— Ника, твоему шефу помогают серьезные люди, перед его бабой и налоговая, и прокуратура трепещут — какая на вашей фирме может быть проверка?

— Никто ему уже не помогает. — Я разочарованно развела руками. — Шеф рассорился с Лидой и может забыть о помощи «серьезных людей». Крестному и отцу он должен деньги. Скорее всего, он еще многим людям должен, просто я об этом не знаю!

— Чем я тебе смогу помочь? Я солдат, а не дознаватель, это они переносят из кабинета в кабинет папки и получают больше, чем мы, когда голову под пули подставляем. Ника, у этих людей просто нет совести, они умеют только одно — брать взятки! Раз они вас проверяют, значит, кто-то им за это заплатил.

Конечно — им уже заплатили! Потому уродский мяч Костенко отказывается от наших с Аленкой денег! Как я сама не додумалась до такой очевидной вещи?

— Может, надо в антикоррупцию на этих уродов пожаловаться?

— Ника, ты Иглина с антикоррупции хорошо знаешь?

— Вообще не знаю!

— Это Берия в полный рост: сперва возьмет с вас денег, чтобы дело открыть, а потом втрое больше, чтобы закрыть, и в итоге — останетесь ему должны по гроб жизни!

— Что же нам делать?

— Поговори с замом этого своего Костенко!

— Думаете, он захочет со мной договариваться?

— Конечно, захочет — он же дерет жопу за погоны, как мы все! А если его начальника выставят, угадай, кому новые звезды на погоны упадут? Он сейчас может Костенко сурово подставить — тот с вами один, без протокола разговаривал… Извини, секунду, отвечу жене…

Глеб Васильевич повернулся ко мне чеканным профилем.

— Ленусик, в каком круглосуточном я тебе куплю пельмени? Подумай головой! Когда я там буду ехать? У меня еще полная машина работы! — и поспешно отключил телефон — окно досугового учреждения распахнулось, наружу с визгом свесились две полуобнаженные гурии и принялись звонко призывать человека по имени Глеб, требуя, чтобы он все бросил и немедленно возвратился в их жаркие объятия.

Я почувствовала себя ужасно неловко и стала извиняться:

— Глеб Васильевич, я вас отвлекаю?

— Ника, я же семейный человек, меня уже ничто не отвлечет! — преспокойно отрапортовал мне образцовый семьянин и хмыкнул: — Слушай, Ника, вокруг меня одни солдаты — я сразу не подумал, что вы девчонки-кнопочки! Этот ваш Костенко просто любит девок, но без взаимности!

— В каком смысле?

— В прямом! Напоите его и спокойно пишите заявление, что он к вам… гм… до-могал-ся. Сейчас это модно!

— Харишмент?

Абу-Чупаха брезгливо поморщился:

— Долбаные америкосы — уже весь русский язык загадили своей матерщиной, совести у них нет, везде лезут! Только, Ника, сначала договорись с ментами, которых будешь вызывать, поняла? Ты же не посадить его хочешь, а договориться чисто по-человечески?

— Хорошо бы договориться по-человечески, и чтобы отец не знал…

— Договариваться ты умеешь, — обнадежил меня Чупаха, — ты вообще для девочки очень толковая, папа будет тобой доволен! Смотри, когда договоришься с ментами, у тебя будет вроде как уголовное дело, и зам сможет Костенко культурно пододвинуть плечом, за что тебе спасибо скажет. Дешево и сердито!

Действительно! Я принялась благодарить искушенного советчика:

— Огромное спасибо! Какую я вам должна спонсорскую помощь?

— Ника, посмотри на меня. — Я посмотрела.

Надо признаться, что в темном сумраке, на фоне неоновых вспышек Чупаха выглядит как настоящий конкистадор и источает роковое обаяние давно и безнадежно женатого мужчины.

— Я порядочный человек, а не адвокат, за разговоры денег не беру. Если смогу реально помочь — звони, буду рад.

принудила себя провести полчаса в удушливой тесноте круглосуточного интернет-клуба. Под отупляющий визг Дума нацарапала Егору благодарственное письмо с вопросом, в каком городе он планирует начать развивать свои рекламные стратегии, прибавив для солидности, что имею опыт взаимодействия с Земельным кадастром.

Компьютер отправил письмо, беспристрастно отбив на нем время. Ноль часов — тридцать пять минут — пусть знает мое трудолюбие!

Дома обошлось без скандала. Отец еще не вернулся.

А остальным на меня наплевать…

Кругом пусто, тихо, темно и очень страшно!

Я прокралась по темным коридорам, как тень вампира, опустилась на софу, зажгла лампу и оглядела свою комнатку. Хоть здесь мне комфортно — я специально выбрала спаленку самую малюсенькую и уютную во всем доме. Только надо стенки перекрасить в менее агрессивный цвет, купить живой цветок в керамическом горшочке и две диванные подушки, или сразу три, но это потом, а с утра меня ждут другие неотложные дела…

Надо будет: разыскАть-зАма-весельчакА, позво-нитьаленке…

Мысли плыли медленно, неохотно, то ломались на точки-тире, то сливались в одну беспросветную полоску, а потом распадались, как стеклышки калейдоскопа, и осыпались бесконечным дождем цветного конфетти, до тех пор пока меня не изъяли из этого пестрого крошева, тряхнув за плечо. Я открыла глаза, несколько раз моргнула и медленно осознала, что меня тормошит и куда-то тащит отец:

— Ника, вставай, пойдем со мной!

Папа перемещается очень быстро и тащит меня за собой, я болтаюсь, как щенок на поводке, только вместо веревочки его рука! Я едва не подвернула ногу, скатываясь по крутой лестнице, и только когда мы притормозили в гостиной, осознала, что мне очень повезло.

Я уснула одетой!

В гостиной толпилось полно народу — кроме крестного, папиного адвоката, пары охранников я здесь мало кого знаю. Выглядят они недобро, как будто собрались брать приступом областную администрацию. Кто в камуфляжных штанах и сапогах, кто в защитных куртках с множеством карманов и черных трикотажных шапочках или водонепроницаемых жилетах. Вон мелькнула чья-то кобура, армейские погоны, дребезжали молнии на сумках и чехлах, звонко щелкали замки в специальных чемоданчиках, из них вытаскивали ружья, у приземистого мужика на синей куртке буквы «МЧС»…

Кошмар! Потоп? Пожар? Война?

Я повернула голову к окну — за стеклом полыхало тревожное зарево. Всходило солнце — рыжее, лохматое, как моя голова.

— Что это такое?! — рявкнул отец, указывая на дневное светило.

— Рассвет? — неуверенно предположила я, осмотрела выставку сурово экипированных джипов, снова оглянулась на многолюдное сборище, продолжавшее громыхать и суетиться, и успокоилась.

На сегодня Армагеддон отменяется.

Будет охота!

Изыски восемнадцатого века давно пали жертвой истории, джентльмены обходятся без плащей, шпаг и шпор. Английских скакунов заменили вертолетами, бескрайние леса — заповедниками, голландское кружево с манжет — камуфляжем, загонщиков — оптическими прицелами, а грумов упразднили за ненадобностью.

В остальном патриархальная традиция сохранилась.

Папа собирается на охоту и хочет обнять единственное дитя на прощание…

Очень трогательно!

Только будить меня из-за такой малости было совсем не обязательно.

— Ника, я тебя спрашиваю не про рассвет, а кто повесил это безобразие? — заорал отец и подтолкнул меня к окну.

Со второго взгляда я обнаружила, что как раз за нашим забором, там, где еще недавно безмятежно размещалось изображение глазированного сырка «Сладкая долька», появился совсем другой баннер с кадром из фильма — между суровым лицом Высоцкого-Жеглова и хитрой миной Евстигнеева отчетливо и крупно читалось: «ВОР должен сидеть в тюрьме!» И совсем меленько — телефоны некой юридической ассоциации.

— Я не знаю…

Я действительно не знаю. В моем плане размещения рекламных материалов такого изображения нет. Но, сказать по-чесноку, подозреваю, кто мог освоить технологию передачи знаковых сообщений посредством наружной рекламы и самовольно поменять изображения. Вполне возможно, Андрей вдохновился моей похвалой «рекламного поздравления», поделился находкой со своим враждебным родителю шефом и…