Так продолжалось несколько месяцев; потом все пошло вкривь и вкось. Многие члены экипажа решили обосноваться на Ямайке или на других островах, с которыми торговала «Ребекка», а это означало, что требовалось найти новых матросов. Джон Кристиан и несколько других индейцев высадились на одном из Карибских островов; они уговаривали Фрэнсиса остаться с ними. Но он не мог бросить судно. «За нашим столом для тебя всегда будет приготовлено место, — заверил его Джон. — Может, в один прекрасный день ты к нам присоединишься». И, возможно, Фрэнсис так и планировал. Но шанса не представилось. Через месяц новая команда избавилась от него. Не желая больше подчиняться такому капитану и мириться с его странными порядками, желая по-настоящему грабить города и практиковать насилие посерьезнее, они попросту проголосовали за кого-то другого и высадили Фрэнсиса на необитаемом острове.

Однако Фрэнсис был умен. До того, как Джон и остальные покинули «Ребекку», он закопал сокровище — вероятно, на одном из тихоокеанских островов, недалеко от острова, известного нам как Таити. Фрэнсис был единственным человеком в мире, знавшим, где находится клад. Хотя и неясно, как он этого добился, он все же записал в судовой журнал, что с «дьявольским хитроумием использовал повязки на глазах и разные трюки»; своей команде он к тому времени не доверял совершенно. Фрэнсис нарисовал карту, указывавшую местонахождение сокровища, — все надписи на ней были зашифрованы кодом, который он изобрел много лет назад. Он спрятал эту карту за пазуху, вернулся на «Ребекку» с матросами и вновь поднял паруса. Никто не знает, почему Фрэнсис закопал сокровище именно в тот момент. Быть может, он знал, что не сможет пиратствовать вечно, и намеревался вернуться за кладом. Никто не знает, что он планировал. Высаженный на необитаемый остров — судя по всему, неподалеку от Испаньолы, — он взялся строить лодку. Опять же неясно, как долго он сумел прожить вдали от большой земли, хотя отчасти его история и подробности повседневной жизни были записаны в дневник, который он вел, пока у него не закончилась бумага и не исписался единственный карандаш. Будучи на острове, Фрэнсис еще кое-что предпринял. Он написал версию карты — разумеется, зашифрованную, — и адресовал ее Молли Янг. Потом запечатал карту в бутылку — бутылку, содержавшую ту малость воды, которую ему позволили взять с собой, — и швырнул в море.

Утро среды. Мне прискучили все мои шмотки. Прискучили? Хм-м, пожалуй, это не то слово. Может, проблема попросту в том, что все вещи, которые я привезла с собой, успели слегка пропотеть и запачкаться. Где нам брать чистое нижнее белье и так далее? О чем, интересно, думали «попсовские» координаторы? Наверняка они что-нибудь да измыслили на этот счет — у них, похоже, все схвачено. Наверное, где-то здесь, в этом огромном здании, есть целая комната, полная чистеньких трусиков от известных модельеров; я бы этому совсем не удивилась. Или прачечная. Точно. Здесь должна быть прачечная. Почему я раньше об этом не подумала? Спрошу у кого-нибудь попозже.

Здесь есть группка девушек — по-моему, одна из них занимается дизайном кукол, — которые укладывают волосы похожим способом. Я его изучила. Они закалывают волосы назад маленькими серебряными зажимами; эти зажимы образуют своего рода нимб из симпатичных, немного диковинных, плоских секций. Почему сегодня меня так и подмывает сделать что-нибудь подобное со своими волосами? Я ни за что не стану воплощать в жизнь такие позывы. Почему эта мысль вообще начала формироваться у меня в голове? Я что, забеременела какой-то новоявленной мерзкой модой? Аборт, срочный аборт. Это нежелательная беременность. Сосредоточившись на вражеской мысли, пытающейся вселиться в мой мозг, я натягиваю вельветовую юбку и футболку и в очередной раз заплетаю косички. Я правда люблю свои косички: из-за них волосы выглядят как два каната. И больше никто так со своими волосами не поступает — здесь, по крайней мере.

Вот юбка поверх джинсов — это другой вопрос. Несколько месяцев назад одна девица заявилась на работу в крохотной трапециевидной юбочке поверх таких выцветших, расклешенных джинсов. Сперва это выглядело любопытно. Потом, пару недель спустя, человек десять из офиса принялись одеваться похоже. Конечно, все они свои ансамбли «индивидуализировали». Одна девушка отдавала предпочтение тонким цветастым юбкам, которые при ходьбе колыхались, едва прикрывая задницу — юбкам столь коротким, что джинсы под них надевать было попросту обязательно. Другая девушка опробовала такую комбинацию: узкая юбка длиной до колен поверх донельзя расклешенных джинсов с цветочками, вышитыми по бедрам. Нынче, если придешь в офис просто в джинсах, безо всякой юбки, покажешься чуть ли не голой. Как так получается? И как получается, что, хотя в мире люди до сих пор умирают от голода, кто-то находит время думать о подобной фигне? Впрочем, наверное, в той или иной форме это происходило всегда. Посмотрите, какие поразительные платья носили при Елизавете I, в то время как крестьяне дохли с голоду в деревнях. Наверное, не стоит удивляться, что через несколько лет, когда пилигримы отчалили из этой страны, на них была самая невзрачная одежда.

Я помню одну из пугающих, накокаиненных проповедей Чи-Чи, на которые она вообще горазда; в тот раз она вещала, что, дескать, мы, в нашем маленьком краснокирпичном здании в Баттерси, на самом деле обретаемся в центре мира.

— Мы — молодая команда, — брызгала слюной она. — Мы художники, дизайнеры и визионеры. Мы каждый день закладываем основы основ молодежной культуры. Мы делаем игрушки, да, но мы также создаем слоганы, мировоззрения и стили жизни. Это наш хлеб. Потом мы идем в клуб и выпиваем с людьми из «Ливайса», «Дизеля» и «Эм-ти-ви». Все знают всех. Посмотрите на следующей неделе «Сливки попсы», [61]и вы увидите, что подростки в рок-группах носят шмотки или ансамбли из них, которые впервые появились на ком-нибудь из этого офиса, а разработаны или продвинуты на рынок были кем-нибудь из их друзей. Мы занимаемся важным делом. Мы и наши друзья — самый центр этого злоебучего города.

Чи-Чи меня пугает, пугает всерьез. Я никогда не пила ни с кем из этих людей. Я никогда не носила того, что могло бы понравиться членам «герл-группы» или «бой-бэнда». И я далека от центра чего бы то ни было.

На утреннем семинаре мы докладываем о товарах, которые придумали, используя матрицы. Я быстренько рассказываю про своего персонажа — инопланетную лягушку-бандитку, — и уношусь мыслями куда-то вдаль, пока все остальные выкладывают свои идеи. В голове у меня крутится одна лишь фраза: ты счастлива?Я правда не знаю.

Время ланча; мы с Дэном берем сэндвичи и термос чая и карабкаемся к форту на вершине холма. Я уже собираюсь было поделиться с ним новостями о шифрованных посланиях, о Жорже и всем прочем, но Дэн перехватывает инициативу.

— Батлер, а какой ты была, когда была тинейджером? — спрашивает он.

— А? — говорю я. — Что? Тинейджером? Почему ты спрашиваешь?

— Ну, просто я… Да ладно, колись: какой ты была?

— Это что, исследование целевой аудитории? — с подозрением спрашиваю я.

— Ну да, типа того. Я совершенно не представляю, о чем думают девушки-тинейджеры, как они смотрят на вещи, чем вообще живут. Мне нужна хотя бы парочка намеков, чтобы всерьез начать разрабатывать товарный план.

— Мы же весь день сегодня будем этим заниматься, нет? — спрашиваю я. Сегодня к нам придет лектор, чтобы поговорить о новых тенденциях в молодежной культуре. Он — исследователь, один из соавторов эпохального труда под названием «Заклейменные брендами: как 13–17-летки распознают и одобряют потребительские бренды и проявляют к ним лояльность». Мы познакомимся с этой работой еще до ее публикации в форме книги, и «Попс» этим «очень взволнована», как сообщалось в памятке, которую все мы получили вчера.