— Где ж взять? Слава Горбачёву — без талонов только коньяк. — Завадский никак не остывал, гулко шипел. — У нас, видишь ли, в стране теперь одни благородные, графья — что попало не хлебаем.

— А я лично от коньячка не откажусь!

— Ради утречка и я бы грамм сто хлопнул. Или в лечебных целях принять. Какой бы доктор прописал!

Лицо Клюева озарила странноватая улыбка Он покосился на часы и забарабанил пальцами по большому, истёртому листу плексигласа.

— Весёлый, — хмыкнул подполковник. — Как академия? Математика осталась?

— Математика, — беззаботно кивнул Клюев.

— И как ты? — на лице Завадского отразилось глубокое сочувствие. — По мне, хрень непроходимая.

Клюев уцепил пустой стакан, стукнул днищем об стол.

— Сдам! Сто процентов!

— Вчера Лукашины уехали, — тихо и горестно сказала Антонина, выставляя на стол расписную фарфоровую сахарницу.

— Не зашли. Уехали без слов, прощаний…

— Как уехали? — не поверив своим ушам, передёрнулся Симкин, — я недавно Петра видел.

Антонина хотела ещё что-то сказать, но губы её скривились, она торопливо прикрыла рот рукой.

— Да все уже уехали! Все! Только вы ничего не видите! громко закричала из комнаты их старшая дочь Нина, досидимся здесь — из собственного дома выгонят! Да мы с Машкой старыми девами останемся, русских тут уже нет!

Симкин не донёс до рта чашку с чаем, поставил её на стол, задумался. Мрачная тень накатилась на изношенное загорелое лицо.

Не хотелось верить в неотвратимость переезда, ох как не хотелось. Временами казалось, что ещё остаётся шанс удержаться здесь. Что всё обойдётся, наладится. Но нет, круто жизнь переменилась. Каждый стал сам за себя, и надеяться больше не на что. Пора определяться.

А решение только одно — оставлять землю, на которой прожили двадцать с лишним лет, уезжать! Сейчас русские уезжают, будто пропадают, без прощаний, отходных. Жили рядышком не один год, и всё, никого нет.

Симкин догадывался, почему тихо уезжают. Не хотят, чтобы бегство видели. На новом месте переселенцев не жалуют, уже проверено. Ни работы, ни почёта. Здесь был директором — там будешь сторожем. Кому надо, чтобы друзья знали про позор на старые головы?

Нажитое долгими годами жалко бросать… Симкин порывисто поднялся, встал на пороге зала, с нежностью прислонил к гладкому косяку грубую ладонь. Дом — красавец. Сам строил, знает, как каждый кирпич лежит. Двор — тоже загляденье.

Огород, сад, мощёные дорожки — словно в раю. А там: абрикосы, яблони, виноград, дыни. Всё растёт в этом благодатном крае…

И дочерей до этой заварухи мечтал на ноги поднять, замуж хорошо выдать… Они уж и выросли — обе невесты. Нина домовитая, рассудительная — любой парень будет уюту с ней рад, а младшенькая, Маша, ещё суетливая, восторженная. Не обломали пока перемены… будь они неладны…

«Какая жизнь была, какие планы! — горько сжалось у Сим-кина сердце, — а теперь остаётся одно — бежать!.. Ещё вопрос — куда? Россия велика, а нигде не ждут».

Антонина, сдерживая слёзы, с надеждой смотрела на него. Это он, молодой инженер Геннадий Симкин, когда-то привёз сюда несмышлёную саратовскую девушку. Покорил сердце высокий, ладный парень, горящий по работе в дальних краях. Ни минуты не сомневаясь, поехала она с ним. Здесь, в Узбекистане, они нашли и гостеприимную землю, и хороших друзей. Тогда не делили ничего — на всех была одна страна. А всё, что зависело от них, сложилось удачно: хорошая работа, уютный семейный очаг. Здесь родились и выросли две дочки, на которых они смотрели да радовались.

Но, видно, есть на свете что-то такое, что не зависит от простых смертных. Есть страшные силы, что, подобно безудержному урагану, срывают людей с насиженных мест и жестоко ломают им судьбы. Кто рождает эту силу — Бог или человек? Не осмыслить. Если Бог, то почему он такой безжалостный? А если человек, то кто даёт ему такое могущество, что вздымаются по его воле целые народы и превращаются в зверей люди? Страшно всё это.

Симкин, тяжело обхватив голову, молчал, лишь нервно подёргивались мышцы то на шее, то на лице. Ещё пять лет назад главным инженером на комбинате работал и ничего не боялся, а ведь сотни людей за спиной были. Потом, как чужестранца, потеснили его с высокой должности, нимало не смущаясь корявыми объяснениями. А сейчас три самых дорогих человека за мим — три беззащитных женщины. Нет! Тянуть больше нельзя, потом не простит себя, если что-то случится.

— Что ж, мать, пора и нам отсюда выбираться, — произнес Симкин то, что в головах его семейства уже прокрутилось не раз.

— Дожились, Господи! По свету мотаться на старости лет! — вдруг заплакала Антонина, всплеснув руками.

Она поняла — муж так решил, и назад ходу больше нет.

— Мамочка! Не плачь! — бросились к ней дочери, — мы же все вместе будем! Давно надо было уехать. Уже забыли бы этот Узбекистан.

— Ну и куда переезжать будем? — обвел тягостным взглядом семейство хозяин. — Россия-то большая, а где нам место найти? Ведь у нас и родни близкой нет.

— Да хоть куда! — запальчиво выкрикнула младшая, — лишь бы отсюда!

— Не Рокфеллеры — наобум ехать… — раздумчиво продолжил Симкин. — Надо своими глазами поглядеть, куда пристроиться. Дом дорого не продать, потому в село придется ехать. Ну, может, на первое время, — виновато посмотрел он на дочерей.

— Вот и поезжайте с Ниной, — подхватила Антонина, — посмотрите Россию, и где вам понравится, туда и поедем. Я куда угодно согласна, лишь бы к своим.

— Всё. Завтра увольняюсь! — выдохнул Симкин, — давай, мать, бутылку. Помянем старую жизнь.

Антонина взяла из холодильника начатую пол-литру и, поставив её на стол, едва не зарыдала в голос:

— Господи! За что всё это нам? Куда же ты смотришь, милосердный наш?

— Антонина! Без рёву мне! — оборвал её муж, — Не знаю, куда Бог твой смотрит, а нам только в Россию дорога! Чай, встретит матушка, не прогонит, не обидит. Симкин размашисто плеснул водки в пузатую рюмку, резко опрокинул в рот.

— Нечего по старому причитать! Крест теперь на этой жизни! И не наша в том воля.

Помотавшись три недели по относительно недалёким российским краям, Симкин с дочерью благополучно вернулись.

— Село большое, хорошее, и дом приглядели неплохой! — радостно тараторила Нина матери и сестре, едва переступили порог. Сам хозяин был сдержанней, мыслями уже в предстоящих нелёгких заботах.

— Не пропадём, мать, — расцеловал он свою драгоценную половину, — живут люди, глядишь, и мы приживемся.

Но Антонина за радостью встречи разглядела в глазах супруга затаённую тревогу.

— И там будто Мамай прошёл, — ничего не стал скрывать Симкин от жены, — разруха, нищета, как в гражданскую. С работой тяжело, всё дорого. Дом, конечно, с нашим не сравнить, — грустно покачал он головой.

Антонина охнула, сильно сцепив себе пальцы, и на глазах её появились слёзы.

— Родная, не плачь, — ласково обнял жену за плечи Симкин, а у самого запершило в горле. — Устроимся. Мы ещё не старые. Кирпич с собой возьмем дом обложить, будет как новенький. Дворовые постройки соорудим, хозяйство разведём, проживём. И козы у нас породистые, там таких близко нет. Всё хорошо у нас будет, Тоня, — ласково потрепал он её по щекам, как в молодости. — Посмотри, дочки наши на выданье! На Нинку уже один жених в деревне заглядывался!

— Дай-то Бог! — сразу оживилась Антонина и, перекрестившись, вытерла слезы.

Легко сказать «переехать»… Одна лишь забота — дом продать — сколько заняла хлопот. Цену, словно в насмешку, давали мизерную. Симкин горячился, размахивал руками перед покупателями, водил их по дому и разъяснял, что стены у него толщиной в полтора кирпича, что окна утеплены и зимой не продуваются, что планировка очень удобная, что и подвал в доме добротный. Он тыкал в пол и потолок, в окна и стены, подробно рассказывал, как всё ладно подогнано, но неизменно натыкался на отчуждённые восточные глаза.