Правый персонаж смотрелся опрятнее, веселее и упитаннее. Более длинноволосый, с одним прикрытым глазом, а другим лукаво блестящим, он держал в руках большую бутылку с яркой этикеткой «Rasputin», а надпись, сиявшая рядом, гласила: «Помогу!»

«Шутники, — усмехнулся про себя Григорьев. — Распутина благодетелем заделали». Тут он вспомнил, что тоскливый мужик в просторной рубахе и болтающихся подштанниках очень напоминает плакат голодных лет. Но если там выразительно очерченные, натруженные руки и ноги крестьянина означали приближение голодной смерти, то здесь худые, узловатые пальцы просителя сжимали стакан в банальном ожидании зелья.

Настроения от увиденного у Григорьева не прибавилось, ему показалось неуместным, хоть и гротескно, выставить потребность русского мужика в водке как главную, а уж сопоставление нужды умирающего от голода человека с жаждой какого-нибудь алкоголика он счёл откровенным кощунством. Но от замечаний воздержался.

— Н-н-да, — всего лишь протянул он и будто невзначай отметил: — Смотрю, не подкосил тебя Фалолеев.

— Что Фалолеев? Дело прошлое, — коммерсант спокойно выказал равнодушие и отсутствие интереса к своему бывшему помощнику-вору.

«Конечно! Фалолеева, по твоим расчётам, уже черви обглодали», — Григорьев следил за лицом собеседника и прикидывал, как сподручнее намекнуть на восставшего «Феникса». Сказать прямо, как есть, что в Чигу заявился давний «друг» и кидала, то, спрашивается, с какой стати он, Григорьев, пришёл Фалолеева заложить? Кто, по логике, ему должен быть дороже? Бывший офицер, сослуживец, друг или успешный капиталист-коммерсант? Хм!

Постучалась и несколько вольно вошла секретарша. По очень свойским замашкам её, по раскованной походке, но тому, как на «Лизунчика» она жеманно потупила чересчур накрашенные блёстками глазки, Григорьев сделал вывод о верности Андрея своим увлечениям даже на работе. Лизунчик поставила на стол небольшой поднос с двумя чашками кофе, сахарницей, печеньем и так же небрежно удалилась.

Григорьев без торопливости размешивал ложечкой сахар и думал, каким логическим приёмом подвести Андрея к нужному вопросу. Подвести впритык, однозначно, но так, чтобы собеседник не ощутил стороннего водительства. Григорьеву не хотелось демонстрировать интерес в разбирательствах Андрея и Фалолеева, ему хотелось сыграть роль косвенного, скрытого толчка.

— А попадись он тебе сейчас — спроса бы не миновал? — своё настойчивое любопытство Григорьев замаскировал гипотетической подоплёкой.

— Да я уже и забыл о нём! — проблема экс-помощника не отразилась в спокойном взгляде Андрея и граммом интереса.

Водочный делец наотрез отказывался «брать след» Фалолеева, словно обожравшийся донельзя пёс не видел ни единой причины бежать за хозяйской палкой.

Эту невозмутимость Григорьев обосновал двумя вероятными причинами. Первое. Андрей железно считает Фалолеева покойником, поскольку Кент о своих «мясниковских» результатах перед ним отчитался. А то, что на самом деле Фалолеев хоть не здоров, но всё-таки жив, есть следствие непредвиденных обстоятельств, которые что от Кента, что от Андрея остались скрыты. Тогда отговорка Андрея про «дело прошлое» очень к месту. Редкий дурак сознается, что заказал отправить своего должника к праотцам: лучше выглядеть незлопамятным потерпевшим, чем мстительным убийцей. Либо по-другому дело выходит: Андрей в курсе, что Кент оставил покалеченного Фалолеева в живых, и после возврата денег совершенно искренне мщения больше не желает.

При варианте номер «раз» от Григорьева требовалась тонкая ориентация Андрея на окончательное сведение счётов с врагом. Во втором случае миссия возбудить старые претензии полностью летела в тартарары: таковых к Фалолееву у Андрея больше нет, а ради третьесортного знакомого кто из нормальных людей будет искать себе проблемы с милицией?

Но для любого дальнейшего шага из Андрея следовало вытянуть хоть какую-то определённую зацепку. А тот словно не понимал, о чём речь, отмахивался и улыбался своей прежней беззаботной улыбкой. Словом, тема Фалолеева угасала на корню, сам Григорьев от тонко выстроенной антифалолеевской обороны стушевался. Попивая кофе, он подумал, что с прямой наводкой, то есть предельно открытым разговором, сейчас, пожалуй, спешить не стоит; глядишь, Рита за день-два одумается сама, и всё наладится без крайних мер.

Про Фалолеева забыли, поговорили о делах сегодняшних — кто, как, чего? Григорьев рассказал о своём «Рафике», о мотаниях по кругу от вокзала до ТЭЦ и не таясь признался, что кормят его эти круги совсем неплохо, грех обижаться. Потом он с чисто практической целью полюбопытствовал у Андрея на предмет водочки — по каким технологиям в наши дни очищают сей блаженный напиток и с какого завода безопасней употреблять?

Бывшие сосед и как следует обсудили «палёную» водку, раскрутку брендов и даже осуждающе прошлись по пассажирам-хамам, которые, впрочем, портили жизнь исключительно Григорьеву. А в подтверждение того, что оба умеючи стоят на земле, подались на улицу хвастаться железными конями.

Пустить пыль в глаза больше хотел, конечно, Андрей, и ещё издалека он ткнул в огромный угловатый «Нисан-патрол», самого престижного цвета — мокрый асфальт. У Григорьева от зависти кольнуло сердце. Что говорить, джип для любого мужчины эталон автомобиля, заветная мечта. «Баранкой на такое чудо не навертишь, — подумал он с некоторой жалостью к себе. — Это водка — золотое дно, а баранка…»

Но справедливого восхищения дорогим «японцем» Григорьев сдерживать не стал.

— Танк! Т-тридцать четыре!

— Шестилеток! — Андрей с гордостью и любовью похлопал ладонью по переднему крылу джипа, словно по лошадиной холке.

Григорьев постоял несколько мгновений молча, его гордость боролась с любопытством: попроситься или нет на водительское место? Очень хотелось сесть в массивное чёрное кресло, наверняка кожаное, ухватить упругий, совершенных линий руль, почувствовать, каково это — быть выше всех на полметра… «Ребячество полное, да и подумает, что джип диковинка для меня дикая», — отрезвила Григорьева мысль.

Он скромно ткнул в свой «Рафик», стоящий чуть поодаль:

— Моя коняга-кормилица!

Разглядывать старый микроавтобус как нечто особенное было бы крайне смешно, потому собеседники дежурными фразами условились из виду не пропадать, так же дежурно обменялись рукопожатием.

Когда Григорьев уселся за руль своей рабочей «лошадки», то помрачнел расклад дела в его пользу так и не изменился.

Безоговорочного отказа Рита Фалолееву не давала. Он предполагал, что она, в положении матери-полуодиночки, внутренне готова на согласие, а насчёт того, сколь твёрдо удерживает её от этого шага Григорьев, даже не сомневался.

Это толкало Фалолеева на обстоятельный разговор с Григорьевым, разговор решительный, крайне неприятный и, как он понимал, последний. Если удастся призвать Григорьева к благоразумию: отступится тот и пожелает счастья Рите — у него есть шанс на семью. Егорке он станет настоящим отцом, пусть Олег Михайлович не сомневается! Парнишке всего три года, к отчиму привыкнет быстро.

Если же Григорьев не сбавит личных амбиций? Как ему втолковать, что не разорваться обычному человеку на две семьи, каким бы шустрым он ни был? Не первый «товарищ майор», у кого на стороне дети растут, и ничего — терпят люди, притираются к ситуации. А если такой геройский он папаша, отказываться от сына его никто не принуждает, речь больше про Риту — ей надо полную волю предоставить. И тогда всё сладится у Гены Фалолеева: старая любовь не ржавеет — правило ещё то, верное!

В конце концов, как можно равнять потребности Григорьева, обычный флирт которого закончился ребёнком (как пить дать, по недоразумению!), и потребности глубоко несчастного человека, который уже нашутился, нафлиртовался по самое горло! Для Григорьева вторая семья — роскошь, развлечение, а для него единственное спасение! Как же они оба понять не хотят, что другим стал Генка Фалолеев, что ему серьёзное семейное обустройство похлеще воздуха требуется!..