— Ничего! — отстранённо кивнул он. — Да… лучше на такие деньги книг набрать.

— Теперь какие хочешь программы составлять можно, — глаза лейтенанта горели непотопляемым оптимизмом, словно он нашёл клад. — За расчёт целей возьмусь! По «Залпу» есть альтернативные задумки. Такие там варианты накидаю!

— Велосипед изобретать, конечно, полезно, но стоит ли? — скептически вопросил Григорьев. Скептицизма для этого вопроса Григорьев не пожалел сознательно — новость, что ли, лейтенанту старое правило: не высовывайся на ровном месте? Избежать барской милости и гнева — вот самая десяточка!

Фалолеев, конечно же, думал по-другому: ему предстоит напрячь все силы, чтобы стереть позор былой неудачи (которая всеми, кроме Бужелюка, воспринималась как не страшная, должная) и показать себя — каков он есть, во весь рост!

— Хотя бы велосипед, зато свой, собственный! — огорчённый командирским холодком, Фалолеев взялся раскрывать своё кредо. — «Умственная функция индивидуума должна стремиться не к нулю, а к бесконечности», — на олимпиаде математик так сказал. Дерзать и не сдаваться, если короче.

— Дерзайте, юноша! — Григорьев снисходительно вытянул сжатые губы, покивал вверх-вниз круглой головой, чуть прикрывая веки. Вроде как: «Я умываю руки».

Фалолеев командира слушать не стал и дерзнул так, что его результаты ошарашили даже полковых зубров, а сам лейтенант попал в первую тройку окружных артиллеристов. Но Бужелюк оставил сей успех без нормального, положительного внимания, хотя Григорьев своими стараниями всё же выбил у майора снятие с Фалолеева ранее наложенного взыскания.

Но в канцелярии, один на один, капитан высказал отличнику викторины предельно откровенно: «Смотри теперь сам, будет ли от этой славы польза». И оказался прав — Бужелюк не упускал случая поддеть Фалолеева: к месту и не к месту он обзывал лейтенанта самым выдающимся теоретиком современности, зловеще напоминал про приближение очередных летних стрельб, где молодой выскочка опять попадёт пальцем в известное место.

В июле артиллеристы выдвинулись на полигон, и вновь, как год назад, Фалолеев встал на КНП сдавать персональный норматив. Всё повторялось почти точь-в-точь, как прошлым летом, только Бужелюк уже сверкал звёздами подполковника, а сам Фалолеев держался куда увереннее. Он уже не тот испуганный сопливый лейтенант, его теперь одним строгим взглядом не возьмёшь — на подполковника у него справедливая злоба, а на стрельбах он умрёт за реванш!

Григорьев привычно указал офицеру цель и щёлкнул секундомером. Вновь лейтенант приник к буссоли, вновь его карандаш заметался по карте вычислять ориентиры, опять в глазах зарябили цифры на планшете и таблице поправок. Вот рассчитаны и переданы на огневую позицию координаты цели, углы возвышения.

«Батарея, огонь!» — летит в телефонную трубку лейтенантский приказ, и гаубицы на огневой позиции рыгнули огнём, громом. Спустя мгновения небо, как положено, отозвалось звонким металлическим шуршанием — это снаряды понеслись к указанным целям. За их падением в бинокли следили все офицеры КНП. «Квадрат! Мимо! Мимо! Квадрат! Мимо!»… — отмечал разрывы наблюдатель. Да, не густо получилось, товарищ лейтенант!

Фалолеева от неудачи окатило жаром. Он кинулся к цифрам, лихорадочно скорректировал данные — новый залп!.. и опять вышло вперемешку с «молоком». Нет, конечно, не двойка, как прошлый раз — твёрдая тройка… но это совсем не желанный результат. Молодой офицер посерел лицом.

После стрельб, упоённый собственным провидческим скептицизмом, Бужелюк вывел Фалолеева из строя. Командирское пренебрежение было столь велико, что нотаций лично лейтенанту даже не адресовалось. Бужелюк с ехидцей обратился к Григорьеву:

— Плодим теоретиков! На бумажке чуть ли не новая теория относительности, а практический результат, как по Филькиным грамотам! Догадываетесь, куда вы своим пальцем попали?

Фалолееву было стыдно за себя, душила обида, что из-за него отчихвостили ни в чём не повинного командира батареи, но он так и не мог понять, откуда взялся превышенный разброс снарядов? В чём его ошибка?

Бужелюк ещё раз упомянул проклятую контрольную «Залп» и закончил речь новым замечанием Григорьеву.

— Капитан, ты хоть чуть-чуть своими раздолбаями занимайся! Нам Ленин завещал учиться военному делу настоящим образом, а не лупить в белый свет, как в копеечку! Каждый выстрел, между прочим, — офицерские сапоги.

Дивизионный командир сел в «уазик» и умчался, а вторая батарея дружно принялась ломать головы — что же привело к такому жиденькому итогу? Григорьев сам взялся за буссоль, карту, быстро произвёл расчёт и, сравнив с фалолеевским, в задумчивости наморщил обветренный полигонной жизнью лоб.

— И температура, и ветер! — сказал он сам себе с растерянностью.

— Обижаете, Олег Михайлович! — мрачно отозвался лейтенант. — Не первоклассник!

— Что-то ведь не сработало!

— Сами видели — малую вилку взял! Поправку на поражение — а снова перелёт у половины!

Странность, конечно, выпирала налицо: малая вилка в ар-тиллерии верная мышеловка, и она должна была, просто обязана была захлопнуться!

— Вилку взял, да… не закусил! хмуро пошутил командир батареи. — А тебя всё «Залпом» тычут! В одно место.

Теперь-то Фалолеев начал понимать военную мудрость, что значит «не высовываться раньше времени».

— На огневую! — кивнул Григорьев офицерам на стоящий неподалёку ГАЗ-66.

На огневой позиции капитан лично обошёл все расчёты: сверял прицелы, панорамы, хмыкал, глядя то в синее небо, го в перепаханную солдатскими сапогами землю. Фалолеев, в надежде найти ошибку здесь, у орудий, торопливо приложился к оптике — всё, как он передавал: риска в риску, цифра в цифру. Он даже внимательно осмотрел надписи на ящиках из-под снарядов, и опять в искреннем недоумении наморщил лоб — ответ так и не открылся.

Григорьев подошёл к гильзам, что ещё тёплые валялись за бруствером, задумчиво поковырял носком пыльного сапога одну, другую, третью.

— Фалолеев, иди-ка сюда! — вдруг крикнул он совершенно спокойно, но лейтенант особым чутьём уловил перемену дела: командиру что-то открылось! Молодой офицер торопливо подскочил. Григорьев держал одну ногу на низеньком штабеле из деревянных ящиков, на этой же ноге была пристроена рука, которой он подпирал подбородок. Лицо капитана окончательно расправилось от тягостных дум. Чуть наклонившись телом вперёд, он улыбался, а глаза его хитровато поблёскивали.

— Причина тут, под ногами!

Лейтенант жадно вперил в землю взгляд, словно на земле должна была лежать записка с указанием его оплошности. И если уж не записка, то должно быть разбросано что-то ценное, например, купюры на пару тысяч рублей.

— Ну! Читай! — коротко бросил Григорьев и подбородком кивнул на гильзу. Фалолеев повернул её надписью вверх, прочитал цифровой код. То же самое проделал с другой гильзой, третьей.

— Из разных партий! — с удивлением воскликнул он. — Но ведь ящики с одним шифром!

— В жизни всегда есть место подлости, — капитан убрал ногу с штабеля, распрямился. Уставившись на далёкую лесистую сопку, не торопясь, с паузами заключил: — Большой свинский привет от кого-то! Только опять совет — без паники и выяснений! Вонь — лучше не тронь.

Выяснять Фалолеев ничего не стал. Настоящий артиллерист должен сам управляться со всеми вводными посредством ума, опыта и настойчивости! Пусть не обошлось в его работе без изъяна, зато в другой раз он непременно проверит партии даже на снарядах, при нужде грамотно рассортирует их по орудиям. Всё у него получится!

Вот только его ненависть к командиру дивизиона, до этого временная, теперь застыла стойким, непоколебимым гранитом. И вряд ли он заимеет желание ослабить её: слишком несправедлив и предвзят Бужелюк в своих обвинениях. Если честно — то и непорядочен!

Бужелюк по-прежнему демонстрировал свою антипатию к Фалолееву, учинял с него двойной спрос, тыкал за каждую ошибку или промах. А таковых у лейтенанта, как назло, набиралось немало. Он словно принял от Григорьева наследство, которое выражалось грустным и фатальным определением: «не заладилось». И звание старшего лейтенанта, которое по статусу дают без всяких должностей и заслуг, ему присвоили позже срока, со скрипом.