— Здесь… понимаете, товарищ руку поцарапал, — держась за мутные от влажных разводов очки, сказал Гоша. — Может, зелёнкой или йодом помазать? Как-никак, вы — медицина, — вовсю наводил мосты маленький музыкант и ссылкой на хозяйскую профессию словно оправдывал свою напористость.

— Может, милая девушка медик… как папа… как Александр Павлович, бинтик, пластырь, туда-сюда…

Желание генеральши выставить за порог напористого очкастого музыкантишку только возросло. Перебарывая его, она сказала с отстранённой небрежностью:

— Валечка, посмотри аптечку.

Впрочем, человеколюбие хозяйки распространялось исключительно на одну персону. Когда генеральша демонстративно потянула руку закрывать дверь, обоим гостям стало ясно — говорливый вояка в праздничных аксельбантах сюда даже не просочится!

Фалолееву ничего не оставалось, как шагнуть вперёд, а Гоше ничего не оставалось, как попятиться в коридор — покинуть негостеприимную квартиру. «Артиллерия, не дрейфь! Прямой наводкой!» — одними губами шепнул он на прощание.

Смущённый лейтенант стоял на ковровой дорожке, не зная, снимать сапоги или нет: если по правде, такую ерундовую царапину стыдно было показывать хоть кому, не то что девушке. Чем тогда завлекать-приманивать? Все его мысли разом оцепенели, он даже не представлял, что вообще сказать этой генеральской Валечке, не говоря уже о предложении знакомства. Он прежде надеялся, что будет какая-то приветливость, гостеприимная атмосфера, какой-нибудь располагающий жест от генеральского семейства! А тут…

Генеральша, на ходу осматривая новую коробку, понесла её до общей кучи, куда-то в дальнюю комнату. Валечка, очень неопределённо хмыкнув, тоже скрылась. Фалолеев остался в коридоре один и через раскрытую половинку ажурной филёнчатой двери вдруг увидел нечто такое, что не удержался от любопытства, подался вперёд и заглянул.

Его взору предстал зал — квадратный, просторный, с роскошным диванным гарнитуром чёрного цвета, с громоздкой мебельной стенкой. Прямые высокие спинки гарнитура двух кресел и узкого дивана — блестели дорогим кожаным глянцем, без потёртостей и следов износа. Упругая лоснящаяся обивка в шахматном порядке была прижата декоративными гвоздями, часто и глубоко.

Фалолеев не сразу оторвал взгляд от кожаного великолепия, особенно его поразили подлокотники чёрные набивные цилиндры, важно покоившиеся по бокам дивана и кресел. Затем лейтенант вскользь окинул взглядом приземистый журнальный столик, на котором стояла большая хрустальная пепельница, и с любопытством уставился на замысловатую мебельную стенку.

Рыжий окрас стенки не имел одного тона. На каждой секции он был положен слоями: от лёгкого палевого до грязноржавого. Линиями самого темного, грязно-ржавого цвета, что плавно повторяли фигурные контуры секций, выводился несложный замкнутый узор. Стенка изобиловала всяческими полочками, утопленными зеркалами, стеклом. Антресоли были закрыты однообразными, как близнецы, дверцами, на которых посредством всё тех же линий грязно-ржавого цвета очерчивалось нечто вроде квадратов. Однако верх этих квадратов имел не прямую линию, а крутую, как арка, дугу. Фалолеев смотрел на стенку сбоку, под углом, отчего антресоли представились ему выстроенными в ряд сказочными сундучками.

Ничего похожего Фалолеев в жизни не видел, разве что в кино, но объектом его самого пристального внимания вскоре стала вовсе не диковинная импортная мебель. На дальней стене, средь крупных тиснёных обойных цветов, в большой рамке располагалась фотография хозяина генерал Минякин стоял в шинели, фуражке, а командующий округом пожимал ему руку. Едва лейтенант вгляделся в генеральское лицо, как сразу понял, что разуваться не будет…

Судьба давала ему шанс ускользнуть без последствий. Генеральша, как и предсказал Гоша, вовсю интересовалась содержимым коробок, полноправной обладательницей которых она стала. По тому, как высокомерная Валечка совсем не торопилась оказать красивому молодцеватому лейтенанту медицинскую помощь, по её скрипучему недовольному тону, он лишь убедился, что яблоко упало прямо под яблоню.

В полной тишине офицер подкрался к порогу, как можно осторожнее открыл замок и на цыпочках шмыгнул за дверь. Машина ждала его.

— Ну как, якорь в порту? — неунывающий Гоша встретил артиллериста бодрым вопросом.

— Якорь висит на борту, — отчитался Фалолеев, не скрывая своей хмурости.

— Ты что, Гена! Такой стратегический ход, рейд по тылам — и никак? — расстроился музыкант.

— Знаком я с этим Минякиным! — признание вырвалось у артиллериста как крик души.

— Знаком?! — в полумраке салонного плафона блестели только очки музыканта, слабый свет с трудом пробивал диоптрический тоннель в один лишь конец, без возврата, но что Гоша чрезвычайно удивлён, догадаться не стоило труда. — И каким образом?

— Наяривал строевым шагом по его милости, как клоун! Перед штабом, при народе!

— Вон оно! — с загадочной иронией из холода и полумрака отозвался Гоша. — Думал, лысый, а это — бритый?

— Чего?

— Это я так, ну-ну…

— Что ну-ну? Не знаю, как бритый, а садист — точно! Ещё человек гуманной профессии! К нему на стол попади — прирежет с удовольствием! И дочка! Царапину перевязать проблема! Пошли они куда подальше!

— Геннадий Борисович, — Гоша настроил голос как заправский конферансье, и у Фалолеева от непонятной торжественности вдруг пробежали мурашки. — Поздравляю! У вас решение не мальчика, но мужа! Генеральскими дочками вымощена дорога в ад!

Он повернулся к укутанному, звероподобному Мише, громко скомандовал:

— Мишель, на базу!

И когда старенький «Москвич» помчался по пустынным ночным улицам, скованным забайкальским мертвящим холодом, Гоша потянулся с переднего сиденья к лейтенанту:

— Будет у тебя всё хорошо! Без этой клоаки!

К генеральским дочкам Фалолеев остыл и с новыми силами принялся за службу. «Карабкаться самому, а там видно будет!» — определился он с ближайшей тактикой и принялся вкалывать как следует: на плацу, перебрасывая из руки в руку автомат, как игрушку, он показывал солдатам высший пилотаж; изучал вверенную матчасть до последней заклёпки и рассказывал взводу про «Д-тридцатку» так, что от зубов отскакивало.

К его радости, окружное управление разослало особые контрольные работы «Залп», которые касались исключительно артиллеристов: пять очень непростых задач по расчётам стрельб. Лейтенант загорелся — вот где можно проявить себя, прогреметь на весь полк, если уж не на округ, потому как эти задачи ему по плечу и, что самое здоровское, контрольные «Залп» будет оценивать независимая окружная комиссия, а не полковые руководящие авторитеты, в чьих глазах Фалолеев разгильдяй и неумёха.

Усердие, с которым он засел за учебники, карты, чертежи и расчёты, сразу удостоилось внимания сверчка Гоши. «Всё потеешь… аки пчела, — посочувствовал музыкант, заглядывая в ворох непонятной ему литературы, и по своей привычке юморить прибавил:

— Излишний патриотизм всегда настораживает». Фалолеев тут же парировал замечанием, что если чисто сыгранная Гошей партия на валторне — апофеоз патриотизма, то он с таким патриотизмом согласен. Мгновенный и остроумный контраргумент знаток иронии принял несколько ошеломлённо, но очень уважительно.

Думы над расчётами быстро натолкнули лейтенанта на несколько полезных мыслей. Первое: «Залп» надо брать вариантами решений, ответить таким количеством расчётов, чтобы в округе все попадали от восторга! И второе — купить программируемый калькулятор МК-52, к которому он присматривался давно. Эта штучка поможет просто сотворить чудеса!

Дорогую вещь, не затягивая, он купил в ту же неделю, и покупку первым делом показал Григорьеву.

— Целая зарплата, зато самый лучший! — похвастался Фалолеев. — В памяти сто пять шагов. Почти ЭВМ!

Григорьев без особого любопытства повертел продолговатый, похожий на пенал калькулятор, поводил пальцем по узкому зелёному экранчику.