Разумеется, ничего подобного не было, и до того футбольного матча Италия-Франция с инцидентом Зидан vs Матерацци оставалось еще много лет, и фильм «Маска» еще не вышел на экраны. Это все — фантазия, эксперимент с диалогами, демонстративно и в бурной форме обнажающими скрытые мои мысли и чувства. Это мой скромный литературно-научный опыт, для контраста завершенный в экспериментальных же целях пантомимой, по определению безмолвной. А также свидетельство того, до какой низости может опуститься в потаенных мыслях даже благородно любящий человек вроде меня. В действительности я и вправду заехал в тупик, вернулся, виновато помахал им. Шарль и Эмма, улыбаясь, помахали мне в ответ, Берта снизу вверх вопросительно посмотрела на мать. Они были необыкновенно похожи друг на друга, сидение моей машины было цело, как пока еще левые бампер и передняя дверь.

Еще через полтора года, когда я почувствовал себя достаточно уверенно за рулем, я решил предпринять первое серьезное путешествие на автомобиле. Я выбрал маршрут, проходящий по Грузии и Армении, и пригласил Шарля с Эммой. Было решено, что Берта еще слишком мала, чтобы взять ее с собой, и она осталась с родителями Шарля. Постоянные междугородние звонки, из-за которых мы теряли немало времени в дороге, ярче, чем сцены непосредственного общения Эммы с дочерью, высвечивали, очерчивали для меня Эмму-мать. Это было грустное и прекрасное зрелище. Для меня. Вот и угадайте теперь, который из переводов первого сонета Шекспира я предпочитаю. Этот?

Или этот?

Правильно. Какое мне дело до роз?

Маршрут я выбрал без всякой задней мысли, но когда мы уже катились по территории Грузии, мне показалось, что в воздухе стало больше кислорода. Поначалу я думал, что так оно и есть, но позже это чувство сменилось другой иллюзией: будто здесь чуть легче двигаться и прыгать, как если бы немного ослабли силы притяжения. Этого уж точно не могло быть, но наружное давление, казалось, и правда, — существенно упало, хотя я бывал уже гораздо выше в горах и ничего подобного там не испытывал. Сегодня мне представляется хоть и недоказанным, но вполне вероятным, что влюбленность Пастернака в Грузию, а Мандельштама в Армению питалась не только облегчением, испытанным ими благодаря ослаблению на периферии империи напряженности поля большевистского режима, но и еще одним, не таким уж скрытым источником: в обычном моем окружении ни у кого не было ни малейших причин скрывать от меня, еврея, полупренебрежительное отношение к кавказским народам. И вот Пастернак с Мандельштамом восхищением и любовью к Грузии и Армении как бы говорили: «Смотрите, как мы любим грузин и армян, и может быть, когда-нибудь вы научитесь так же любить евреев». (Что-то очень похожее попалось мне недавно у кого-то из американских писателей-евреев. Ах — да, Филип Рот. Герой его романа восхищается простой мудростью пожилого негра, копающего аккуратные могилы на старом еврейском кладбище, и в конце разговора очень тактично оставляет ему просто так, из чистой симпатии, сто баксов. Говорят, американские евреи вообще с большой симпатией относятся к неграм, голосуют с ними за одну и ту же партию).

Но и без того, были разлиты в атмосфере непринужденность и дружелюбие. Так в Тбилиси мы, притормозив у перекрестка, оказались рядом с милицейской машиной. Мы спросили, имеется ли кемпинг в городе. Реалистичная Эмма на заднем сидении предусмотрительно зарылась в большую карту, и потому помощь, оказанная нам грузинским милиционером, была, несомненно, проявлением чисто мужской приязни и гостеприимства. «Поезжайте за мной», — сказал он, и мы понеслись за ним, замирая от ужаса, будто вслепую летели в пенном следе быстроходного катера, пока не пришвартовались в небольшом парке, где и разбили палатки.

Позже, уже в Армении, на длинном спуске от озера Севан к Еревану, где мне следовало притормаживать исключительно двигателем, я все же злоупотреблял использованием тормозов. В результате, когда я въехал в город и попытался остановиться перед красным сигналом светофора, автомобиль мой проигнорировал приказ совершенно. Счастье, что никто не пересекал в это время дорогу, ибо и малейшей вмятины на таком роскошном произведении, как Эмма, я бы себе никогда не простил. Со всеми предосторожностями, используя нижние передачи, я дополз до ближайшей автомастерской. Был уже конец рабочего дня, конец недели, и я с тоской думал о том, сколько же времени мой занемогший друг должен будет провести в этой больничной палате для автомобилей, сколько часов я проведу в тревоге, наблюдая, как чужие люди копошатся в его нутре. Приветливость в автосервисе была по моим представлениям того времени абсолютным нонсенсом, поэтому я был и удивлен, и растроган тем, что армянские авто-эскулапы задержались ради меня на работе, что-то подкрутили, чего-то добавили, посоветовали еще подождать, пока окончательно остынет все, что участвует в процессе торможения. Вопрос о стоимости ремонта я задал не без дрожи в голосе, ибо как житель центральных областей империи, был готов к тому, что слухи о том, что кавказские народы, и армяне в частности, плохо разбираются в цифрах, не содержащих в конце двух, а то и трех нулей, окажутся правдой. (Историю об азербайджанце, вставившем своему стареющему ослу золотые зубы, я услышал на работе перед самым отъездом). Только смехотворности суммы в три рубля, которую с меня запросили за работу, выполненную, кстати, в неурочное время, я обязан тому, что она вообще осталась у меня в памяти.

Когда, уже налюбовавшись ереванским розовым туфом, видом на гору Арарат и побывав в Эчмиадзине, мы поднимались, возвращаясь назад той же дорогой, я не заметил, как поползла вверх стрелка температуры охлаждающей мотор жидкости, и остановился на обочине лишь тогда, когда из под капота повалил пар. К такой неисправности я был готов, в багажнике у меня лежал наготове запасной приводной ремень вентилятора охлаждения, но произвести замену мне не удавалось, так как я никак не мог отдать болты защитного кожуха, предохранявшего от ударов картер двигателя. Вскоре около нас остановился грузовик. Водитель, выяснив, в чем дело, снабдил меня подходящим гаечным ключом. Сославшись на занятость, он не стал ждать, пока я закончу работу (я бы ни за что не отказался от удовольствия дольше полюбоваться Эммой, которая, не скрываясь, сидела на ограждении дороги, поскольку молва не приписывала армянам сексуальной агрессивности в отношении женщин). Предложенных мною денег за ключ он не взял, влез по ступеням в высокую кабину, и его грузовик продолжил тяжелый подъем.

Никогда не отзовусь я дурно о народах Кавказа, но высшая оценка в этой замечательной во всех отношениях поездке должна по справедливости достаться Эмме. Во время всего путешествия она, моя дорогая Эмма, щадила меня. Когда случалось, что наши палатки из-за недостатка места стояли рядом, я не слышал никаких подозрительных шорохов, о стонах и речи нет. Доносившиеся до меня их голоса были ровными: «На завтрак приготовим кашу из гречневого концентрата, на обед будет овощной суп из пакета и тушенка с рисом… Берта… Родольф сказал…». Я был все же еще довольно неопытным водителем, и от усталости быстро засыпал.

После того, как наступившая эпоха Горбачева на одном из важнейших треков истории с осторожностью прошла первый участок своего маршрута, отрезок скромных реформаторских усилий, вполне ожидаемых от нового участника ралли, и, казалось, начались уже чреватые серьезными потрясениями виражи, я почти забыл об Эмме и Шарле, за исключением того случая, когда им всего на сутки достался журнал с опубликованным в нем «Собачьим сердцем». Они позвали меня, мы читали по очереди, и когда отбрасывавшей волосы и, как любая женщина, хорошевшей от смеха Эмме доставался особенно яркий эпизод, противоречие между ее близостью в пространстве комнаты и принципиальной недоступностью сводили меня с ума.