Гулянка шла вроде бы как полагается: тосты, веселье, музыка и танцы, обычно предваряющие сортировку пар, но только чуткий завсегдатай мог заключить, что сегодня она сбилась с привычного русла. Мужчин будто подменили: все суетились вокруг главной гостьи, и даже выпитая водка не заворачивала «прицел» ухажёров на мишени попроще.

«Козлы! — бесился в кипящих думах Фалолеев. — К такой девушке — со своей неотёсанной грубостью, плоскими мозгами! Вам обезьян в зоопарке кормить, а не касаться царственных ручек!» Его чуть не бросало в дрожь от мысли, что кто-то из них подхватит сказочную красавицу и поведёт в маленькую комнатку, за белую застеклённую дверь… И все будут смотреть на туманное рифлёное стекло, очевидно и наглядно понимать творимую сцену и… истекать завистливыми соплями.

Или её могут затянуть в ванную, вроде бы шутливо, между делом, а там как следует прижать к стене и прямо спросить, готова ли она приземлиться в кровать. О! Все приёмы и методы исполнения мужских желаний в этой квартирке обкатаны по сотням вариантов, но конец их один — раздеть и подмять под себя.

Но с Линой — нет, только не это! Она — его законная добыча! Только так! И ничего странного в этой законности нет: самый достойный выбирает самую достойную!

Кто может сравниться с ним в красоте, уме, росте и приличном воспитании? И если выйдет по-другому, его сердце просто не выдержит удара!

Присутствие Кента, увы, перечёркивало все цивилизованные достоинства Фалолеева. С таким конкурентом торжествовало исключительное право тупой безрассудной силы! Выйти с конченым уркой на площадку разбираться, значит остаться там лежать: исколотые руки Кенга — сухие, жилистые, с отметинами битв, — спокойно припечатают Фалолееву в скулу, ввалят в поддых… А затем Кент распахнёт настежь дверь и громко позовет всех поглядеть «на рихтованного Фаллоса».

«Зачем мне это?!» — спрашивал себя Фалолеев, вброшенный красотой Лины в вихрь смятенных мыслей, и знаки внимания, полагающиеся этой прекрасной девушке от самого достойного кавалера — бывшего артиллериста, так и оставались невоплощёнными. Его, отжатого далеко в сторону, мрачного и задумчивого, будоражило теперь совсем не то, с кем ему проводить ночь. Это не вопрос. Оставшиеся без мужского внимания товарки просто завизжали бы от восторга, прояви он к ним свой интерес, но он размышлял о своём, и кто бы знал, какой крепкой «гороховой» кашей были забиты в этот момент его несчастные мозги!

К Фалолееву опять привязалось сравнение творящейся здесь половой чехарды с цепной реакцией, и теперь он развивал идею дальше, глубже. А выходило то, что цепная реакция — это не один лишь прирост количества, слева или справа, сверху или снизу: ведь при критической массе настоящего ядерного вещества такая реакция неминуемо влечёт ядерный взрыв — мощный, уничтожающий, испепеляющий!

В чём же должна проявиться огромная сила развратной необузданности? Может, в том, что разухабистая постельная жизнь, о масштабе которой он три года назад и подумать не мог, вот такая — похотливая, безоглядная, животная, — стала обыденной потребностью? В том, что люди дошли до состояния менять интимных партнёров чаще и проще, чем перчатки? Да куда там перчатки — носки!

Пусть он, Фалолеев, до немалой степени брезглив и в выборе избирателен, хотя избирательность его, конечно же, покоится на внешних впечатлениях, но ведь мир полон людей, в этом плане совершенно беспринципных! Он свидетель, каким затасканным, неприглядным экземплярам тут раздвигали ноги! Взять исколотого синюшными слабохудожественными этюдами Кента: обезьяну на колени посади, он и с ней провернёт похотливое дело.

А Андрей? Парень симпатичный, мозгами и удачей не обделён, но навернёт двести грамм водки, и в голове его словно поднимается шлагбаум — на свободу руководящего дурачка выпустить. Одна-единственная мысль у этого дурачка — к женскому организму немедля пристроиться! Носится он на бешеной скорости, куролесит и хозяином своим как хочет, так и рулит! Хватает тот первую попавшуюся тёлку да на кровать — отрабатывай, дорогая, застолье!

«Иллюстрацией взрывной ядерной реакции, — осенило вдруг Фалолеева открытие, — может быть картина всех многочисленных и беспорядочных случек… а для живости, реальности её представления следует мужчин и женщин, хоть однажды имевших внебрачный половой контакт, связать зримой, натуральной нитью…»

И потянутся эти ниточки туда-сюда, туда-сюда… потянутся тысячами… потянутся миллионами… не одна Чита обнажит свои порочные плотские обычаи! Тут, у Андрея, привечали посланниц «любви» из Улан-Удэ, Краснокаменска, Чернышевска, Карымской… Чёрт возьми, связались ниточки и с Москвой — значит, заодно пошла вышивать развратом и столица! А если всё зацепить, связать — выйдет чудовищная дьявольская паутина. И в ней — бескрайней, тугой, липкой, непроглядной — погряз и он!

Боже праведный! И это при том, что заповедано человеку

— не прелюбодействуй! Неужели там, на небесах, не знают о слабости рода человеческого? А если знают, будет ли протолкнуться грешным людям в аду после поголовного беззакония? Ведь сонма чертей не хватит воздать должное любителям сладострастных телесных утех…

Серая мохнатая паутина, сотворённая воображением Фалолеева, прибавила ему унылости, а уж когда он посмотрел на радостное лицо Лины и представил, что такая красота тоже может смешаться с вселенской порочной грязью, ему стало не по себе. Андрей и Кент, торопившиеся ради своего наслаждения подтолкнуть гостью к роковому шагу, как назло, позабыли свои привычки довольствоваться абы чем: липли к Лине, как голодные шмели к единственному в долине сочному цветку.

«Глаза, что ли, впервые разули?» — от ревности и злобы у Фалолеева кипела кровь, но он сидел за столом без движения, с ленивой размеренностью тыкая вилкой в оливье. Вариант связываться с Кентом или Андреем, даже из-за Лины, он окончательно отбросил: один — урка, другой — работодатель. А встать им обоим поперёк — ему хуже будет однозначно. Они два крепких кореша, переплетённые друг с другом, Бог знает, с каких времён, и никакая «новейшая история» с его участием тут не прокатит.

На счастье Фалолеева, Лина оказалась крепким орешком: все намёки, нашёптывания, наседания с обеих сторон не достигли и малой цели. Желанное всеми мужчинами тело пребывало в недосягаемости — по излишне нагло подкрадывающейся руке Лина хлопала ладошкой серьёзно и демонстративно, чтобы у мужского пола в переборе желаний не было сомнений.

От сладкого и крепкого орешка всё же не отступали — такова несокрушимая притягательность женской красоты, замышляли поближе к ночи накачать волнующую гостью как следует водкой и оседлать пьяную. Но у разгорячённых мечтателей всё пошло прахом: в половине двенадцатого Лина вызвала такси и, очень решительно отбиваясь от уговоров, сорвала шумные проводы.

Словно не веря в её настоящее желание уехать, мужчины гоношистым протрезвелым хором сулили райское блаженство, перегораживали дверь, проникновенно, с неумелым подражанием аристократам целовали нежные девичьи ручки.

«Муж, что ли, строгий? Урезоним!» — театрально надрывался синий Кент (который даже не представлял, какой разительный контраст он создавал своим приближением к прекрасной молодой особе!), стараясь показать, что преград в этой жизни для «правильных» людей не существует. Конечно, провожатым больше всего хотелось услышать: «Нету меня никакого мужа!», чтобы навалиться держать с новыми силами, но прекрасная гостья о наличии супруга загадочно умолчала.

Фалолеев радовался, что Лина покидает эту скотскую компанию, радовался, тайком созерцая расстройство на лицах настойчивых конкурентов. «Облом! Облом, гады!» — облегчалась его душа от гнёта ревности, и даже цена этого спокойствия — прощание с обворожительной девушкой — его устраивала.

Андрей как можно небрежнее вопрошал Лину про телефончик, сбегал в комнату за ручкой, оторвал у большого календаря пол-листа и, как губернский писарь, ждущий повеления от губернатора, изготовился запечатлеть бесценный номер. Но обворожительная прима и тут лишь улыбнулась, кивнув на серую мышку, — «она всё знает». У Лины попытались вырвать обещание на следующую пятницу или субботу, и вновь ответом была загадочная молчаливая улыбка. Таксист у подъезда, потерявший терпение, длинно просигналил. Кент засуетился «воткнуть охреневшему быку рога в землю», но Андрей от глупого порыва друга удержал.