Тарасов Олег Васильевич родился в 1964 году в городе Новосибирске. После десятого класса поступил в Ульяновское военное училище связи, которое окончил в 1985 году. Офицерскую службу завершил в звании подполковника в столице Забайкальского военного округа — городе Чите. В настоящее время офицер запаса. После увольнения из Вооруженных Сил пробовал себя во многих гражданских специальностях — электрик, монтажник, рекламный агент, журналист, секретарь-референт, администратор. Проживает в городе Белгороде. С 2004 г. член литературной студии «Слово» при Белгородском региональном отделении Союза писателей России.

Публиковался в журналах «Наш современник», «Роман-газета. XXI век», «Алтай», в коллективных сборниках белгородской студии «Слово». Проживает в г. Белгород

«Боги войны в атаку не ходят» — первая книга автора.

Натужный рокот грузовиков без всякого стеснения вспугнул утреннюю тишину Песчанского полигона. Колонна артиллерийских тягачей, к каждому из которых была прицеплена гаубица «Д-30» — калибра сто двадцать два, — покинула полевой лагерь и выдвинулась к обустроенным огневым позициям.

Расчёты в выверенной спешке бросились разворачивать орудия, и совсем скоро гаубичные стволы, увенчанные дырчатыми набалдашниками-компенсаторами, огрызнулись ярким и хлёстким пламенем. Тишину, которая перебралась было от шумного места поодаль, оглушительные артиллерийские раскаты и там разнесли вдребезги; и ей не осталось ничего другого, кроме как подчиниться воле артиллеристов. А те взялись за дело основательно.

Если бы забайкальский, известный особой прозрачностью и невесомостью воздух можно было представить густым и белым, как молоко, и если бы можно было позволить воображению нарисовать в этом молоке длинные тоннели, со страшной скоростью пробуриваемые снарядами, нарисовать неудержимые турбулентные смерчи, рвущиеся от компенсаторов в разные стороны, то все эти мощные, неистовые вихри, сокрушительные ударные волны, замысловатые пустоты, рождаемые «тридцатками», заставили бы очень и очень поразиться той грозной силе, что затеяла игру с атмосферой.

Впрочем, неимоверного обвального грохота, сотрясающего округу, резких молниеподобных вспышек, огромных клубов дыма и пыли, что плотно окутывали гаубицы, хватало для благоговейного потрясения и уха человеческого, и сердца, и разума… Одним словом — орудовали боги войны!

К зачётным стрельбам приступила батарея капитана Григорьева. Григорьев Олег Михайлович в положенной колючей «пэшухе» (где половина самой натуральной шерсти), что в жаркий день не мать родная, а ершистая мачеха, стоял на прикрытом маскировочной сетью КНП [1]и в куцый артиллерийский бинокль следил за разрывами. Капитан то и дело подхватывал игрушечную трубку полевого телефона, размеренно и внятно сыпал цифрами, потом громко, но без ярости и злобы командовал: «Огонь!»

В ответ с огневой позиции ухали его родные гаубицы, отправляя к указанной цели смертоносные снаряды. До КНП прекрасно доносился прощальный их свист, больше напоминающий нежное звонкое шуршание, — как если бы где-то высоко в небесах, внутри огромной металлической трубы мчался озорной мальчуган и волочил за собой длинный хвост из растянутой кольцами проволоки.

Чуткому, опытному уху Григорьева этот удаляющийся шелест говорил о многом: на какой высоте летит снаряд и в какой стороне он упадёт. Небесное зашифрованное послание от последнего залпа предупредило его об удачном попадании. Так и вышло на деле.

Сыграли «отбой», и в тишине, пробирающейся в головы артиллеристов зыбким миражом через несмолкаемое эхо выстрелов, через отзвуки разрывов, Григорьев поднялся из просторного окопа, снял фуражку. Лицо его, круглое, добродушное, лишённое печатей возрастного максимализма и неусыпного самолюбия, мало гармонировало с военной формой, да ещё с самой что ни есть боевой должностью.

Выдавать наряд-задания комбайнёрам или ткачихам с таким простым, домашним лицом самый раз. Но разметать противника грозным смерчем из стадвадцатидвухмиллиметровых орудий… Однако за простецкими, мягкими чертами лица скрывался человек чести, офицер, способный твёрдо отдать приказ и нарушителям хвост прижать до посинения.

Было Олегу Михайловичу тридцать четыре года. Переросток для капитанской должности, он не только не мечтал о полковничьих звёздах, но и не тяготился исчезновением такой перспективы. Григорьев знал: майорская звезда, что устроила бы его, глядишь, и выпадет перед уходом в запас: есть такая добрая традиция — капитана к пенсии, если он не полный идиот, всегда на должность старшего офицера двинут. А Григорьев не идиот — нормальный мужик и командир толковый, просто много чего в делах военных не сложилось.

Ему ещё можно было совершить мощный «тройной» прыжок — героически проявить себя небывалыми достижениями в соцсоревновании или, выплакав должность начальника штаба дивизиона, за месяц замордовать в дивизионе всё живое, соорудить из «трупиков» себе карьерный мостик. Но подобным способом наверстывать упущенное офицеру не позволяла совесть.

Молодёжь уже обходила Григорьева, вот и на их дивизион скороспелого майора прислали, выслуживать подполковника в тридцать лет. И не сказать, что у того семь пядей во лбу, — гонор да высокомерие, но Олег Михайлович с молодым начальником не дерзил, как это часто случается у мастеров своего дела, независимых и непокорных. Особенно, когда решительные и напористые «полководцы-сосунки» лезут жизни учить.

Старым, больным, требующим покоя «дедушкой всех артиллеристов» Григорьев тоже не прикидывался и законные обязанности на подчинённых офицеров не перекладывал, копошился в своих делах, будто вчера принял батарею, щепетильно, ответственно, с интересом. Полковые товарищи искренне ему советовали: «Михалыч, поднапрягись, рвани со своей батареи! Не старый же ты, чёрт, сложится ещё служба!» Григорьев на это мило, мягко улыбался и шутил: «Выпалил я свою птицу-счастье. Сунул вместо снаряда и сам не заметил».

Дивизион пребывал на полигоне уже неделю: расчёты опорожнили не один штабель боеприпасов и наколотили себе разрывами уши, словно кувалдами. Стреляли из закрытых позиций по укреплениям противника, что располагались в пяти километрах, накрывали огнём квадраты — с корректировкой огня и по условиям ненаблюдаемых целей, показывали боевую сноровку в прямой наводке — разили фанерные мишени, которые на дальности двух километров таскали взад-вперёд хорошо укрытые лебёдки.

Батарея Григорьева отстрелялась недурно, на твёрдую четвёрку, и командир этим доволен был чрезвычайно, ибо на предмет оценок у него давно сложилась своя стратегия — в отличные стрелки попасть реально, но хлопотно: насядет потом начальство с повышенными соцобязательствами, начнут «подкладывать» под всякие проверки, лишние сборы учинять, тут же автоматом командировки, глупые отчёты. В орудия каждая вошь будет поминутно заглядывать — как у передовиков стволы надраены?

И, конечно же, полезут разбираться, почему такой боевой командир до сих пор не коммунист? А он, может, душою коммунист похлеще некоторых, он просто не член партии. Да только в эту разницу никто не вникает, верхам красную книжицу подавай!

После жаркого учебного дня, уже в лагере, Григорьев, подставив свежему вечернему ветерку лысеющую голову, разглядывал оценки дивизиона, что вывесили на щите у дневального.

Из тентованного автомобиля ГАЗ-66, что подрулил прямо к палаткам, хватаясь за выгоревшие пилотки, ловко выпрыгнули три солдатика; пружинисто приземлился высокий и, как положено взращённому на училищных харчах, худоватый лейтенант в повседневном кителе, охваченный ещё не разношенной, без единой морщины, портупеей, в сверкающих сапогах и высокой фуражке с лихо вздыбленной тульёй. Такие фуражки звались среди офицеров «аэродромами» и шились только по заказу.