Может, его былые нечеловеческие страдания, его приезд — искупление для них обоих? Он когда-то отвернулся от неё и… никуда не делся. Судьба — то ли злодейка, то ли въедливый бухгалтер — привела его как миленького обратно. А если она даст от ворот поворот, кто знает, какой итоговый счёт предъявят на её долю? Не выйдет ли такая же насмешка?

Боже, почему в этом мире нет никакой однозначности? Словно кому-то интересно дразнить, заманивать вариантами, мечтами простого бедного человека, вроде как выбирай, чадо земное, что хочешь, что более любо тебе, а мы посмотрим, какова на вкус у тебя каша заварится, посмотрим, куда твои дорожки-стёжки приведут! Там, наверху, кому-то очень интересно следить за бесконечными человеческими мучениями, за горемычными людскими петляниями, а здесь, на земле, в полном неведении, в полном душевном сумраке каково?! Каково выбирать?

Семь лет назад противостояли друг другу дерзкая, завлекающая красота Фалолеева и её безоглядная любовь… Ничего не сложилось. Теперь чьей-то высшей волей поменяны места: супротив запоздалой, покаянной любви Фалолеева — её ухоженность, женский цвет, сила материнства. И что выбирать, что предпочесть? Какой шаг ей отзовётся счастьем?..

Схожие мысли одолевали и Фалолеева. Он думал о том, сколь запутанной выходит человеческая жизнь и как мало по-настоящему значимого, истинно ценного, играет в ней красивый внешний облик. Броская, обворожительная красота услаждает взор, потрафляет самолюбию, доставляет несомненную приятность и даже бросает в азартную, безрассудную дрожь, приключения, но стоит копнуть глубже — и вот открытие: мир держится на чём-то более вечном!

Вон, бывают старики — Божьи одуванчики, трясутся друг над другом из последних сил, как над тончайшим хрустальным сосудом. Разве ж менее ценно для них выжатое временем жалкое, морщинистое лицо спутника, чем то давнее, цветущее молодостью, красотой? Или сгорбленное, обессиленное, одной ногой ступившее в могилу тело хуже, чем тело юношеское — бодрое, гладкое, налитое сил?!

Не-ет! И отгадка в том, что тело лишь хранитель незримого пламени любви, тело всего лишь очаг для волшебного огня, что обоюдно сливает две души в одну. И великая ценность мира сего, данная человеку, — возможность сберечь это пламя, не дать ему погаснуть, сохранить, защитить от невзгод, бед и бурь, пройти с ним всю жизнь.

Предоставь лично ему сейчас выбор: сидеть на этой самой кухне, подле Риты, в роли любимого мужа и счастливого отца или похотливо вглядываться в развратную женскую круговерть, извлекать оттуда во временное пользование мордашки поприятней да посмазливей? Вот его ответ — счёл бы за великое благо быть мужем и отцом!

И для этого нехитрого ответа основание просто, как пять копеек, — ходит-бродит по миру старая правда о том, что желудок добра не помнит. Как регулярно ни корми его, как ни ублажай изысками и разнообразием, а пройдёт полдня без маковой росинки, и он ревмя заревёт о своих плотских претензиях! И окажется, что куда вернее и предусмотрительнее на эти плотские излишества вообще никогда не поддаваться, а даже наоборот, в узду умеренности их силой втиснуть.

Так же и с хвалёной мужской потребностью. Да, было когда-то в высшей степени приятно, сладко самозабвенно ощущать себя неотразимым донжуаном, забубённым красавчиком, крутым самцом!

Куда всё делось? Судьба настрочила ему такой зигзаг, так встряхнула его всего, что теперь в определении женщины им выстрадана значимость другой красоты — душевной, внутренней, сокрытой. Он только сейчас понял бесценность слова «единственная», каких-то пять лет назад казавшегося ему уделом слабых мужчинок, сдающих себя в добровольное «однокамерное» заточение! Какой он был самонадеянный дурак! Был раздут, словно первомайский шарик! А жизнь просто ткнула в этот шарик гвоздиком!

Но здесь, в Чите, за свой последний шанс он ляжет костьми! И, слава Богу, дело пошло — Егорка совсем его не боится, наоборот, готов тянуться, вон, даже про слёзы взрослого мужика полюбопытствовал с участием: «Дяденька, почему ты плачешь?» Славный мальчуган этот Егорка, он поладит с ним. Пренепременно!

А вот какой мальчику отец из Олега Михайловича? Не больше, чем «воскресный папа», это точно! Может, ещё хуже что, да просто Рита недоговаривает? Наверняка недоговаривает! Копнуть глубже и причина откроется проста — к такому семейному симбиозу Григорьева припёрли лишь весомые обстоятельства. У него же выше ненаглядной Надюши никого нет!

Ну, что ж, если так, неплохая перспектива. Значит, Олег Михайлович будет рад его предложению свалить с «левого» круга к своей Надюше!

Потрёпанный «Рафик» Григорьева летел с крейсерской скоростью, не замечая положенных остановок. Молодой парочке, что села на конечном круге, впрочем, интересно было нестись, словно на персональном такси. А Григорьев напрочь забыл о своих пассажирах, он целиком находился во власти одного-единственного вопроса: каким образом Фалолеев узнал про него и Риту?

Григорьева в первую очередь испугало не то, что тайна открылась, и загнать её обратно в узкий круг посвящённых уже невозможно. Он пытался угадать личность, через которую обрёл волю его сокровенный секрет. От предположения, что это могла быть сама Рита, мысли выходили крайне невесёлые, ибо в таком случае её откровенность означала желание что-то в своей жизни переменить. И переменить, конечно же, отдалением его, Григорьева, потому как долгожданный претендент на настоящую любовь, наконец-таки, нашёлся.

В том, что Рита любила Фалолеева крепче, чем кого-либо, сомнений у Григорьева никогда не возникало; когда-то он своими глазами видел эту любовь, своими ушами признание об этом слышал. И позже, нежданно обустроив левую семью, понимал: ему в Ритином сердце до пьедестала Гены далеко. Впрочем, как достаточно взрослого и спокойного характером мужчину, Григорьева это не тревожило вообще. И не только потому, что настоящее для него было важнее прошлого. Даже в самых фантастических мыслях Фалолеев не мог оказаться ему конкурентом! Рита для Фалолеева пустое место, и тот, вдобавок, исчез из города навсегда, без шансов появиться снова.

А пьедестал взял да и возник из небытия! К тому же с крепким козырем на руках. И козырь, мама, не горюй: «Покалечен судьбой несчастный Гена!» Надавит этот «коллега» на жалость, призовет к женскому состраданию, тогда сам Бог не предскажет, в какую сторону понесёт Риту.

Уже в центре города взбудораженный Григорьев вдруг вспомнил про пассажиров — молодую парочку, затормозил у первого подходящего места. «Схожу с маршрута», — торопливо бросил он, и в компенсацию своей вольности высадил молодых людей без оплаты. Вновь энергично газанул и вновь погрузился в тяжкие мысли: «Ведь не отцепится этот гад от Риты!»

Григорьев и сам не знал, почему после первой встречи с Фа-лолеевым он не бросился упреждать Риту. Сомневался, что Гена так быстро её отыщет, или где-то в глубине подсознания хотел проверить внебрачную подругу на верность, искренность? Посмотреть, обмолвится ли она о появлении Фалолеева? Или была в нём убеждённость, что он проверенный трудностями отец совместного ребёнка и его никогда не поменяют на афериста? Потому как любовь любовью, но ведь у них семья!

А может, он в силу спокойного характера не привык нагнетать панику без обстоятельных причин? «Боги войны в атаку не ходят. Мы врага накрываем с закрытых позиций, без собственных потерь!» — его устраивало такое кредо — не бегать по первому взбалмошному указанию, не суетиться, а действовать спокойно, отталкиваясь от проверенных разведданных.

Вот, доустраивался в кустах! В ожидании разведданных! Как всё нелепо повернулось: вор, страшное чудище его родному сыну набивается в новые папы! Да этот урод одним видом, Бог знает, что с ребёночком сделает! «Негоже, совсем негоже дело выходит! — Григорьев ругал матом и себя и Фалолеева.

— И ведь мне, мерину твердолобому, был звоночек грозный, предупредительный! Был!»

Во двор Ритиной пятиэтажки микроавтобус ворвался, словно штурмующий немецкую крепость танк. Худшие догадки Григорьева тут же подтвердились: Фалолеев Риту отыскал. Она сама в этом созналась, и более того, в первую же минуту Григорьев обнаружил совсем плачевные факты той встречи — ожидаемой им неприязни к Фалолееву Рита не демонстрировала, а на него, любимого гражданского мужа, открыто и честно fie смотрела. Глаза её блуждали по сторонам с отрешённой озабоченностью, словно она вычисляла какие-то сложные, позарез ей нужные математические формулы.