Когда дедушка возвращается, у меня по-прежнему целая куча вопросов, но, кажется, сегодня вечером ни на один из них ответа не будет. Я укладываюсь спать, а он и бабушка шипят друг на друга на первом этаже. По-моему, так допоздна я еще никогда не засиживалась. Три часа утра, а у меня все еще сна ни в одном глазу. Дедушке известно, где находится какое-то спрятанное сокровище. Разве можно уснуть, зная такое? Я включаю лампу и смотрю на свой кулон, на странную комбинацию букв и цифр — 2,14488156Ех48, — и причудливый символ, отдаленно похожий на восьмерку. Хотела бы я понять, что это значит. Конечно, не дает мне уснуть еще и мысль о том, что из-за всей этой истории — карты сокровищ, кулона и так далее, — исчез мой отец.

Наутро я просыпаюсь вся разбитая — какая уж там школа. Дедушка разрешает мне поваляться в кровати часов до десяти, а потом делает мне на завтрак большую тарелку овсянки. Мне столько всего хочется его спросить, что мозг заедает, и я молча сижу за кухонным столом, не зная, с чего начать. В конце концов я задаю довольно странный вопрос.

— Можно мне на нее посмотреть? — говорю я, наблюдая, как кусочки тающего сахара образуют вихрики на поверхности овсянки.

— На кого? — спрашивает дедушка.

— На рукопись Стивенсона-Хита.

— Какой интерес на нее смотреть? — говорит он, как будто я попросила показать что-то на редкость скучное, как внутренность зонтика или выпуклость чайной ложки.

Я вспыхиваю, странный гнев захлестывает меня.

— Но все ведь из-за нее! — говорю я с резкостью, какой сама не ожидала. — Уж наверное у меня есть право ее увидеть? Я ношу этот кулон… Из-за нее у меня теперь даже отца нет. Я просто хочу… я просто хочу понять,и все.

Я впервые в жизни осерчала на дедушку, и от этого печального факта, в сочетании со всеми прочими, из глаз брызжут слезы. «Ну вот, теперь я еще и плакса», — злюсь я на себя. Эта злость взрывается у меня внутри, как бомба в пакете. Пока она корежит мои внутренности, дедушка просто смотрит на меня, словно не знает, что сказать или сделать. Я понимаю, что мы достигли патовой позиции — я реву в овсянку, а он знай попивает чай, как будто ничего не происходит, — и тут он вдруг встает и ставит чашку в раковину.

— Ладно, только подожди — ее еще найти надо, — говорит он.

Добрая часть утра уходит на рассказ о том, как эта рукопись появилась на свет. Главное действующее лицо истории — Фрэнсис Стивенсон, пират, который триста лет назад забросил в море шифрованную карту сокровищ. Она предназначалась для его потерянной любви, женщины по имени Молли Янг. В прилагавшемся письме он велел ей найти его друга, бывшего раба Джона Кристиана — мол, у того есть ключ к шифру. Фрэнсис был уверен, что Джон не предаст Молли, как и она его, и распорядился, чтобы они поделили сокровище. Разумеется, то, что Фрэнсис отправил в бутылке, оказалось загадкой, через несколько веков поставившей людей в тупик.

Послание не добралось до Молли. По меньшей мере столетие оно никому не попадалось на глаза. Приливы и течения занесли бутылку с ее изощренными инструкциями в необитаемую бухту где-то возле Кейп-Кода. [72]Оттуда она была заброшена волной за скалы, где и оставалась, пока ее не погребли обломки рухнувшего утеса. Первые раскопки в этой местности проводились в конце восемнадцатого века — только тогда бутылку и обнаружили. Кто-то из землекопов заинтересовался ею, сунул в карман и отнес домой, чтобы показать жене. Та предложила показать содержимое (странный бумажный свиток, испещренный цифрами, и записку с упоминанием о ключе и человеке по имени Джон Кристиан) одному знакомому ученому. Ученого звали Роберт Хит. Вместе со своим другом он несколько лет работал над рукописью. Изучив выцветшие от времени участки текста, Хит смог восстановить крохотные цифры с помощью лимонного сока, угольного порошка и своего нового увеличительного стекла. Мужчины поняли, что в руки к ним попала карта сокровища. И решили его найти.

Оба через несколько лет умерли, ни на дюйм не продвинувшись в расшифровке документа. После смерти Роберта Хита оригинал рукописи вместе с его заметками был помещен в музей неподалеку от дома Хита. Там они и пылились еще почти сотню лет, пока кто-то из работников музея не понял, что эта захватывающая коллекция может поднять интерес к округе — скажем, завлечь в музей больше посетителей. Были распечатаны брошюры, содержавшие копию рукописи и заметок Хита — музей продавал их по дайму [73]за штуку. Вскоре и другие города стали поступать так же со своими тайнами и сокровищами. Охота за сокровищами стала популярным развлечением, особенно в местах, куда раньше часто заплывали пираты и торговцы.

Например, все знали о сокровище капитана Кидда. Писатель Эдгар Аллан По очень им интересовался — как и вообще криптоанализом. Шифрованный документ, известный как «Записки Била», вызывал в нем жгучее любопытство (некоторые даже утверждают, что По этот документ и составил в качестве утонченной мистификации — может быть, в связи со своим интересом к рукописи Стивенсона-Хита: уж очень эти тексты похожи). Известно, что По долгое время прожил неподалеку от музея, пытаясь решить загадку Стивенсонова сокровища. Он даже написал предисловие к новому изданию брошюры, но почти все отпечатанные экземпляры погибли при пожаре в музее, уничтожившем также саму бутылку с последним обращением Фрэнсиса Стивенсона к миру.

Пока дедушка рассказывает мне эту историю, а дождь неослабно колотит в окна, я рассматриваю брошюрку. Под тонкой, кроваво-красной обложкой находятся слова Фрэнсиса Стивенсона — теперь они набраны каким-то современным шрифтом, — после которых, колонка за колонкой, идут цифры, скрывающие тайну сокровища. Все это настолько смахивает на сказочную легенду, что я с трудом верю в ее реальность.

— Это, конечно, версия «Американской криптологической ассоциации», — говорит дедушка, кивая на брошюру. — Настоящим охотникам за сокровищами, пожалуй, стоило бы заняться поисками одного из примерно десяти уцелевших при пожаре экземпляров оригинальной брошюры Эдгара Аллана По.

— Почему? — спрашиваю я. — Они лучше?

— Нет, нет, — хихикает дедушка. — Они — редкость, предмет коллекционирования. Каждый стоит примерно три четверти миллиона долларов. Они сами по себе — сокровище.

— Ух ты, — говорю я и вроде как восторженно присвистываю; так иногда свистят у нас в школе, если кто-то хвастается на редкость отменным сандвичем, принесенным из дома, или забивает достойный гол на большой перемене.

— Конечно, ты знаешь, что первым «Манускрипт Войнича» нашел один торговец редкими книгами. Эти люди часто обнаруживали всякие загадочные тексты, и некоторые из них на этом наживались — только, разумеется, не бедный Войнич, который ни за что не желал продавать свою книгу и спятил, пытаясь ее прочесть.

— Бедный Войнич, — повторяю я.

Дедушка встает, чтобы поставить чайник, и продолжает говорить, суетясь на кухне.

— Когда я впервые услышал историю рукописи Стивенсона-Хита, я был уверен, что текст окажется мистификацией — возможно, устроенной По. Каждый, кто интересовался дешифровкой, читал его рассказ «Золотой жук», в котором, по общепринятому мнению, впервые в истории литературы был использован и объяснен реальный шифр. — Дедушка улыбается и берет с полки чайницу. — Конечно, если хочешь найти настоящие коды и шифры, скрытые в текстах, их пруд пруди. В пьесах Шекспира, согласно бэконианцам, [74]в Библии и так далее. Как бы то ни было, повторяю, я был вполне уверен, что рукопись окажется мистификацией. Я еще перед войной просмотрел кое-какие материалы, с ней связанные, но потом, понятное дело, и мне, и всем стало не до того.

Дедушка наливает воду в заварочный чайник и ставит его на стол передо мной. Ставит две кружки, молочницу, маленькую оббитую сахарницу и принимается возиться со своей трубкой.