Она резко подняла голову. Проклятье, пора положить этому конец! Она была сыта по горло всеми теми, кто указывал, что ей делать, беззастенчиво пользовался ее добротой, без зазрения совести вытирал об нее ноги. Женевьева вскочила и начала ходить взад-вперед по комнате. Ее оскорбленные чувства постепенно сменились негодующей яростью. Она больше не позволит Уорсингтону указывать, что она должна есть, где спать и в какое время пить чай; а этот чертов призрак пускай забирает свою самодовольную задницу и катится прямиком в ад!

Мало помалу она приходила в бешенство. Да как он смеет выгонять ее из собственного дома! Кто бы это ни был, черта с два он был потомком Ричарда из Секирка! Скорее всего, этот ничтожный призрак был чокнутым конюхом, охваченным манией величия. Она еще ему покажет, кто здесь главный! Ей на миг захотелось, чтобы он появился снова. Уж она преподаст ему урок, который он не забудет до конца жизни. Она сыта по горло его выходками. Если он откажется вести себя прилично, она конфискует у него оружие.

Второй меч. Женевьева ненадолго задумалась. Меч остался внизу, вонзенным в кресло. Им, конечно, будет тяжело размахивать, но мысль о том, что меч будет находиться у нее, а не у призрака, показалась правильной.

Она подошла к двери и приложила к ней ухо. В коридоре не было ни звука. Тогда она отперла дверь спальни и осторожно ее открыла. Дверь даже не скрипнула. Она выглянула в коридор. Лампы-факелы не горели. Пока все шло хорошо. Если она не сможет видеть призрака, то и он ее тоже. Потерпев с ней неудачу, он, скорее всего, отправился в служебное крыло пугать беднягу Уорсингтона.

Выйдя в коридор и закрывая за собой дверь, Женевьева нахмурилась. Ох уж этот Уорсингтон и его рассуждения о характерезамка! Старому пройдохе наверняка все известно о чертовом призраке. Завтра утром он услышит от нее много нового на эту тему. Сразу после того, как она сообщит ему о том, что никогда больше не будет есть овсянку на завтрак. Самое время, чтобы он узнал о достоинствах современной кухни.

Парадный зал был пуст, не считая двух кресел, которые по-прежнему стояли у камина. Огонь в нем погас настолько, что Женевьеве пришлось блуждать в потемках. Она почти на ощупь добралась до кресла, в котором ранее сидел Уорсингтон, и от удивления замерла на месте.

Меч исчез.

Она прошла вперед, опустилась на колени и начала внимательно осматривать края кресла. Не веря своим глазам, провела пальцами по деревянной поверхности там, где вечером находились ее ноги, и от удивления раскрыла рот.

Не было никаких вмятин, никаких царапин, вообще никаких следов того, что в деревянную поверхность воткнули тяжелый меч.

Ошеломленная своим открытием, Женевьева присела на корточки. Нет смысла уговаривать себя, что все это плод ее буйной фантазии. Она была уверена, что меч торчал здесь, в обшивке кресла. Она совершенно отчетливо видела блестевшую в свете камина сталь. Она даже запомнила надпись на рукоятке: АРТЕЙН. А сейчас меч бесследно пропал.

Внезапно ее осенило. Ну конечно, меч не оставил никаких следов, потому что на самом деле никакого меча не было. Все это фокусы, с помощью которых призрак старался ее напугать.

Он не может причинить ей вреда.

Потому что у него нет настоящего, реальногооружия.

Женевьеве хотелось рассмеяться. И она еще посмеется, когда выскажет чертовому призраку все, что она о нем думает. Она быстро встала и решительным шагом направилась к себе в спальню. По дороге она ничего видела и ничего не слышала.

Закрывая дверь на ключ, она буквально кипела от злости. Ну и страху она натерпелась из-за этого болвана и его дурацких шуточек!

Покинуть замок? А как же! Да никогда в жизни. Это ее дом, и она не собирается отказываться от него по прихоти грубого, невоспитанного призрака без тени рыцарства за душой.

Нет, призрак должен стиснуть зубы и смириться с ее присутствием. Потому что она отсюда с места не сдвинется!

Кендрик де Пьяже, ранее второй сын графа Артейн, а ныне самозваный лорд Сикерка сидел у себя в кабинете, закинув ноги на приставной столик, и, насупив брови, смотрел телевизор, экран которого занимал почти всю противоположную стену.

Святые угодники, да у него не иначе как разум помутился! Видимо, по этой причине он разрешил Женевьеве остаться еще на одну ночь. Если бы у него оставалась хоть капля ума, он заставил бы ее немедленно покинуть замок.

С помощью телепатии он управлял электрическим импульсом при смене каналов. Образы на экране сменялись с такой скоростью, что у простого смертного голова пошла бы кругом. Черт, нигде не показывают американский футбол. Или хоккей, на худой конец. Небольшая доза спортивного азарта подняла бы ему настроение, но, видимо, этому не суждено было сбыться. Глубоко вздохнув, он выключил телевизор и встал.

Он поднялся по лестнице и вышел через двери, ведущие на внутренние стены замка. Когда он был жив, прогулка по крыше всегда его успокаивала. После смерти не многое изменилось. Кроме существенных отличий, разумеется. При жизни морской ветерок теребил бы его волосы, раздувал бы полы плаща, пробирался бы в складки одежды и ласкал кожу. Он вдыхал бы его соленый вкус и ощущал прохладу ночного воздуха, смаковал бы вино за ужином и чувствовал сытую полноту желудка. А его тело стремилось бы к телесным утехам, которые с радостью удовлетворила бы любая из дворовых девок его отца. Да, при жизни подобный вечер закончился бы намного приятнее.

После смерти ничего этого не было. Никакой пользы от чувств, какими его сильное тело наслаждалось все тридцать лет жизни; ни вкуса, ни запаха, ни прикосновения. Смерть была бездной, абсолютной пустотой, клеткой, в которой он томился вот уже семь столетий. Даже сила и магические способности его разума не могли заменить и малой толики земных радостей, которые в прошлом вкушало его тело.

Скоро. Очень скоро Женевьева покинет замок, право собственности перейдет на его имя, и окончатся его мучения на грешной земле. Он сможет, наконец, перейти в мир иной, освободившись от проклятия Матильды, которое она выкрикнула, когда он умирал в подземельях Сикерка. Замок будет, наконец-то, принадлежать ему, и он с радостью его покинет. Он так устал от этой жизни после смерти.

Собственная горечь тоже ему надоела. При жизни он был довольно милым человеком, во всяком случае, настолько, насколько может позволить себе рыцарь, долгие годы сражающийся с толпами врагов, которые стремятся перерезать ему глотку. При желании он всегда мог найти интересного собеседника, чтобы скоротать вечер — это тоже положительно говорит его характере. Какая жалость, что все обаяние и тонкие манеры исчезли, когда стрела пронзила ему грудь.

Боже, как он презирал Ричарда и Матильду! Причем, из этой парочки Матильду он ненавидел гораздо больше. Ведьма. Изворотливая, подлая шлюшка с загребущими руками. Кендрик выругался вслух. Это благодаря ей характер его стал таким желчным. При жизни он никогда бы не позволил себе поднять руку наженщину или причинить ей зло. Ему стало не по себе, когда он вспомнил, какого ужаса он нагнал на бедную мисс Баченэн. Как же низко он опустился!

Он снова нахмурился. Другого выхода у него нет. Было совершенно очевидно, что от нее так просто не отделаешься. На вид она была гораздо крепче своих предшественниц. А устрашение было единственным оружием Кендрика. Достойным сожаления, конечно, но жизненно необходимым.

Странно, что до сих пор ни одна из представительниц рода Баченэн не вызывала у него подобных угрызений совести.

Он двинулся дальше, отгоняя как можно дальше эту мысль, пока она не укоренилась у него в мозгу. Через несколько часов барышни уже и след простынет. Надо будет велеть Уорсингтону позвонить Макшейну, чтобы тот приготовил необходимые документы. Затем Кендрик ляжет и заснет вечным сном. Мысль об этом успокоила его сердце. Как же ему опостылело это блуждание среди живых!

Он бродил по стенам замка, пока ночное небо не начало светлеть, уступая место солнечным лучам. Внезапно его охватило чувство усталости, но не умственной, а телесной. Но ведь у него нет физического тела, откуда же взялось чувство усталости? Как-то раз он попробовал воспользоваться телефоном. Ему потребовался целый час, чтобы поднять телефонную трубку. После этого он неделю отлеживался в постели, восстанавливая затраченную энергию. Никогда больше он не повторял подобных опытов.