступит дальше, как эта ситуация разовьется. Тут мой экран сам собой выключается без шипения и потрескивания.

Я заказал в Германии и получил по почте искусственную ворону, посадил ее на перила балкона, и голуби теперь не смеют ко мне прилетать.

Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Если только Бог над нами свод небесный распростер,
Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,
Там обнимет ли в Эдеме лучезарную Линор —
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore.»

Там за океаном, в Нью-Йорке, где только и можно продать чертову тьму какой-нибудь ерунды, которую больше нигде в мире невозможно сбыть в таких количествах, Эмма (возможно, вдохновленная давними изысками кутюрье Жюстена) изобрела носки-варежки с отдельной полостью для большого пальца и открыла с помощью матери свой магазинчик. Носки такие стало возможно носить с вьетнамками, у нью-йоркских домохозяек этот товар нарасхват. Она, говорят, лично порхает в них по своему маленькому магазинчику. Как хотелось бы увидеть! Представляю контраст между теплыми носками и ее глазами: «Не бойся, Кай! Мои теплые носки не дадут замерзнуть твоему сердцу!» Бедный мальчик, он бы поверил. Может быть, практичный Ягве американских евреев поможет Эмме, и она разбогатеет. Надеюсь, к старости не начнет носить кучу звякающих браслетов на руке, ездить на Роллс-ройсе и не станет похожа на заслуженную еврейскую ведьму на покое, беседующую на дипломатическом приеме с нашим президентом.

73
{"b":"160007","o":1}