Моя новая стратегия выживания в школе неуклонно развивается. Сперва я собираю всякую всячину — образы, идеи, людей, — и укладываю их в голове перед уроками так же тщательно, как дедушка упаковывает мою коробку с ланчем (я ему сказала, что обедать в столовке у меня не получается). Я заимствую идеи насчет тюремного заключения и свободы из «Женщины на обрыве времени». Я говорю себе: ни у кого нет и не было жизни хуже, чем у героини по имени Конни. Она заперта в жестокой психлечебнице, хотя совсем не сумасшедшая. Школа — моя ловушка, но, по крайней мере, я могу от всех запереться, когда хожу в туалет. С другой стороны, Конни умеет путешествовать во времени в некий лучший мир. У меня такой способности нет. Но порой, когда дела совсем плохи, я воображаю, будто тоже способна мысленно создать это будущее и войти в него, как в обычную дверь. Я все время ношу с собой образ этого мира, он свернут у меня в голове, как старая карта.
Вот что еще я ношу с собой в голове: фотоснимки Рокси, Джасмин, синеволосой девушки из магазина одежды. Уж я-то знаю, они бы не стерпели никакого дерьма. (Теперь я часто в мыслях произношу такие слова. Так получается, если читаешь слишком много взрослой литературы, когда тебе еще и двенадцати-то нет.) Порой кто-нибудь из мальчишек говорит мне какую-нибудь гадость, чтобы оскорбить мои чувства или унизить меня (а в школе для этого есть мириады способов, уж поверьте), и я говорю в ответ нечто столь ужасное, что на время они оставляют меня в покое. Недавно Марк подошел ко мне и спросил, почему у меня нет подружек; я пронзила его глазами Рокси, представила, что у меня синие волосы, и сказала: «Ебись в жопу, Марк». Никто не говорит таких слов в школе, уж точно не первогодки. В другой раз к ребятам попала в руки эта самая листовка против вивисекции. «Где твоя кошка, Батлер?» — знай повторяли они. Я не понимала, о чем речь, пока они не шлепнули эту картинку передо мной на парту — кошка с проводами, торчащими из обнаженного мозга, — и не заявили: «Мы нашли твою кошку, Батлер. Жаль признавать, но она не в лучшей форме». Все засмеялись, видимо, воображая, что я разревусь, или обоссусь, или еще что. Вместо этого я спокойно посмотрела на картинку, потом подняла на них озадаченный, взрослый взгляд и сказала: «У меня нет кошки, долбоебы». Я не показала, что они меня расстроили. Я выучила разные правила. Реви в туалете, а не на публике. Используй для этой цели страшные, темные туалеты на третьем этаже: туда никто не ходит. Используй ругательства, которых они не понимают. Пугай их прежде, чем они напугают тебя. Никогда не кажись слабее, чем они.
Каждый день я съедаю ланч в компании коз с кафедры краеведения, и там же, в поле, делаю домашку, поэтому у меня остается больше времени на стариков, когда я возвращаюсь домой. Еще я ношу с собой лист бумаги, на котором отмечаю проходящие дни. Я вычислила, что мой срок тюремного заключения здесь примерно равен 1205 суткам. Меня несколько угнетает, что я отбыла всего лишь где-то тридцать, но, опять-таки, я не полностью выкинула из головы «план Б», хотя найти в деревне людей, которым нужно помыть машину, чуть ли не труднее, чем выяснить, что означает шифр в моем кулоне.
Впрочем, мало-помалу остальные ребята перестают ко мне цепляться. Я повернула дело очень просто. Я странная, злобная, и если они попытаются меня обидеть, я верну им сторицей. Я никак не смогу жить в этом режиме дольше пары недель, но, если подумать, мне и не придется. «Сперва нападай на слабых», — кажется, такова цель популярных детишек. А я себе не позволю быть жертвой, поэтому рано или поздно они примутся за кого-то другого. Моя стратегия срабатывала. Разумеется, у меня не может быть лучшей подружки, да и вообще никакой. Это было бы слишком опасно, я бы определенно рисковала: вдруг подружка сольет информацию популярным ребятам. Разделяй и властвуй. Но если ты себя ни к чему не прибавляешь, тебя нельзя разделить. Я не раскрываю ни одного своего секрета, и у меня есть свой особый отражающий щит! Им до меня не добраться!
На энной неделе этого эксперимента я решаю, что в конце концов могу вступить в шахматный и компьютерный клубы. Если ты популярна, можешь смело забыть о таких ботанских/странных занятиях. Но я не популярна. Я могу делать что захочу. Да и по-любому, что они могут мне сказать? «Алиса, тебе нравится играть в шахматы?!» Вот еще несколько правил, которым я научилась. Нельзя этих уродов игнорировать. Никогда нельзя отвечать им с сарказмом. Не стоит пытаться их образумить. Нельзя говорить с ними тихим голосом и отводить глаза. Все это проигрышные ходы. Если кто-то из них скажет: «Ты любишь играть в шахматы», — ответь что-нибудь вроде: «Ну, а ты любишь играть со своей пиписькой, но я из-за этого шума не поднимаю». Скажи это кратко, резко и так громко, чтобы услышал весь класс (но не учитель). Помни, что у тебя есть преимущество. Ты заранее знаешь, к каким стыдным хобби они могут прикопаться, и поэтому загодя можешь придумать ответы. Единственная опасность этого метода: тебя могут как-нибудь вызвать на реальную драку, но в моем случае это о'кей, потому что все драки происходят в поле после уроков, а я тогда уже еду на автобусе домой.
Временами, если зайдешь слишком далеко, другие ребята скажут, что ты «мерзкая» или «отстойная». Тогда просто говоришь: «Вы хотите, чтобы я всем рассказала, какие вы сами отстойные? Чего я только про вас не слышала…» Если ты успела побыть внутри популярной группы, они занервничают. Иногда обидчик пытается отвести тебя в сторонку и начинает допытываться: «Что ты про меня слышала?» Тогда будь уверена: ты выиграла. И еще будь уверена: у него действительно есть отвратительный секрет. В конце концов, у кого его нет? В школе мы можем вести себя, как бесполые куклы, у которых вместо гениталий — гладкий бугор пластика, но под одеждой у всех нас — дырки, через которые мы ссым и срем.
Итак, однажды в среду, незадолго до Рождества, я топаю в библиотеку, устланную оранжевым ковром; там собирается шахматный клуб. Мальчики нервно и/или презрительно смотрят на меня; я же занимаю место за одной из парт и жду, когда придет Бил/Дебил. Но я забыла, какой он на самом деле противный. Зайдя в комнату, он моргает на меня, словно актер дешевой комедии, а потом смеется.
— Ну и что мы тут имеем? — говорит он. — Красная Шапочка заблудилась?
— Я пришла вступить в шахматный клуб, — говорю я.
Все мальчики в библиотеке, и Алекс тоже, таращатся на меня.
— Ты пришла вступить в шахматный клуб, — повторяет Дебил. — О боже. Скажите мне, мисс Батлер, в каком подмножестве вы по математике?
— Во втором, — отвечаю.
— А теперь, мальчики, — обращается он к парням, — скажите мисс Батлер, в каком подмножестве все вы.
— В первом, — дружно блеют они.
— Боюсь, наш клуб только для высшего подмножества, — говорит мне Дебил.
Он продолжает разглагольствовать, но я уже у двери, лицо красное, в глазах набухают слезы. Я бегу из главного корпуса в поле. Я собиралась съесть ланч с козами, как обычно, но вообще-то я не голодна. Я слишком зла, чтобы есть. Да как он смеет?
Теперь это — война. Я — агент Французского Сопротивления, прячущийся в лесу. Я — саботажник из «Центра специальных операций», вооруженный ножом и пластиковой взрывчаткой. Я взорву их мосты и перережу им горло во сне. Ну, то есть, когда перестану реветь. Мисс Хайнд по-прежнему мешает мне жить. Что ж, она получит свое. Дебил получит трикратно. Любой, кто посмеет меня еще раз обидеть, жестоко пожалеет. Кто я такая? Я — Эдмон Дантес.
Следующие две недели я замышляю и планирую, а потом принимаюсь за дело. Поверить не могу: неужели это и впрямь происходит? Я много времени торчу на третьем этаже школы, прячась в темном туалете, и поэтому знаю ритмы этого странного этажа, полного паутины, эха «écouter et repeter» [105]и запаха мела из класса Дебила. Я знаю, что он преподает только здесь, в своей страшной убогой комнатке, и больше нигде. Этот класс используется лишь для его злобных, элитарных уроков математики. Наверняка, если Дебил умрет и превратится в призрак, здесь он и будет тусоваться. О господи. Ужас как страшно: вдруг меня застукают? Вдруг меня снова отправят к мисс Питерсон? Но я знаю: логика поможет мне отвертеться. Так что в понедельник я наглухо заклеиваю его окна суперклеем (пока он дежурит в столовке во время ланча), а во вторник оставляю в классе бомбу-дымовуху (тоже во время ланча). Девчонки никогда не делают дымовухи, плюс с этим классом меня ничто не связывает. Логика учителей подскажет им: это сделал один из учеников Дебила, чтобы сорвать урок. Я буду вне подозрений. И я права. Когда преступление обнаруживается, Дебил в ярости выбегает из класса, а его драгоценный шахматный клуб на неделю закрывается, пока он ждет, что кто-то из парней расколется. Но злоумышленник-то — я! Оттого, что я это знаю, меня так пробирает адреналин, что всю неделю я еле дышу. В жизни бы не подумала, что способна такое учинить. Получай, Дебил!
